Две стороны. Часть 2. Дагестан

– "Языки" говорят – человек пятьсот. Оружия – море, современное, какое хочешь. Даже такое новое, как у нас есть, – он кивнул в сторону стоящей в углу ОСВ-96. – Так что вы там по краю обрыва лучше не ходите – могут "завалить".

– Бля, откуда у них всё?

– Ну это уже не ко мне вопрос. Мы там по домам лазили – куча шприцев, "ракеты" с анашой. Боевики на наркоте, видимо, сидят, поэтому, бывает, ведут себя неадекватно, как накурятся или ширнутся. Ну и укрепления у них несколько лет готовились. Стены во многих домах метр толщиной, под землей бункеры с переходами, из одного дома в другой можно попасть незаметно. Так что долбить их еще и долбить. А вам, танкистам, если что, в плен лучше не сдаваться.

– Да мы не собираемся, вообще-то, – усмехнулся Пермяков.

– Я серьезно, – сказал Тарас. – Очень они танкистов и летчиков не любят – вы им самый большой урон наносите. Так что за какого пехотинца может еще выкуп попросят, а танкистов и летунов сразу "в расход", да не просто застрелят, а пытать будут, потом зарежут, как баранов.

Коньяк кончился быстро. За занавешенными окнами опустилась ночь, туман окутал всё плотной пеленой и заглушил все звуки. Поговорив еще немного, кто откуда, что заканчивали да где служили, спецназовцы и танкисты улеглись спать, расстелив на деревянных ящиках от снарядов свои спальные мешки. Щербаков лег на спальник, намотав на руку ремень своего автомата. Он еще долго не мог заснуть, прокручивая в голове события сегодняшнего дня, вспоминая, как гремели танковые выстрелы, как рушились карамахинские дома и разлетались на куски "Камазы" с сидящими в них боевиками. «Кому расскажи дома – не поверят», – подумал Александр, проваливаясь в тревожный сон. Стрелки на его стареньких отцовских часах показывали без одной минуты полночь…

В это время за две тысячи километров отсюда, в Москве на улице Гурьянова прогремел оглушительный взрыв, полностью уничтожив два подъезда девятиэтажного дома. От взрывной волны сильно пострадал соседний дом. Взрыв унес жизни ста человек, и около семисот человек получили ранения различной степени тяжести. Позже в редакцию агентства «Интерфакс» позвонил неизвестный с кавказским акцентом, назвался представителем «Конфедерации освобождения Дагестана» и сообщил, что взрывы жилых домов – это месть за ведение боевых действий на территории Дагестана.

Утро ворвалось в дом прохладой и бьющими сквозь занавешенные тряпками окна лучами сентябрьского солнца. Часов в девять с наблюдательного пункта спустился тот же подполковник в очках. Танкисты опять подползли к краю обрыва, и он начал показывать новые цели, обнаруженные разведчиками. Затем «подпол» ушел на холм, чтобы корректировать огонь.

Танки, как и вчера, грохотали двигателями и выплевывали снаряды из пушек в сторону дымящего села. Целых домов в нём становилось всё меньше и меньше. Конвейеры пустели, загружались и снова пустели, пока вчерашние ящики с танковыми выстрелами не закончились. Но пришел очередной Урал, доверху заполненный новыми зелеными ящиками. Через час с командного пункта поступила информация о скрытых огневых точках противника, обнаруженных разведкой. Подполковник внутренних войск, спустившись с холма к танкистам, развернул перед ними карту села, испещренную новыми пометками и ориентирами, сделанными синей шариковой ручкой. Каждому экипажу он назначил цели, по которым танки должны вести огонь.

Зарисовав на клочке бумаги ориентиры, Щербаков залез на своё место и прильнул к прицелу. Теперь, зная точное расположение замаскированных позиций, он рассмотрел за далеким наполовину разрушенным забором зенитную установку, покрытую масксетью, обложенную ветками и мешками с песком. Дальность почти 4000 метров. Еще одна укрепленная точка находилась ближе и левее, в почти целом каменном доме с заложенными кирпичом окнами. От дома в обе стороны тянулись окопы, там угадывалось какое-то шевеление. По команде танковые орудия вновь загрохотали, превращая в руины каменный дом, выбрасывая вместе с центнерами земли из окопов изуродованные тела ваххабитов. Скоро и ЗУшка превратилась в груду бесполезного металлолома, разбросанного вместе с кусками разорванной человеческой плоти на десятки метров вокруг.

Над раскаленными стволами колыхалось горячее марево, за танками всё завалено блестящими на солнце дюралюминием гильзами от зарядов. Выстрелы замолчали лишь на короткое время – обед, потом стрельба и снова тишина – навалившийся туман и моросящий дождь делают перерыв на несколько часов. Туман уходит так же внезапно, и стрельба продолжается. Когда солнце скрылось за черными вершинами гор, танкисты включили приборы ночного видения, перевели прицелы в ночной режим и продолжили стрельбу, подсвечивая цели инфракрасными фарами "Луна". В зеленом свете ночного прицела черно-зеленые дома взрывались белыми вспышками, на мгновенье погружая всё в черноту. Часов в десять вечера стрельбу прекратили, отъехав от края обрыва, заглушили танки, поужинали сухпаем. Команда "Отбой!". Экипажи улеглись на разогретых за день трансмиссиях, не раздеваясь, завернувшись в спальные мешки, и практически сразу заснули, измученные погрузкой снарядов и непрерывной стрельбой. На пост никто не заступил, надеясь, что внутренние войска надежно охраняют командно-наблюдательный пункт и окружающую территорию.

Под утро спецы из "Руси" притащили двух "языков". Первым шел кавказец лет сорока, с рыжей всклокоченной бородой и отсутствием усов, на ногах кроссовки, камуфлированные штаны заправлены в носки, пятнистая куртка измазана глиной, руки связаны за спиной. За ним, подталкиваемый стволом автомата, плелся молодой парень в спортивном "адидасовском" костюме, грязном и пыльном, на лице едва пробивается черная бородка, усов нет, тоже со связанными руками. За пленными шли четверо знакомых офицеров-спецназовцев. Они остановились недалеко от 172-го танка, кто-то из спецов пошел на КНП доложить. Языков поставили на колени, приказав упереться лбом в землю. Через несколько минут со стороны командного пункта показалась группа старших офицеров, спешивших вниз. Подбежав к пленникам, они стали избивать их, пинать ногами в начищенных до блеска берцах, что то крича и матерясь.

– Информацию "выбивают", – пошутил Пермяков.

– Ага, толпой на двоих, да еще со связанными руками, – презрительно сплюнул Щербаков.

– А ты думаешь, Саша, вахи наших пленных чаем угощают? – сказал капитан. – Как баранам горло режут. Так что ты погоди тут со своей сердобольностью.

Видимо устав пинать пленников, боевиков развели по разным сторонам и прямо тут же у каждого стали требовать обозначить на карте места огневых точек, схронов боеприпасов, указать количество боевиков в селах. Молодой парень довольно живо что-то показывал на карте, вытирая кровь, сочащуюся из разбитого носа. Старый упорно молчал. Тогда несколько офицеров-ВВшников потащили его к танку и стали привязывать за руки и ноги к еще теплой от вчерашних выстрелов танковой пушке.

– Не хочешь говорить, собака ваххабитская, – орал в ухо боевику один майор, – твое право. Сейчас танк стрелять начнёт, а ты на пушке болтаться будешь! Знаешь, что бывает, когда пушка стреляет? На всю жизнь глухим дебилом останешься! Срать и ссать под себя будешь до самой смерти, а Аллах таких обосранных в рай не принимает! Механик! – крикнул он сидевшему на башне и наблюдавшему за этим цирком Марченко. – Заводи танк!

– Не надо заводить! Я всё покажу! – ваххабит дергался на пушке, словно пойманная рыба на кукане.

Часов в девять утра вновь начался обстрел Карамахи. Территорию села условно разделили на квадраты, и теперь каждый танк методично долбил по своему участку, разрушая дома практически до фундамента. По данным разведки и из показаний "языков", ваххабиты по-прежнему скрывались на территории села. На картах обозначили новые огневые точки боевиков. Визуально передвижений живой силы или техники ваххабитов не наблюдалось. Щербакову наскучило сидеть на месте командира и смотреть, как Кравченко практикуется в стрельбе по неподвижным мишеням.

– Слышь, Кравченко, – сказал Александр наводчику, – следующий конвейер я стрелять буду.

– Да не вопрос, товарищнант, – ответил боец.

Танк, отстреляв 22 снаряда, откатился назад, на загрузку. Опять тяжелые снаряды, вытащенные Щербаковым из накрытых брезентом ящиков, скрывались в башне танка, укладываясь в конвейер с помощью Обухова и Кравченко.

Танк снова на позиции. В прицел видно разрушенное село и черный дым от горящих камазовских покрышек, почти вертикально поднимающийся в синее небо. Сидя на командирском месте, Александр всё это время наблюдал за Кравченко, поэтому порядок действий выучил наизусть. Выбрав дом поцелее, Щербаков нажал на кнопку АЗ, автомат зарядил пушку, навёл на цель, нажал кнопку под правым большим пальцем – замерил дальность лазерным дальномером, и пушка автоматически встала на нужный угол возвышения. Правый указательный палец надавил на кнопку "чебурашки" и грянул выстрел. В башне запахло сгоревшим порохом, через мгновенье пустой поддон заряда вылетел через маленький лючок вверху башни, звякнув по куче таких же поддонов, во множестве разбросанных позади танка. В рассеявшемся дыму стало видно, что половина дома превратилась в груду дымящихся обломков. Снова АЗ, боковым зрением видно, как снаряд залетает в казенник пушки, за ним задвигается заряд. Вновь выбор цели и выстрел. Еще одним домом, где, возможно, прячутся боевики, меньше.

После обеда на микроавтобусах, сопровождаемых БТРом, приехали телевизионщики различных каналов и пресса. С огромными фотоаппаратами и телекамерами они разбежались по огневым позициям, подбирая в видоискатель нужный ракурс для своих репортажей и статей. Загрузка танковых конвейеров превратилась в фотосессию. Солдат, таскающих тяжелые снаряды, фотокорреспонденты просили принять ту или иную позу, задумчиво курить, глядя в даль, целиться из автомата в сторону разрушенного села. Другие репортеры засыпали несколько смущенных таким напором солдат вопросами о службе, войне и тому подобном. Параллельно упитанный журналист с надписью "НТВ" на черной жилетке с множеством карманов вел репортаж на фоне дымящегося Карамахи. Поснимав пару часов солдат, стреляющие танки и пикирующие на села истребители, корреспонденты уехали в сторону Кадара, посоветовав солдатам смотреть себя по телевизору и читать в газетах, правда, не сказав, где всё это в данной обстановке можно взять.

До вечера танки выпустили еще четыре боекомплекта. К пушке невозможно прикоснуться, хоть прикуривай от раскалившейся и неуспевающей остывать стали. Когда солнце опустилось за горные вершины и окрасило красным темнеющее небо, танкисты, загрузив очередные 22 выстрела в конвейеры своих боевых машин, уселись около небольшого костра. «Прошаренный» Кравченко достал картошки, её решили испечь в углях, как когда-то в детстве. Со стороны КНП подошли двое "вованов" – солдат внутренних войск, с ними танкисты успели познакомиться за эти дни. В руках один из ВВ-шников держал потрепанную гитару-шестиструнку, всю исписанную и разрисованную, как и положено армейским гитарам. Костер, разведенный из разломанных снарядных ящиков, догорел. В его тлеющих углях пеклась картошка, щекоча ноздри давно забытым запахом, никак не связанным с войной.

– Нас когда в аэропорт привезли, – задумчиво вороша палкой мерцающую красно-желтыми искрами золу, сказал один ВВшник, – там как раз группа "Иванушки Интернешнл" выступала. Пели какую-то свою лабуду, типа "Тополиный пух", а тут мы идем строем, с оружием. Так они прямо на полуслове песню обрывают и начинают "Снегири-герои". Бля, прямо в тему!

– А что за песня? – Марченко подвинулся поближе к костру. – Чего-то не слышал.

– Марчелло, да что ты там в своем танке слышишь? Спишь, бля, всё время! – ткнул механика в бок наводчик Стеценко. – Ну-ка спой, – обратился он к "вовану" с гитарой.

Тот перебрал струны и начал на "трех блатных":

Снегири-герои, погляди,

Словно капля крови на груди,

Но в каком невидимом бою

Ранены они

За мечту свою,

За любовь свою…

Песня звучала в сгущающихся сумерках, и каждый у костра думал о чем угодно, только не о войне.

Ночевали на разогретой за день трансмиссии, не раздеваясь и с головой завернувшись в спальные мешки, ремень автомата намотан на руку. Ночи стали холодные, часто моросил мелкий дождь, пропитывая всё противной сыростью. Под утро всё же пришлось скрыться от него в холодной башне и, ежась от холода, в полудреме ждать утра.

Суббота, но тут без выходных. Позавтракали надоевшим сухпаем, танки вновь принялись обстреливать село и прилегающие к нему высоты. Ближе к обеду Кравченко, наведя угольник прицела на очередную цель, нажал кнопку "выстрел", но привычного "бум" не последовало. Он нажал еще раз – ничего. Снаряд и заряд находились в канале ствола, однако вылетать не собирались. Поняв, что что-то опять не так, Щербаков приказал экипажу заглушить двигатель и покинуть танк.

«Наверное, такая же фигня, как в Каспийске – заряд отсырел, – сказал он, когда все трое сидели метрах в двадцати позади замолчавшего танка. – Блин, я не знаю, как там что открывать-вынимать. Прошлый раз это Абдулов с Кругловым делали. Ну сейчас 172-й с 153-м отстреляют, у них спросим, может, они "шарят".

Экипажи двух других танков тоже "не шарили". Правда, Стеценко с Гириным с умным видом залезли в 157-й и где-то там поковырялись, но в итоге развели руками – не смогли открыть клин затвора и вытащить заряд. Затем в танк залез подошедший с КНП Пермяков, и так же без результата.

«Подождём, может Абдулов приедет, а пока будем из двух других танков стрелять, – капитан посмотрел в сторону дымящего села. – Идите откройте трансмиссию. Скажем, что танк перегрелся, а ты там чего-нибудь "ремонтируй"» – сказал он Обухову и снова ушел на командный пункт.

Через пару часов, и правда, на своем танке подъехал Абдулов, проверить, как обстоят дела с танками. После привычного рапорта Щербаков доложил командиру роты о возникшей проблеме. Абдулов скрылся в башне 157-го вместе со своим механиком Гавриловым по кличке Гаврик. Покопавшись с полчаса, они вылезли, оба взмокшие, но так и не открывшие клин затвора. С КНП подошли двое "вованов" – подпол с полковником, поинтересовались, почему танк не стреляет. Полковник оказался бывшим танкистом. Вместе с командиром роты он залез в танк. Офицеры долго оттуда не вылезали, наконец появился взмыленный Абдулов.

– Клин затвора пригорел, надо чистить, – крикнул он стоявшим поодаль танкистам, – Спасибо, товарищ полковник.

– Да не за что, – полковник, вытирая взмокший лоб, спрыгнул с брони.

– А что со снарядом? Не выстрелит? – спросил Щербаков

– Не ссы, не выстрелит. Единственное, как разбирать клин затвора, на данный момент знаю только я и Круглов. У меня сейчас времени нет этим заниматься, а Вадим в Верхнем Дженгутае со штабом нашего батальона. Так что делайте вид, что танк ремонтируете, потом разберемся, – ответил командир роты. – Кстати, завтра День танкиста. В 21:00 будем выходить на связь. Запиши, – Абдулов достал свернутый вчетверо тетрадный лист, – частота 32.000, мой позывной "Макс", Прошкин – "Фрол", Вадим – "Общий", твой – "Анис".

– А почему такие позывные придумали? – дописывая, спросил Щербаков.

– Ну мой, потому что я на Максимке квартиру снимаю, – ответил Олег, – Лёха Прошкин из Фролова, Вадимыч в общаге живет, ну а ты с полигона в Анисовке. А частота 32.000 – это пушка танка в походном положении на 32 градуса вправо. Не забудь, в 21:00!

Абдулов укатил в сторону Кадара, где стоял еще один танк третьего танкового взвода. Дальше стояли танки 1 ТВ под командованием Лёхи Прошкина. Все они громили Чабанмахи – второе ваххабитское село, лежащее чуть выше на пологих склонах горы Чабан.

Танки продолжили обстреливать Карамахи. Не стрелял только 157-й. Щербаков курил, сидя на трансмиссии, где-то далеко внизу рвались снаряды. Сашка очень переживал, что сам ничего не может сделать с пригоревшим клином и его танк в разгроме боевиков больше не участвует. «Может, скоро домой поедем, а тут и повоевать не успел», – с грустью думал он.