Катынь: СС+НКВД – шляхта

…Немцы энергично ломали хребет Польше. Та, конечно, «бурно протестовала» – но более серьёзных доводов в свою защиту предложить не могла. Седьмого сентября немцы вышли на дальние подступы к Варшаве – правда, сходу окружить польскую армию западнее столицы не смогли. Обрадовавшись тактическому неуспеху противника и принимая его за начало перелома в войне, девятого сентября группировка польских войск в составе восьми пехотных дивизий и двух кавалерийских бригад нанесла к северу от Кутно почти неожиданный удар по левому флангу Восьмой немецкой армии.

Генерал Кутшеба – командующий армией «Познань», в состав которой входила группировка – рассчитывал прорваться на помощь Варшаве: вокруг столицы уже смыкалось кольцо окружения.

Но удар оказался всего лишь почти неожиданным: противник не исключал такого варианта, хотя и не слишком переоценивал возможности поляков. В результате немцы быстро подтянули войска – было, что и чем подтягивать – и ударная группировка поляков оказалась для начала сама «ударенной», а затем и разгромленной. Помощь к Варшаве так и не пришла. И не только от Кутшебы, но и самая долгожданная, с Запада. Как и предполагали в Москве, Лондон и Париж ограничились дипломатическими шагами, объявив войну Германии исключительно на бумаге – да и то, не сразу. Воевать за поляков не за столом переговоров «гаранты» не собирались.

Да, что, там, «воевать»: даже в помощи оружием – и в той отказали! Начальник имперского Генерального штаба генерал Айронсайд посоветовал варшавским «подзащитным»… закупить оружие в нейтральных странах! И к седьмому сентября Варшава, наконец, отрезвилась от иллюзий насчёт «друзей». На следующий день польский военный атташе в Париже «окончательно утешил» Главнокомандующего Рыдз-Смиглы: «до 10 часов 7.09. на западе никакой войны нет. Ни французы, ни немцы друг в друга не стреляют».

Польша гибла. Но заслуживала ли она жалости и сострадания от Советской России? Жалости и сострадания заслуживал народ – но только не государство. Можно было пожалеть самих поляков – но не панскую Польшу, не Польшу шляхтичей. Советская власть дала Польше независимость – и Польша немедленно «отблагодарила» Советскую власть двумя агрессиями девятнадцатого и двадцатого годов, а также Рижским договором от восемнадцатого марта двадцать первого года.

Этот договор юридически закрепил неудачный для Москвы итог войны с Польшей. Вдобавок к потере лица и ста тридцати тысячам пленных Россия потеряла больше ста тысяч квадратных километров территории и миллионы человеческих душ за счёт отхода к Польше исконно российских земель Западной Белоруссии и Западной Украины.

Почти двадцать лет после этого новоприобретённые земли именовались в Польше «крессами всходними» («восточными окраинами»). Отношение к ним было соответствующим: окраине полагалось быть нищим придатком второй Речи Посполитой. Курс на достижение этого статуса выдерживался Польшей неукоснительно. До семидесяти процентов населения «крессов всходних» было неграмотным – и Варшава отнюдь не была озабочена уменьшением процента.

Не тяготилась она и другими «достижениями» на новых землях. А таковых имелось немало. Например, большинство земельных угодий находилось во владении польской шляхты и новоприбывших «переселенцев»: военизированных поляков-«осадников».

«Осадники», переселявшиеся из Центральной Польши, стали активными проводниками централизованно же ведущейся политики «полонизации» и пацификации. Полонизация оказалась не вполне синонимом ассимиляции. Разве, что – ассимиляции «по-варшавски». Поляки не растворяли украинцев и белорусов в себе: они «просто» лишали их исторической памяти и своих корней. Для этого энергично подавлялось не только образование на родных языках: сами попытки говорить на них в быту приравнивались к «умышлению против государства». В контексте этого мероприятия осуществлялась поголовная католизация населения: славяне-поляки оказались в очередной раз святее папы Римского. В смысле: большими католиками, чем представители родины католицизма и ближайших окрестностей. Отсюда: число ликвидированных православных храмов перевалило… за все имеющиеся в наличии.

Попытки местами имеющего ещё… место быть коренного населения хотя бы робко возразить против такой политики совсем неробко подавлялись господами. И произвол творился… не произвольно, а согласно плану тотальной пацификации. «Усмирения» – в переводе с языка слов на язык действий. Не устающие жаловаться на тяжкую долю по поводу и без, поляки по части учинения тяжкой доли подопечным народам были на голову выше всех своих действительных и мнимых поработителей.

Так, первые концентрационные лагеря в Европе появились именно в Польше – этой «вековечной жертве всевозможных угнетателей». Первыми весь набор предоставляемых ими «услуг» смогли «оценить» военнопленные Красной Армии – а за ними не задержались коренные жители «восточных окраин».

Ну, а чтобы «отсталые» украинцы и белорусы «правильно понимали политику партии и правительства», в тысяча девятьсот двадцать четвёртом году Варшава создала Корпус Пограничной охраны. На восточных землях ему отводилась двуединая задача: сдерживание украинского и белорусского меньшинств, и «сдерживание проклятых Советов».

Последних «сдерживали» весьма своеобразно. Так, инструкция МИД Польши за день до подписания Рижского мирного договора в 1921 году предписывала своим посольствам: «Следует и дальше поддерживать враждебные Советской России элементы, как русские, так и украинские, белорусские, кавказские. Наши интересы на востоке не кончаются на линии наших границ. Нам небезразлична судьбы земель исторической Речи Посполитой, отделённых от нас будущим Рижским договором».

По линии антисоветизма и русофобии Польша тоже оказалась, как «впереди планеты всей», так и «святее Папы римского». Именно с территории Польши проводились «освободительные набеги» савинковских банд Павловского и Булак-Балаховича. Именно Польша «по-братски» приютила у себя весь спектр антисоветских эмигрантских сил, от монархистов до эсеров. Именно Польша, используя потенциал общей границы, осуществляла наиболее активную «ознакомительную деятельность» с секретами молодого Советского государства.

Разумеется, в таких условиях ни о какой «дружбе между народов» и речи быть не могло. И, что самое любопытное: при всех своих, предельно скромных возможностях, Польша являлась не охвостьем антисоветской политики, а её активным проводником – и нередко застрельщиком. Не говоря уже о «срыве коварных поползновений большевиков» на улучшение двусторонних отношений, Варшава активно противодействовала «раскольнической деятельности» Москвы в Европе в целом.

Так, когда в начале тридцатых, с приходом Гитлера к власти, СССР выступил с предложением о создании в Европе системы коллективной безопасности, Польша решительно противостояла «советской миротворческой угрозе». Больше того: в тридцать четвёртом маршал Пилсудский добился подписания польско-германской декларации – в пику советскому предложению о системе коллективной безопасности в Европе.

А на следующий год Польша выступила уже против аналогичной совместной инициативы СССР и Франции. И ведь миротворцы «но пасаран»! Недаром на Руси говорилось: «мал клоп, да вонюч». Польша ложилась бревном на пути любой миротворческой инициативы, если только нею предполагалось участие СССР. Любой инициативы – от кого бы она ни исходила. В контексте этой политики вполне логичным было предложение министра иностранных дел Польши Бека, с которым он выступил в тридцать шестом году: создать в Европе систему безопасности, исключающую участие в ней СССР в любой форме.

Предполагались разные форматы: Англия – Франция – Германия, Франция – Германия – Италия, Франция – Германия – Польша. Допускалась любая комбинация – лишь бы не с участием СССР, а ещё лучше против него. «Миротворчество» Польши носило своеобразный характер. Ведь, кроме почти открытых территориальных претензий к «неправильному» СССР, Варшава клацала зубами и в адрес вполне буржуазной Чехословакии. Страна, сама предназначенная на роль закуски, упорно пыталась играть роль хищника! Министр Бек так прямо и инструктировал посла в Германии Липского перед встречей того с Гитлером в Берхтесгадене 20 сентября 1938 года: «Чехословацкую республику следует считать искусственным образованием, противоречащим действительным потребностям и правам народов Центральной Европы». Просто – не «закусочная Польша», а «второй медведь в берлоге»!

Советская разведка систематически докладывала «наверх» о регулярных антисоветских телодвижениях Польши в Европе. И столь пристальное внимание разведслужб СССР к Польше было небезосновательным: в тридцать пятом – тридцать седьмом годах польский Генштаб рассматривал СССР в качестве противника номер один. Даже угрозы Гитлера были для Варшавы предпочтительней мирных инициатив Москвы! Поэтому и плана войны с Германией у польского Генштаба не было – а, вот, план войны с СССР именно в эти годы приобрёл наиболее реальные очертания!

Нет, в одиночку Польша не собиралась воевать с СССР: понимала, что на дворе – не двадцатый год, а по ту сторону границы – не молодая Советская республика, а авторитетный СССР. Поэтому Варшава активно набивалась в компаньоны: то – Англии с Францией, то – Германии. Последнюю активно поляки начали обхаживать в канун Мюнхена и вскоре после него: понимала Варшава, что наиболее перспективным агрессором является именно Гитлер. Перспективным с точки зрения перспектив для Варшавы. Пусть даже и в качестве объедков с барского стола: Польша не возражала против участи прихвостня-шакала из сказки Киплинга «Маугли».

Сталин, разумеется, был знаком с настроениями польской шляхты. Ему, конечно же, передали слова генерала Польской армии Кирхмайера: «На основе фактов польско-германского сотрудничества в политической области, и ввиду претворения в жизнь в течение 1938 года плана войны против России и строительство укреплений на востоке, а не на западе, у меня сложилось впечатление, что мы вместе с Германией готовимся к войне с Россией».

Польша не ограничивалась словами: пыталась бряцать и оружием. Так, одиннадцатого марта тридцать восьмого года поляки спровоцировали инцидент на польско-литовской границе: «Вперёд на Каунас!». В планах Варшавы Литва всегда подавалась «на первое»: какая же Речь Посполитая без Литвы?! Помешал СССР – двумя решительными заявлениями от шестнадцатого и восемнадцатого марта, и не менее решительными перемещениями войск вдоль границы с Польшей. Разумеется, этот факт лёг дополнительным камнем в фундамент антисоветских планов Варшавы.

Вскоре начальник Разведуправления Генштаба Красной Армии положил на стол Сталину доклад польской военной разведки, в котором прямо говорилось о том, что «расчленение России лежит в основе польской политики на востоке… Главная цель – ослабление и разгром России». В январе тридцать девятого Бек не менее прямо заявил германскому коллеге Риббентропу: «Польша претендует на Советскую Украину и выход к Чёрному морю».

Не забывала Польша и соседей: вскоре после заключения Мюнхенского соглашения, Польша при содействии Гитлера предъявила Праге ультиматум на Тешинскую область. И получила её! Разумеется, это не могло не способствовать «росту национального самосознания» Польши. Заодно это не могло не способствовать и росту иллюзий относительно польско-германского союза против «варварской России».

Именно поэтому Варшава отклонила все предложения СССР о сотрудничестве: «Восточный пакт», совместные гарантии Прибалтийским государствам, участие в советско-англо-французских переговорах тридцать девятого года. Да и о каких гарантиях прибалтийским государствам могла идти речь, если в секретном приложении к польско-английскому договору от двадцать пятого августа тридцать девятого года Литва объявлялась сферой интересов Польши!

Весь тридцать девятый год Польша активно противостояла «миротворческим поползновениям России». Так, двадцать первого марта увидела свет декларация правительства Великобритании: «СССР, Англия, Франция и Польша: обязуются совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для оказания сопротивления действиям, которые составили бы угрозу политической независимости любого европейского государства». Восемь дней после этого английский посол Кадоган уговаривал Варшаву «составить компанию» – а на девятый информировал Лондон: «поляки категорически заявили, что не примкнут ни к какой комбинации, если участником её будет СССР».

Оставаясь последовательным антисоветчиком и русофобом, в мае того же тридцать девятого Юзеф Бек отклонил предложение СССР о заключении договора о взаимопомощи. Уже начинало припекать – и не только пятки – а двадцатого июня «героический» министр иностранных дел поручил своему заместителю Арцишевскому встретиться с германским послом фон Мольтке и мужественно заверить последнего в том, что Польша не заключит никакого соглашения с Советским Союзом. Девятнадцатого августа то же самое Бек – уже лично – сообщил послу Франции Ноэлю: «Мы не имеем военного соглашения с СССР, и иметь его не желаем».

До последней минуты Варшава надеялась договориться с Берлином… за счёт Москвы. Уже начался обратный отсчёт времени – а Бек двадцать восьмого августа просил своего румынского коллегу Гафенку заверить Гитлера в том, что Польша никогда не пойдёт на сотрудничество с СССР, и на этой почве Варшава и Берлин всегда смогут достичь согласия.

Так должен ли был Сталин жалеть «несчастную жертву агрессии»… которой не удалось перенаправить эту агрессию в другую сторону: против Москвы? Вопрос представляется, как минимум, риторическим…

Глава седьмая

Шестого сентября Шуленбург телеграфировал в Берлин: «Начало военных действий произвело сильное впечатление на здешнюю общественность». Старый граф не преувеличивал: к десятому сентября – дню очередной встречи с Молотовым – впечатление «на здешнюю общественность» только усилилось. На встрече нарком и не скрывал от посла того, что неожиданно быстрые успехи Германии в Польше застали Советское правительство врасплох. В свою очередь, посол не скрывал того, что быстрые успехи Германии обязывают «поспешать» и Советский Союз.

На этот раз Молотов не стал повторять себя пятидневной давности: «Время ещё не пришло».

– Ну, что ж, господин посол. Советский Союз готов выступить. Но он выступит на защиту населения Западной Украины и Западной Белоруссии от немецкой угрозы.

Шуленбург болезненно поморщился.

– Прошу понять меня правильно, господин министр, но я не думаю, что фюреру понравится такая формулировка.

– А другой не будет, – окаменел лицом Молотов. По причине хронического дефицита эмоций сделать это ему было нетрудно.

Шуленбург еле уловимо пожал плечами, и встал.

– Господин министр, я немедленно доведу позицию Вашего правительства до сведения Берлина. Примите мои заверения в совершеннейшем к Вам почтении…

Фюреру, разумеется, не понравилась формулировка. Изрыгая проклятия в адрес «коварных византийцев», он долго бегал по кабинету, благо, просторы того позволяли это делать. «Намотав километраж», он устало опустился в кресло, и вернулся в себя так же быстро, как и вышел.

– Ладно. В конце концов, не это – главное. Главное, чтобы как можно скорее вовлечь русских в общую работу. Поскольку вероятность сговора за нашей спиной плутократов и большевиков остаётся высокой, надо принять все меры к тому, чтобы лишить русских маневра. В глазах Запада они должны стать таким же «агрессором», как и мы. В идеале желательно объявлении Францией и Англией войны России, но и окончание «дружбы за наш счёт» тоже будет неплохо.