Роман без героя

Девушка перешла на серьёзную интонацию:

– А как же всё-таки с ограблением? Нашли злоумышленника?

Волохов-старший, бросив красноречивый взгляд на сына (мол, молчи, грусть, молчи), недоумённо пожал плечами:

– А никакого ограбления, душа моя, и не было… Так, недоразумение.

Сын, обняв невесту за плечи, мягко улыбнулся:

– Не переживай, милая… От меня ещё никто не уходил. Поймаю и Серого засранца.

– Кого-кого? – не поняла девушка.

– Это так капитан, коллега Володин, пошутил, – поспешил объясниться профессор. – Мол, какой-то засранец сделал ложный вызов в доблестную полицию. Но они, мол, этого не оставит. Над властью смеяться – себе дороже.

Снова в комнате повисла тишина. Старинные часы с кукушкой, подаренные Нине её коллегами на один из её дней рождений (жена профессора повесила их на кухне, чтобы довольно громкий часовой механизм и голос птички не были слышны в спальне), прокуковали два часа ночи.

Ну, мои золотые, – первым прервал молчание Игорь Васильевич, – пора и баиньки. Я бы вас ужином накормил, да вот беда – холодильник пуст. К тому же набивать брюхо на ночь действительно вредно. Так что, Володя, располагайтесь в большой комнате, а я ещё в кабинете посижу, с бумагами разберусь и тоже в на боковую залягу в спальне.

Молодые дружно встали. Мария взяла Владимира за руку.

– Может, я поеду? – тихо спросила она жениха.

– Курянки, разумеется, тоже воительницы хоробрые, – пошутил профессор, – но не до безрассудства же!.. Никуда вы не поедите в такую жуткую ночь на своём немецком «жуке». Да и нехорошо как-то невесте сбегать от жениха своего. Плохая примета.

– Не в бровь, а в глаз! – подхватил интонацию отца сын. – Завтра утром в ЗАГС, отсюда ближе будет…

Мария ещё с минуту поколебалась, как понял Волохов-старший, «для приличия» и согласилась.

– Бельё чистое в шкафу, пап? – спросил Владимир.

– Ты что, сын? – поднял седеющие брови Игорь Васильевич. – Не у себя дома? Диван сам разложишь, надеюсь? Спокойной ночи, малыши!

Владимир уже тащил за руку Машу в «зал», как называли самую большую комнату в своей квартире отец и сын.

– Спокойной ночи, Игорь Васильевич! – уже из прихожей, которая в домах «сталинской планировки» по своим размерам вполне могла сойти за приёмную чиновника какого-нибудь среднего класса, отозвалась Мария.

Когда молодёжь покинула профессорский кабинет, профессор снял пиджак и, достав из внутреннего кармана серебряную коробочку, с минуту размышлял, куда спрятать эту свою бесценную драгоценность, за которой, по его глубокому убеждению, и охотился тот, кто перевернул весь дом в своих бесплодных поисках. Глаза его окинули большой дубовый стол с внушительными выдвижными ящиками, работы настоящих мастеров своего дела ещё позапрошлого века, остановились на сейфе, стальная дверца которого была распахнута настежь… Игорь Васильевич покачал головой и сунул атманоприёмник в карман брюк, а затем уже, сняв ботинки, но не раздеваясь, завалился на кожаный диван, такой же на совесть слаженный безвестными мастерами раритет, как стол, кресло и прочая кабинетная мебель.

Он подложил руки под голову, прикрыл уставшие за сумасшедший день глаза, и умиротворённая улыбка расплылась по его лицу. Профессор думал о будущем. Нет, не о своём недоделанном «киборге», которого с любовью и точностью до микрона «родил» на принтере 3 D, используя в качестве оригинала трёхмерную фотографию своего сына. Трёхмерность большого снимка Владимира в одних плавках, сделанного фотографом фитнес-клуба, обеспечил толковый сотрудник их «шарашкиной конторы» Саша Чуркин, знавший все тонкости работы на новейшей и ещё не до конца освоенной чудо-технике. Вместе с Сашей они накануне и привезли копию тела Владимира в профессорскую квартиру, предварительно укутав её с головы до ног плотной тканью. «Клон», как называл трёхмерную копию Чуркин, был достаточно тяжёл, поэтому решили везти «искусственного Вову» до входной двери на лифте.

Сделанный из высокопрочного нанолатекса «Вовкин клон» (это название больше приглянулось профессору) весил, конечно, не восемьдесят два, как «настоящий Владимир» (искусственная оболочка получилась всё-таки легче оригинала), но пришлось попыхтеть, пока его вытаскивали из багажника «Волги» и тащили до лифта по крутой мраморной лестнице с монументальными архитектурными излишествами дома, построенного на века, а не на «30 – 40 лет эксплуатации».

Экс-консьержка Дуся, переведённая управляющей компанией в рядовые дворники в прошлом году, когда из-за западных санкций не только дом, но и вся страна переходила в «режим строжайшей экономии», не потеряла былой бдительности и, привстав от распиравшего её любопытства с лавочки, с тревогой в голосе и светло-голубых, будто выцветших, глазах спросила профессора:

– Это чего вы там тащите, а? Не бомбу ли?

Подозрительность Дуси не располагала к юмору, но профессор ответил на полном серьёзе:

– Человека, Дусенька. Человека будущего!

– А-а, – протянула дворничиха и махнула рукой. – Вечно вы шутите, Пан профессор… Вот сколько вас, а это лет тридцать будет, и все тридцать лет – сплошные шуточки. Пора взрослеть! Пора, Пан профессор…

Профессор, кряхтя под тяжестью «Вовкиного клона», бросил успокоившейся Дусе:

– Успеется, Дусенька… Какие наши годы?

Когда Чуркин, профессор и «человек будущего» уехали на лифте на свой этаж, Дуся достала из сумочки пакет с «Бабкиными семечками» и, метко сплёвывая шелуху в самодельный кулёк, вслух посплетничала сама с собой:

– «Какие наши годы, какие наши годы!..» Тьфу ты! Да ваши такие же, как и наши. Вылез человеку из люльки, оглянуться не успел, а уж и в гробик пора…

Сокращённая, как считали все уволенные в тот период, «по воле Запада и треклятых «америкосов» в образе яйцеголового негра-президента, которого после введения в стране санкций всеми фибрами своей души возненавидела экс-консьержка бывшего элитного дома, баба Дуся даже всхлипнула от своих же проникновенных слов. Она хорошо помнила лучшие для жильцов этого красивого дома времена, когда и хлеб, и водка, и квартплата стоили сущие копейки. И куда всё делось? В какую чёрную дыру времени провалилось такое короткое, как северное лето, её счастье, будто бы и было, было, а посмотришь вокруг, увидишь, что стало – и не было ничего как будто…

Старушка мелко перекрестилась и горько вздохнула, вспомнив прайс-лист фирмы «Ритуальные услуги населению Северо-Запада». И, вспомнив крепкое словцо, запрещённое даже в литературе, помеченной цензурным индексом «18+», в сердцах, с обидой, копившейся в её обиженной душе больше года, бросила вслед Пану профессору:

– Ну как тут помрёшь, мать твою, с такими ценами похоронными? Особливо, когда Витька-сожитель жрёть и жрёть водку с пивом. Да ишшо и закусывает! Каждый день!

Когда «Вовкин клон» установили в зале, Чуркин, любуясь своей филигранной работой, сказал:

– Конечно, пришлось вам, Игорь Васильевич, изрядно потратиться, пришлось…

– Да уж! – вытирая пот со лба, сказал профессор. – Дачу в Завидово, свой золотой портсигар с гравировкой «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым», который ещё на сорокалетие подарил Комитет по науке – всё спустил во имя науки, старый пень! Что Володьке после меня останется?

Саша Чуркин не был типичным представителем «золотой научной молодёжи». Он пробивался в большую науку сам – без денег, поддержки влиятельных знакомых, чиновных родственников и даже неизменного «счастливого случая», который, если верить мемуарам, печатавшихся под рубрикой ЖЗЛ («Жизнь замечательных людей») всегда подворачивался под руку смелых и пробивных. Он не расталкивал конкурентов острыми мальчишескими локтями. Но у него был природный талант истинного учёного – Чуркин носом чувствовал грядущее открытие, и выдающийся Сашкин нос, несмотря на сравнительно небольшой опыт, ещё никогда не подводил своего хозяина. Молодой учёный, единственный верный ученик профессора, готовый идти с ним до конца («хоть на плаху, хоть на пъедистал!»), был уверен: старик Волохов – гениален. Он пока многого не понимал в его сложнейшей теории, похожей на бред или гоголевские «Записки сумасшедшего». Но интуиция Чуркина подсказывала: профессор на верном пути! Помогай доброму человеку – и тебе воздастся. (В конце концов именно так у аспиранта Александра Александровича Чуркина всё и вышло. Верность, как величайшая добродетель человека разумного, всегда замечалась и отмечалась Высшим Разумом Ноосферы).

Но так думали далеко не все. Он видел, как молодые и не очень, сытые, холёные, прагматичные в своих «перспективных темах» чиновники ФАНО (Федерального агентства научных организаций) встречали профессора Волохова со снисходительной улыбкой врача-психиатра, который, давая пилюли больному, точно знали: если шизофрения, то это, увы, надолго – до гробовой доски. А пилюльки, если и не вылечат, то, глядишь, и вернут из аномального (ненормального, с их кочки зрения) состояние в нужное им русло. Сделают таким, как все. То есть – нормальным. Гениальность – это ведь тоже аномалия, ненормальность. Отклонение от средней нормы поведения и мышления современного «хомо сапиенса», существующего на Земле вот уже как лет этак сто пятьдесят тысяч. Только отклонение не вниз, что называется дебилизмом, а вверх, что тоже хозяину такого грандиозно-аномального таланта ничего, кроме умножения мировой скорби, не приносит.

– Вы ему, сыну своему, больше, чем двухэтажную дачу в Завидово оставите! – твёрдо сказал Александр, когда узнал, что Игорь Васильевич продал всё, что можно и нельзя, чтобы довести свой главный научный эксперимент жизни до конца.

– Это что же, Шурик, а? – живо поинтересовался профессор.

– Имя.

– Да ну? – искренне удивился старик. – И всего-то?

– Это – самое дорогое. Имя в истории человечества, – с пафосом, которого никак не ожидал профессор, сказал Чуркин. – Я, думая о вашем научном подвиге, даже стихи сочинил… Правда, нескладные, но от сердца.

– Ну-ну, я весь внимание…

– Имя – вечность, имя – Брахман, Имя то, что есть Ничто. И Любовью укрываясь, – я проснулся. Вот и всё.

– Всё?

– Всё, – развёл руками Александр. – Только ещё один вопрос, можно?

– Валяй!

– А почему мы голову клону не доделали? Точнее голова есть, лица – нет, а? Мне показалось как-то, что болванка вместо головы очень похожа на пёсью морду. Бр-р-р!..