Дерево, или По ту сторону Зла и Добра

Наступила тишина, и только слышалось беззаботное пение карпатских птиц, которых не волновали ни синяки Пикояна, ни растущие цены на энергоносители, ни съезды народных депутатов, ни торговля советскими серпами в Венгрии.

***

Пять часов утра.

На пограничном пункте Чоп вдоль дороги расположилась длинная вереница автобусов. В них вперемежку уже лежали сумки и их обладатели – купцы Содружества Независимых Государств. Большинство обитателей глуповского «Икаруса» пребывало в утомленно-безразличном состоянии, вызванном изматывающей дорогой, антиалкогольными сражениями и нынешним трехдневным ожиданием в очереди.

Впрочем, постепенно приближался и их черед проходить таможенный контроль.

Тишина.

Шуру одолевали странные, пугающие своей нелепостью сны. Непрерывный многодневный запой и ужасающие условия для ночного отдыха дарили ему сюжеты, которым позавидовал бы любой мэтр авангардизма. В настоящий момент, в частности, видел себя в родном Новозаборске, в одежде фараона бредущего к автобусной остановке на Ленинском проспекте. Хотелось пить. То, что он одет под фараона не удивляло Шуру (на то он и литературный гений с кругозором бога Ра), однако, к его удивлению, редкие прохожие совершенно не обращали на это внимания. На небе громыхнуло – видно, будет гроза. Тут же на тротуаре и проезжей части стали появляться диковинные крути (словно бы это – лужи, но одновременно также – плоские блинообразные лица). Лица-лужи страдальчески смотрели на Шуру. Они увеличились в размерах и стали похожи на живые канализационные люки. Это, как понял Шура – его бесчисленные будущие читатели, а вода, которая им потребна – его слова.

Снова громыхнуло в небе.

– Хотим воды! – слаженно запищали лица. – Хотим дождя-я-я!!!

Да, хорошо бы, подумал Шура, можно будет и мне напиться, и тут сон его оказался прерван громким и грубым мужским голосом:

– Эй, вы, просыпайтесь!

Он открыл глаза.

В проходе, рядом с кабинкой водителя стояли двое граждан, одетых в спортивные костюмы. Один из них, громадный, как боксер-тяжеловес, держал в руке нечто, напоминающее пистолет. Впрочем, черт побери, это и был пистолет! Второй, невысокий и чрезвычайно широкий, был с обширной раскрытой сумкой.

– Слышите, просыпайтесь! – заорал во всю глотку коротышка. – С каждого – по десять долларов за стоянку.

Пассажиры зашевелились. Они были в курсе, что придется делиться. Это был рэкет, обычный, практически узаконенный рэкет. Он совершался в Чопе со всеми прибывающими автобусами, и о нем знали все: водители автобусов, старшие групп, купцы-туристы. Знали, разумеется, и соответствующие органы, но никак ему не препятствовали.

Вот он, звериный оскал капитализма, подумал Шура, и полез в карман за деньгами.

Коротышка шел по проходу, ловко принимая купюры в сумку. Перед креслом Шуры случилась заминка: Пикоян, еще не отошедший от тяжелого похмельного сна, не понял, чего от него хотят. А может быть, пьяная удаль ударила ему в гладкую блестящую голову, и он заговорил торопливой скороговоркой:

– Чего? Какие доллары? Кто ты такой?

Коротышка не стал тратить время на объяснение новых экономических реалий. В свободной руке у него волшебным образом появился пистолет, и его рукоять быстро и точно опустилась на обширный сократовский череп любителя оперных арий. Сопротивление было подавлено в зародыше. Пассажир взвыл и молниеносно вытащил деньги. Инцидент был исчерпан.

Сидевший рядом с Пикояном Лука торопливо передал бандюгану деньги и добавил:

– Мы не знакомы.

Следом и Шура протянул свою зеленую бумажку.

Ну, здравствуй, Венгрия!

***

Маленький городок на границе был славен своей барахолкой. В нем выставляли на продажу вещи жители России, Украины, Молдавии, независимого Закавказья и свободолюбивой Средней Азии. Они, буревестники новой формации, ежедневно и неутомимо осуществляли экономическое сотрудничество, укрепляя межгосударственные отношения, неся в Восточную Европу советские товары, слова и обычаи. Бросался в глаза огромный плакат, на котором на нескольких языках кривыми каракулями было надписано: «Здесь запрещено торговать русским, цыганам, румынам, полякам, вьетнамцам!!!».

Едва Шура с Полстаканом разложили на газетах свое богатство: серпы, миксеры, готовальни, замки, зеркала, мыло и прочие драгоценности, к ним подошел незнакомец. Спортивная одежда, коренастость, пустота и наглость в глазах явно свидетельствовали о его социальной принадлежности.

– Так, мужики, – на чистейшем русском языке заговорил незнакомец, – я тут – старшой. С вас десять долларов за место.

– Да мы еще ничего не продали, – миролюбиво ответил Полстакана. – Через час приходи.

Коренастый пошел дальше, а Полстакана вынул из-за пазухи очередной «Ройял» (сколько их у него было?) и стал разливать. Шура с тоской смотрел, как прозрачная жидкость льется в стакан. Он был слаб, как новорожденный головастик, и мечтал только об одном – сесть. Конечно, еще лучше было бы лечь.

– А ты выпей, и расслабься! – посочувствовал Полстакана. – Полстакана достаточно.

Шура знал об этом. Он знал также, что если пропустить грамм сто – сто пятьдесят, то непременно пОльгачает. Но он также знал теперь и то, что этим дело не ограничится, и последуют новые сто – сто пятьдесят, а за ними – еще, и еще…

– Может, не надо? – превозмогая слабость, спросил Шура. – Нам же еще торговать.

– А, кто спорит? Ща такую торговлю устроим – небо рухнет!

Полстакана был в великолепном расположении духа.

Все шло, как надо.

Они добрались до пункта назначения, и впереди уже виднелись кучи долларов.

А это, в свою очередь, обещало выполнением его заветной, с советского еще периода, мечты – сходить в публичный дом. Стыдно признаться, но даже Полстакана еще ни разу не бывал в подобном заведении.

– Пей! – ободрил он бледного Шуру. – За удачную торговлю!

Тот перестал упрямиться: за удачную торговлю, безусловно, следовало. Рядом Лука с Пикояном занимались тем же.

Рынок оживал.

Вдоль разложенного советского изобилия прохаживались черноволосые жители родины «Икарусов». Они вдумчиво изучали ассортимент, и охотно его приобретали. Серпы Полстакана шли «на-ура!». Из товаров Шуры лучше всего продавались автомобильные насосы. Замотанный велосипедными камерами, торговал Букашенко. Андрей Пикоян уже забыл про старые синяки под глазами и новый – на черепе, и был совершенно счастлив, поскольку принял двести грамм «Ройяла». Из его рта негромко лилось:

– Я встретил ва-а-а-ас, и все-е-е былое-е-е-е…

Вернулся коренастый «старшой»:

– Ну, что, гоните десятку!

– Погоди, погоди, – загудел ему в ухо Полстакана. – Еще мало продали. Давай, лучше с нами по сто грамм?

– Да, я на работе.

– А мы что, на отдыхе?

Коренастый воровато оглянулся через плечо.

– Да, никто не узнает! – поддержал неожиданно для себя Шура.

Слабость прошла, и он чувствовал, как в организме оживает потухший было энтузиазм.