И ангел молвил… «Танцуй, Федя!» и другие приключенческие рассказы

Поздний пустой троллейбус, покачиваясь, вёз нас одних на Филейку. Мы рядом сидели, наши ноги время от времени соприкасались. Затем шли пустынными тихими улочками и разговаривали так, как беседуют давнишние друзья или даже родственники, встретившиеся после долгой разлуки. Оксана взяла меня под руку, чтобы не поскользнуться, и было это естественно, словно с первого класса мы так ходили.

Хорошавины жили в частном доме в посёлке за нашими девятиэтажками. Стараясь не выдать некоторых своих опасений, пошёл я её провожать. Луна освещала нам путь. Хрустел под ногами снег. Морозило. За поселковыми заборами лениво перелаивались четвероногие сторожа. Дымы из труб белёсыми столбами подымались в ночи высоко к самым звёздам. Вот и Березниковский переулок. В доме Хорошавиных свет не горел.

– Твои родаки уже дрых… э-э… спят.

– Или из гостей ещё не вернулись. Стой тут, я проверю.

Оксана юркнула за калитку. А я поднял голову и обомлел. Прямо надо мной раскинула заснеженные ветви яблоня. Листьев на ней, само собой, не было, но яблоки (крупные яблоки, несколько штук) были! Лунный свет, снег, яблоки. Я словно попал в волшебное измерение.

«Розовые на белом, что же нам с ними делать?» – тут же пронеслось в моей голове.

– Ну, заходи скорей! Что там увидел? – послышался насмешливый голос Оксаны.

– Красиво… как в песне, – ответил я.

Мы вошли в дом. Оксана свет не включила, и это мне нравилось – интим, ёлы-палы! Для ориентации нам хватало лунных отблесков из незашторенных окон. В доме было жарко натоплено (или с мороза мне так показалось?). Тепло приятно отогревало конечности. А когда Оксана протянула мне большую чашку, и я начал прихлёбывать – тепло разлилось и внутри. Нет, чай был не слишком горячий, но кое-что горячительное в нём определённо присутствовало. Мой подбородок совсем не болел. Лидокаин, вколотый усталым доктором, всё ещё действовал. А чувствовал я теперь бодрость и нервное возбуждение: что будет дальше?

А дальше случилось нечто из ряда вон. Оксана прыгнула на мои колени и вцепилась в меня губами. Ещё секунду назад я и представить не мог, что такое может со мной на яву случиться! Недопитая чашка опрокинулась, на белой скатерти появилось пятно – тёмная лужица, но нам было плевать на такую мелочь. Я потерял голову. Нет, не так, а вот как: я обалдел! В моих объятиях была Звезда, юная Клеопатра, наша школьная королева! Целуясь и тискаясь, мы поднялись. Целоваться тогда я не очень умел, а тут ещё этот пластырь на подбородке и онемевшие от обезболивающего укола губы. Но это всё ерунда! Оксана стаскивала одежду с себя, с меня, бросала её тут же под ноги. И вот, когда на телах наших ничего не осталось, когда я, крепко обняв, попробовал двинуть её к дивану, она резко вдруг напряглась. Я продолжал своё дело и тут услыхал её шёпот:

– Стой! Ты слышал?

Остановился, прислушался. Ничего. Только собака вдали потявкивала.

– Тебе показалось, – я снова полез целоваться и тискать.

– Да стой же ты! Это он!

Мне пришлось подчиниться. Я чуть отстранился, не выпустив из объятий Оксану. Она прошептала, и в голосе её мне почудился страх:

– Ну? Слышишь теперь?

Но я ничего не слышал. Я любовался Оксаной. В отблесках лунного света была она ослепительно хороша. Правая рука моя скользила по её ягодицам, левая ласкала упругую грудь. Надменная тигрица в моих объятиях – вот поворот! Ситуацию я понимал так: Оксана всё-таки передумала, она просто не хочет связываться с малолеткой, решила остановиться и выпроводить одноклассника. Сейчас она попросит меня уйти, но я всё же успею ещё напоследок насладиться моментом. Как вдруг я действительно уловил голоса: они доносились издалека, приглушённые оконными стёклами и расстоянием.

– Люди где-то идут, – неуверенно констатировал я.

– Говорю же тебе, это он! Поздно бежать. Стой теперь тихо, замри и не двигайся. Не дыши даже, иначе – хана обоим.

Мы так и застыли у стены между окон. Голые, крепко прижавшись друг к дружке.

Вскоре послышались пьяные голоса, тут же переросшие в отборную брань. Да, это был он, Борис Семигоров. И не один, а со всей своей шоблой. Он колотил в дверь. Колотил всё сильнее, сильнее. Сообразив, что родителей дома нет, он орал:

– Ксюха! Сучка, открой! Я знаю, ты тут!

– Да нет же здесь никого, – пытался один из приятелей образумить буяна. О, как же я был благодарен тому смельчаку! Но Борька не унимался:

– Ты чё гонишь?! А следы на снегу? Она, сука, с хахалем в доме! Эй, Потехин, чмо вшивое, если ты мужик, выходи!

Новый град ударов обрушился на деревянную дверь. Мне стало вдруг холодно без одежды. Хорошавину обнимал я теперь не слишком крепко, да и её объятия явно ослабли. Мой дружок (или как там его покорректней назвать? ну, вы поняли) сник окончательно. Ещё и челюсть стала тихо постанывать: похоже, заканчивалось действие анестетика.

Загрохотали оконные стёкла. Сначала слева от нас, затем справа. Кажется, Борис проверял шпингалеты на прочность. Но если сейчас он не остановится, то стёкла от этих проверок повылетают. Мне привиделась рожа разъярённого Семигорова, заглядывающего в выбитое окно: он видит опрокинутую чашку и тёмное пятно на белой скатерти, переводит взгляд на нашу сладкую парочку, глаза его наливаются кровью, как у разъярённого быка с большими, очень большими рогами. Я зажмурился.

И тут что-то случилось. Понял это, лишь почувствовав толчок острого локотка в рёбра. Открыл один глаз, другой. С улицы слышался уверенный взрослый бас:

– Парни, валите отсюда на хрен! А ты, Семигоров, придёшь завтра в опорник на Крупской, 5. Побеседуем. Жду тебя у себя в кабинете в 18:00. Мать захвати, понял?

– А я чё? Я ничё. Раз надо – придём, – голос Борьки теперь казался совсем не страшным.

Снова толчок локотком, на этот раз в солнечное сплетение. И голос Оксаны над ухом:

– А я-то уж было решила, что ты – герой, – Звезда снисходительно ухмыльнулась. – Ну, чего застыл? Одевайся, живо! Предки мои из гостей возвратились.

Кое-как мы успели принять надлежащий вид. Оксана смогла объяснить родителям ситуацию, разумеется, без лишних подробностей. Правда, мама её как-то подозрительно косилась на опрокинутую чашку и пятно на скатерти. Я вдруг подумал, что отец Оксаны, этот грузный майор милиции, по одному пятну при желании сможет восстановить всю картину того, что здесь недавно происходило. Но, к счастью, не был майор Шерлоком Холмсом. Удовлетворившись рассказом дочери, он даже немного меня проводил, чтоб уберечь от повторного нападения. Папа Звезды оказался очень общительным мужиком, он предложил забегать в гости к ним. Я обещал. Не думал, что больше не доведётся мне побывать у них дома.

Кончились новогодние праздники. Мне с подбородка убрали швы. И правда дыра заросла, только шрам остался. После каникул всё неожиданно изменилось. Хорошавина вновь переехала за первую парту, а ко мне подсадили Артёма Крыловского – очкарика, у которого я теперь должен был списывать до конца учебного года. Оксана продолжала гулять с Семигоровым, как так и надо, я же по-тихому ревновал. Звезда вновь игнорировала меня, это было так странно после всего, что случилось. Хотел подойти, спросить: как же так, мы же голые с тобой обжимались? Герой, не герой… Что я должен был сделать тогда? Выскочить нагишом, чтоб махаться с толпой старшеклассников?

Однажды решился. Подошёл с дерзким видом. Она усмехнулась:

– Ну? Чего?

Долго пыхтел. Наконец выдавил:

– Яблоки там у тебя на дереве. В снегу висят. Ты специально, что ли, придумала их оставить? Модничаешь? Чтобы типа как в песне?

Она не ответила. Ушла, тяжело вздохнув. Как же я Борьку возненавидел!

Со страшной силой меня тянуло к Оксане. И туда – к её дому. Наверное, так же маньяка тянет на место убийства. В ту зиму не раз, будто случайно там оказавшись, я проходил по Березниковскому переулку. Шёл, глядя по сторонам. На дом её посматривал краем глаза, боясь, вдруг Оксана увидит меня из окна и опять снисходительно ухмыльнётся. Звезда! И каждый раз видел я то заснеженное дерево, и розовые яблоки по-прежнему висели на нём. А в голове моей вновь и вновь просыпался мотив:

Яблоки на снегу медленно замерзают.
Ты их согрей слезами, я уже не могу…

«Да что она?! Скотчем, что ли, к веткам яблоки примотала? – злился я на Оксану. – Или это муляжей она яблочных для красоты понавесила? С неё станется, модница хренова!»

Так и висели те яблоки до самой весны…

Минуло тридцать лет с гаком. Перед тем как попасть за решётку обитал я в многоэтажке, построенной на месте того посёлка. Деревянные дома там ещё кое-где сохранились. Березниковский переулок пока что не весь снесли, но бетонные высотки уверенно наступают. Когда освобожусь, от посёлка, наверное, уже ничего не останется. А дома семьи Хорошавиных давно уже нет. На его месте – новенький детский сад. И нет яблони.

Что стало с Оксаной, где она теперь – я не знаю. Знаю лишь, что Борьку Семигорова (вернее, его тело, исколотое то ли шилом, то ли гвоздём, то ли ещё чем-то острым – следствие точно не выяснило) в том же году по весне обнаружили на берегу Вятки в районе трамплина. Как Бориса туда занесло? Медэкспертиза установила: он сильно пьян был, когда расставался с жизнью. Но боль, думаю, всё же он чувствовал. Весна для него выдалась неудачная! Кто грохнул его – ментам узнать так и не удалось.

Усталый доктор, что в 1987-м зашивал мне дыру на подбородке, оказался прав: шрам под губой у меня на всю жизнь остался. А вот Оксана Хорошавина ошиблась: теперь я НЕ думаю о ней ежедневно! Я и шрам-то не замечаю, даже когда перед зеркальцем бреюсь, – до того я к нему привык. Не каждый день, далеко не каждый, но… изредка я всё-таки вспоминаю всю эту кровавую историю и нашу школьную королеву, юную Клеопатру, тигрицу, Звезду.

В нашем бараке нет телевизора, но мне известно: по ящику давно не показывают клип Михаила Муромова. Зато тут есть радио. А по радио шлягер его всё ещё иногда крутят. Редко крутят. Очень редко. Очень.

Когда я вдруг слышу тот старый мотив – вот тогда вспоминаю.

Яблоки на снегу – так беззащитно мёрзнут
Словно былые вёсны, что в памяти берегу…

Как Белка и Стрелка