Барон вышел, рыдая.
В кабинете остались только раненый герцог, Лапорт и Патрик.
Искали доктора, но не могли найти.
– Вы останетесь живы, милорд, вы не умрете, – повторял, стоя на коленях перед софою герцога, верный слуга Анны Австрийской.
– Что она пишет мне? – сказал Бокингем слабым голосом, истекая кровью и превозмогая страшную боль, чтобы поговорить о той, которую он любил; – что она пишет мне? Прочтите мне ее письмо.
– О, милорд, – сказал Лапорт.
– Прочти, Лапорт; разве ты не видишь, что мне нельзя терять времени.
Лапорт сломал печать, развернул письмо и держал его перед глазами герцога, но Бокингем не мог разобрать его.
– Читай, – сказал он; – читай, я ничего не вижу; читай! потому что скоро, может быть, я не буду и слышать, и умру, не узнав, что она мне писала.
Лапорт больше не возражал и прочел.
«Милорд!
Умоляю вас все, что я перенесла через вас и для вас с тех пор как знаю вас, если вам дорого мое спокойствие, прекратите вооружения ваши против Франции и войну, о которой открыто говорят, что вера есть только предлог к ней, а потихоньку прибавляют, что настоящая причина ее есть любовь ваша ко мне. Эта война не только может произвести великие перевороты во Франции и в Англии, но может и вам, милорд, принести несчастье, в котором я никогда не утешусь.
Берегите свою жизнь, которой угрожает опасность и которая будет для меня драгоценна с той минуты, как я перестану видеть в вас неприятеля.
Преданная вам Анна».
Бокингем собрал остаток сил своих; чтобы выслушать чтение этого письма, потом, как будто найдя в нем горькое разочарование, он спросил:
– Неужели вам не поручено ничего больше передать на словах мне, Лапорт.
– Да, милорд; королева поручила мне сказать вам, чтобы вы были осторожны, потому что до нее дошли слухи, что вас хотят убить.
– И больше ничего? спросил с нетерпением Бокингем.
– Она поручила мне еще сказать вам, что она любит вас по-прежнему.
– А, слава Богу! – сказал Бокингем: – она примет известие о моей смерти как смерти человека не совсем чужого ей.
Лапорт залился слезами.
– Патрик, – сказал герцог, – принеси мне ящик, в котором были бриллиантовые наконечники.
Патрик принес ящик и Лапорт узнал, что это тот самый, который прежде принадлежал королеве.
– Теперь принеси белый атласный мешочек, на котором вышит жемчугом вензель ее.
Патрик исполнил приказание.
– Возьмите, Лапорт, – сказал Бокингем, – вот все что я имел от нее: этот серебряный ящик и эти два письма. Отдайте их ее величеству и на память обо мне (он искал глазами какой-нибудь драгоценности)… отдайте еще….
Он посмотрел кругом, но отуманенные смертью глаза его встретили нож, выпавший из рук Фельтона и дымившийся еще кровью.
– Отдайте еще этот нож, сказал герцог, сжимая руку Лапорта.
Он мог положить мешочек в серебряный ящик, положил гуда же нож, показал Лапорту знаком, что не мог уже говорить; потом, не в состоянии, будучи превозмочь предсмертных конвульсий, упал с софы на пол.
Патрик громко вскрикнул.
Бокингем хотел улыбнуться в последний раз; но смерть остановила мысль его, следы которой остались на лице его как последний поцелуй любви.
В эту минуту вбежал запыхавшись доктор герцога; он был уже на адмиральском корабле, когда начали искать его.
Он подошел к герцогу, взял руку его, подержал в своих руках и опять опустил ее.
– Все бесполезно, – сказал он: – он уже умер.
– Умер, умер! – вскричал Патрик.
При этом восклицании толпа вошла в кабинет; все были в ужасном смущении.
Лорд Винтер, видя, что Бокингем умер, побежал к Фельтону, которого солдаты стерегли на террасе замка.
– Злодей! – сказал он Фельтону, – злодей, что ты сделал?
– Я отомстил за себя, – сказал он, со свойственным ему спокойствием и хладнокровием, которые возвратились ему по смерти Бокингема.
– Ты, – сказал барон, – скажи лучше, что ты служил орудием этой проклятой женщины; но, клянусь тебе, что это преступление ее будет последним.
– Я не знаю, что вы хотите этим сказать, – спокойно отвечал Фельтон: – и не понимаю, о ком вы говорите, милорд; я убил Бокингема за то, что он два раза отказал мне через вас в капитанском чине; я только наказал его за несправедливость.
Изумленный Винтер смотрел на людей, которые связывали Фельтона, и не знал, что думать о такой нечувствительности.
Одна только мысль беспокоила Фельтона. При каждом шуме наивному пуританину казалось, что он слышит шаги и голос миледи, готовой броситься в объятия его, обвинить себя и погибнуть вместе с ним.
Вдруг он вздрогнул, устремив глаза на море, которое с террасы далеко было видно, орлиным взором моряка он различил вдали парус шлюпки, направлявшейся к берегам Франции.
Он побледнел и приложил руку к сердцу, которое сильно билось; он понял измену миледи.
– Прошу у вас последней милости, милорд, – сказал он барону.
– Какой? – спросил Винтер.
– Скажите, который час?
Барон вынул свои часы.
– Без десяти минут девять, – сказал он.