Три мушкетера

– Молчите! Молчите! – сказал герцог. – Если я счастлив заблуждением, то не отнимайте его у меня. Вы сами сказали, меня завлекли в западню. Быть может, она будет стоить мне жизни, потому что с некоторых пор меня не покидает предчувствие, что я скоро умру.

И герцог улыбнулся печальной и вместе с тем прелестною улыбкою.

– О боже мой! – вскричала Анна Австрийская с выражением ужаса, доказывавшим, что она принимала в герцоге гораздо больше участия, чем хотела показать.

– Я вам говорю это не для того, чтоб испугать вас, сударыня, нет! То, что я говорю вам, даже смешно, и я, право, не придаю значения подобным вещам, но это слово, которое вы только что произнесли, эта надежда, которую почти подали мне, вознаградили меня за всё, даже и за жизнь мою.

– Да, – сказала Анна Австрийская, – и у меня, герцог, бывают предчувствия, и у меня бывают сны. Мне снилось, что я вижу вас раненого, окровавленного.

– В левый бок, не правда ли, ножом? – прервал Бекингем.

– Да, именно так, милорд, именно так: в левый бок, ножом. Откуда вы могли узнать, что это мне приснилось? Я доверила это только Богу, и то в молитве.

– Я большего не желаю. Вы меня любите, государыня. Этого довольно.

– Я вас люблю, я?

– Да, вы. Разве Бог посылал бы нам одни и те же сны, если бы вы меня не любили? Имели ли бы мы одни и те же предчувствия, если бы наши жизни не соприкасались сердцами? Вы меня любите, королева, и вам будет жаль меня?

– О боже мой, боже мой! – вскричала Анна Австрийская. – Это свыше моих сил! Послушайте, герцог, ради Бога, уйдите, уезжайте! Не знаю, люблю ли я вас или нет, но я знаю, что не буду клятвопреступницею. Сжальтесь же надо мною и уезжайте. О, если вас убьют во Франции, если вы умрёте во Франции, если я должна буду думать, что ваша любовь ко мне была причиной вашей смерти, я никогда не утешусь, я сойду с ума. Уезжайте, уезжайте, умоляю вас!

– О, как вы прекрасны! О, как я вас люблю! – воскликнул Бекингем.

– Уезжайте, уезжайте сейчас же, умоляю вас, и возвращайтесь позже! Возвращайтесь послом, возвращайтесь в окружении солдат, которые вас будут защищать, с людьми, которые будут охранять вас, – и тогда я не буду бояться за вашу жизнь и буду счастлива вас видеть.

– О, правду ли вы говорите?

– Да!

– Дайте же мне залог вашей благосклонности, какую-нибудь вашу вещь, которая мне напоминала бы, что это был не сон, что-нибудь такое, что вы носили и что я мог бы также носить, – кольцо, ожерелье, цепь.

– А вы уедете, вы уедете, если я вам дам то, что вы просите?

– Да.

– Тотчас же?

– Да.

– Вы оставите Францию, вы возвратитесь в Англию?

– Да, клянусь вам!

– Так подождите, подождите.

И королева возвратилась в свою комнату и тотчас же вернулась, держа в руках маленький ларчик розового дерева с вензелем королевы, инкрустированный золотом.

– Возьмите это, герцог, возьмите и храните на память обо мне.

Бекингем взял ларчик и бросился на колени.

– Вы обещали мне уехать, – сказала ему королева.

– И я это исполняю. Вашу руку, государыня, вашу руку, и я еду.

Анна Австрийская протянула ему руку, закрыв глаза и опираясь другой рукой на донью Эстефанию, потому что чувствовала, что её оставляют силы.

Бекингем с жаром поцеловал эту руку, потом, поднимаясь, сказал:

– Меньше чем через полгода, если я буду жив, я вас увижу, сударыня, хотя бы для этого мне пришлось перевернуть весь мир.

И, верный своему слову, он стремительно вышел из комнаты.

В коридоре он встретил госпожу Бонасье, которая его ожидала и с теми же предосторожностями и безо всяческих препятствий вывела его из Лувра.

Глава XIII

Господин Бонасье

Во всей этой истории, как читатели могли заметить, участвовал один человек, о котором, несмотря на незавидное его положение, заботились весьма мало. Этот человек был господин Бонасье, почтенный мученик политических и любовных интриг, которые так хитро сплетались между собою в это время, обильное рыцарскими и любовными похождениями.

К счастью, – читатель это, может быть, помнит, а может быть, и нет, – к счастью, мы обещали не терять его из вида.

Арестовавшие его стражники повели его прямо в Бастилию, где он, трепеща, прошёл перед отрядом солдат, заряжавших свои ружья.

Там он оказался в полуподвальном коридоре, причём приведшие его грубо насмехались над ним и обходились с ним весьма жестоко. Сыщики видели, что имеют дело не с дворянином, и обращались с ним как с мошенником.

Около получаса спустя явился секретарь и положил конец его мученьям, но не его тревоге, велев отвести Бонасье в комнату допросов. Обыкновенно заключённых допрашивали в их камерах, но с Бонасье не особенно церемонились.

Двое солдат схватили галантерейщика, провели его через двор, втолкнули в коридор, где было трое караульных, открыли дверь и ввели в комнату с низким потолком, где были только стол, стул и комиссар. Комиссар сидел у стола на стуле и что-то писал.

Солдаты подвели пленника к столу и по знаку комиссара удалились на расстояние, с какого нельзя было услышать его голос.

Комиссар, склонившийся над бумагами, поднял голову, чтобы увидеть, с кем имеет дело. Комиссар этот имел вид неприятный: нос острый, жёлтые, резко очерченные скулы, маленькие, но проницательные и быстрые глазки. Физиономией он походил на куницу и лисицу вместе. Голова его, торчавшая на длинной и подвижной шее, из чёрного широкого платья, качалась, как голова черепахи, появляющаяся из своей брони.

Сначала он спросил у Бонасье имя, фамилию, возраст и место жительства. Тот отвечал, что его зовут Жак-Мишель Бонасье, от роду пятьдесят один год, галантерейщик, оставивший торговлю, живёт на улице Могильщиков, в одиннадцатом доме.

Тогда комиссар, вместо того чтобы продолжать допрос, стал читать Бонасье длинную речь о том, какой опасности подвергается простой человек, вмешиваясь в государственные дела.

Он присоединил к этому повествование о могуществе и славных делах господина кардинала, этого выдающегося человека, министра, затмившего министров прежних и являющего пример министрам будущим, власти и могуществу которого никто не может противиться безнаказанно.

После этой части своей речи он устремил свой ястребиный взгляд на бедного Бонасье и посоветовал подумать о серьёзности его положения.

Бывший торговец, уже всё обдумав, проклинал минуту, когда господин де Ла Порт возымел мысль женить его на своей крестнице, и в особенности минуту, когда эта крестница была принята в штат королевы.

Главной чертой характера Бонасье был глубокий эгоизм в соединении с величайшею скупостью и приправленный крайнею трусостью. Любовь, внушённая ему его молодой женой, была чувством скорее второстепенным и не могла бороться с упомянутыми его качествами.

Бонасье в самом деле обдумал всё то, что ему сказали.