Три мушкетера

Переезжая в лодке на берег, он все время смотрел на миледи, которая, стоя на палубе, провожала его глазами. Оба они не боялись уже преследования; в комнату миледи никогда не входили раньше 9 часов утра, а чтобы доехать от замка до Лондона, нужно было три часа.

Фельтон вышел на берег, поднялся на небольшой холм, в последний раз поклонился миледи и отправился в город.

Как дорога гада понижаясь от высокого берега, то пройдя сто шагов, он мог видеть уже только мачту шлюпки.

Он тотчас побежал к Портсмуту, которого дома и башни виднелись сквозь туман за полмили впереди.

За Портсмутом море покрыто было кораблями, мачты которых как лес тополей зимою, качались от ветра.

Дорогою Фельтон припоминал все обвинения, истинные или ложные, против любимца Якова VI и Карла I, слышанные им во время продолжительного пребывания его между пуританами.

Когда он сравнивал открытые преступления этого министра, гласные, известные всей Европе, с частными и неизвестными преступлениями, в которых обвиняла его миледи, он находил, что Бокингем гораздо был виновнее в тех проступках, которые были неизвестны народу. Любовь его к миледи, такая странная и пламенная, заставила его видеть низкие и вымышленные обвинения леди Винтер в огромных размерах: точно так едва заметные атомы через увеличительное стекло кажутся ужасными чудовищами.

Быстрота бега еще больше разогревала кровь его; мысль о том, что он расстался с женщиной, подвергавшейся опасности страшного мщения, с женщиной, которую он любил, или, лучше сказать, обожал; недавнее волнение чувств, усталость, все это воспламеняло душу его.

Он пришел в Портсмут около восьми часов утра; улицы наполнены были народом; барабаны били в городе и на пристани; десантные войска шли к морю.

Фельтон пришел к адмиралтейству, весь покрытый пылью и потом; лицо его, обыкновенно бледное, покраснело от жару и гнева. Часовой не хотел пропустить его; но Фельтон позвал начальника поста, и, вынув из кармана письмо, сказал:

– Важные бумаги от лорда Винтера.

При имени лорда Винтера, которого знали как одного из искренних друзей герцога, начальник поста велел пропустить Фельтона, бывшего притом в мундире морского офицера.

Фельтон вошел во дворец.

Когда он вошел в переднюю, вместе с ним вошел туда какой-то человек, усталый, весь в пыли, только что приехавший верхом на лошади, которая тотчас же пала от изнеможения.

Фельтон и неизвестный обратились в одно время к Патрику, доверенному камердинеру герцога; Фельтон сказал, что он от лорда Винтера; незнакомец не хотел сказать своего имени, говоря, что он только самому герцогу наедине мог сказать кто он. Оба настаивали, чтобы пройти прежде.

Патрик, знавший, что лорд Винтер был в деловых и дружеских сношениях с герцогом, отдал предпочтение тому, кто приехал от его имени. Другой должен был подождать, и заметно было, как он проклинал это замедление.

Камердинер провел Фельтона через большую залу, в которой дожидались депутаты из ла Рошели, под начальством князя де Субиз, и ввел его в кабинет, где Бокингем, выйдя из ванны, оканчивал свой туалет, которым он, как и всегда, занимался с особенным вниманием.

– Поручик Фельтон, – сказал Патрик, – от лорда Винтера.

– От лорда Винтера – повторял Бокингем, – проси.

Фельтон вошел. В это время Бокингем бросил на диван богатый халат, шитый золотом, и надевал камзол из голубого бархата, осыпанный жемчугом.

– Отчего барон сам не приехал? – спросил Бокингем; – я ожидал его сегодня утром.

– Он поручил мне сказать вашей светлости, – отвечал Фельтон, – что он, к сожалению, не мог иметь этой чести, потому что должен был караулить замок.

– Да, да, – сказал Бокингем, – я знаю, у него есть пленница.

– О ней-то я и хотел поговорить с вашею светлостью, – сказал Фельтон.

– Ну, говорите.

– То, что я хочу вам сказать, милорд, никто не должен слышать, кроме вас.

– Оставь нас, Патрик, – сказал Бокингем; – но не уходи далеко, я сейчас позову тебя.

Патрик вышел.

– Мы одни, – сказал Бокингем, – говорите.

– Милорд, – сказал Фельтон, – барон Винтер просил вас письмом подписать приказ об отправлении в ссылку одной женщины, по имени Шарлотты Бексон.

– Да, и я отвечал ему, чтобы он привез или прислал мне этот приказ, я его подпишу.

– Вот он, милорд.

– Давайте, – сказал герцог.

И взяв приказ из рук Фельтона, он быстро прочел его. Потом, удостоверившись, что это тот самый, о котором ему писал Винтер, он положил его на стол, взял перо и хотел подписать его.

– Извините, милорд, – сказал Фельтон, останавливая его; – известно ли вашей светлости, что Шарлотта Бексон не есть настоящее имя этой женщины.

– Да, я это знаю, – отвечал герцог, обмакивая перо в чернильницу.

– В таком случае вашей светлости известно настоящее имя ее? – спросил Фельтон.

– Да, известно.

Герцог положил руку на бумагу. Фельтон побледнел.

– И зная настоящее имя ее, – продолжал Фельтон, – ваша светлость, все-таки подпишете?

– Без сомнения, – сказал Бокингем, – и еще охотнее.

– Я не могу поверить, – продолжал Фельтон отрывистым голосом, что вашей светлости известно, что дело идет о леди Винтер…

– Я знаю это очень хорошо, хотя очень удивляюсь, откуда вы это знаете.

– И ваша светлость подпишите этот приказ без угрызения совести.

Бокингем гордо взглянул на молодого человека.

– Милостивый государь, – сказал он, – вы предлагаете мне очень странные вопросы, и я глупо делаю, что отвечаю на них.

– Отвечайте, милорд, – сказал Фельтон, – дело может быть гораздо важнее, нежели вы думаете.

Бокингем подумал, что молодой человек, присланный от лорда Винтера, говорил от его имени и смягчился.

– Без малейшего угрызения совести, – сказал он; – барону известно, так же как и мне, что миледи Винтер большая преступница, и что ограничить наказание ее ссылкой значит почти оказать ей милость.

Герцог хотел подписать бумагу.