Три мушкетера

Эта угроза несколько успокоила Бонасье. Если бы его хотели казнить на Гревской площади, то не стоило труда затыкать ему рот, потому что почти приехали к месту казни. И действительно, ужасную площадь миновали не останавливаясь. Оставалось опасаться Трауарского креста; и в самом деле, карета как раз туда и повернула.

Теперь не было уже никакого сомнения: у Трауарского креста казнили мелких преступников. Бонасье льстил себя пустою надеждою, полагая себя достойным Св. Павла или Гревской площади. Его путешествие и судьба должны были кончиться у Трауарского креста! Он ещё не мог видеть этот несчастный крест, но чувствовал, так сказать, его приближение. Когда к нему подъехали шагов на двадцать, Бонасье услышал шум, и карета остановилась. Этого бедный Бонасье, и без того подавленный пережитыми волнениями, вынести уже не был в силах. Он испустил слабый стон, похожий на вздох умирающего, и лишился чувств.

Глава XIV

Незнакомец из Мёна

Причиной подобного стечения народа было не ожидание человека, которого должны повесить, люди сбежались посмотреть на уже повешенного.

Карета, остановясь на минуту, двинулась дальше и сквозь толпу продолжала путь. Въехала на улицу Сен-Оноре, повернула на улицу Добрых Детей и остановилась у невысокого подъезда.

Дверь открылась. Двое солдат приняли на свои руки Бонасье, поддерживаемого полицейским, толкнули его в проход, провели по лестнице и оставили в передней.

Эти передвижения совершались безо всякого участия Бонасье.

Он шёл как во сне, видел предметы сквозь туман. Уши его слышали звуки, не понимая их. Если бы его в эту минуту казнили, он бы не сделал ни малейшего движения, чтоб защищаться, не проронил бы ни звука, чтобы просить пощады.

Он остался сидеть на скамье, прислонясь спиной к стене, свесив руки, там, где его посадили солдаты.

Но так как, осторожно осматриваясь кругом, он не заметил никаких угрожающих предметов, так как ничто не указывало на опасность, так как скамейка была довольно мягкая, стена покрыта красивою кордуанской кожей, а у окна были занавеси из красивой шёлковой материи, перехваченные золотыми скобами, – то Бонасье мало-помалу понял, что страх его преувеличен, и начал поворачивать голову вправо и влево, вверх и вниз.

После этих движений, которым никто не препятствовал, он приободрился, рискнул переставить одну ногу, потом другую.

Потом, опираясь на руки, он поднялся со скамьи и встал на ноги.

В эту минуту офицер приятной наружности приподнял портьеру, продолжая говорить с кем-то, кто находился в соседней комнате, и потом обратился к пленнику.

– Это вас зовут Бонасье? – спросил он.

– Да, господин офицер, – прошептал лавочник, сам ни жив ни мёртв, – к вашим услугам.

– Войдите, – сказал офицер.

Он пропустил Бонасье вперёд. Галантерейщик повиновался и вошёл в комнату, где, по-видимому, его ожидали.

Это был просторный кабинет. Стены были увешаны всякого рода оружием; воздух в комнате был спёртый и душный, и в камине уже горел огонь, хотя был лишь конец сентября. Посредине комнаты стоял четырёхугольный стол, заваленный книгами и бумагами, поверх которых развёрнут был огромный план города Ла-Рошели.

У камина стоял человек среднего роста, высокомерной и гордой наружности, с проницательными глазами, широким лбом и худощавым лицом, которое казалось ещё длиннее от эспаньолки. Хотя ему было не более тридцати шести – тридцати семи лет, волосы, усы и эспаньолка начинали уже седеть. Хотя он был без шпаги, он был во всём похож на военного, и высокие сапоги его, слегка ещё запылённые, показывали, что в этот день он ездил верхом.

Этот человек был Арман Жан дю Плесси, кардинал де Ришелье, не такой, каким обычно его изображают, не согбенный старик, страдающий, словно мученик, расслабленный, с угасшим голосом, погребённый в глубокое кресло, как в ранний гроб, живущий только силой своего гения и поддерживающий борьбу с Европой только вечным напряжением мысли, но такой, каким он был действительно в это время, то есть ловкий и изящный кавалер, уже тогда слабый телом, но поддерживаемый силой духа, сделавшей из него одного из самых необыкновенных людей, когда-либо существовавших. Этот человек, поддержав герцога Неверского в герцогстве Мантуанском, взяв Ним, Кастр и Юзес, готовился изгнать англичан с острова Ре и начать осаду Ла-Рошели.

При первом взгляде ничто в нём не выдавало кардинала, и тем, кто не знал его в лицо, невозможно было угадать, перед кем они находятся.

Бедный галантерейщик остановился у дверей, а глаза описанного нами человека устремились на него и, казалось, хотели проникнуть в глубину прошлого.

– Это и есть Бонасье? – спросил он после минутного молчания.

– Да, монсеньор, – ответил офицер.

– Хорошо. Дайте мне эти бумаги и оставьте нас.

Офицер взял со стола указанные бумаги, подал их кардиналу, низко поклонился и вышел.

Бонасье догадался, что эти бумаги – протоколы допросов его в Бастилии. Время от времени человек у камина поднимал глаза от бумаг и вонзал их, как два кинжала, в самое сердце бедного лавочника.

После десятиминутного чтения и десятисекундного обзора кардинал составил своё мнение.

– Эта голова никогда не помышляла о заговорах, – проворчал он. – Но всё равно, посмотрим. Вас обвиняют в государственной измене, – сказал медленно кардинал.

– Мне это уже говорили, монсеньор, – вскричал Бонасье, давая допрашивавшему тот титул, который давал ему офицер, – но клянусь вам, что я ничего об этом не знал!

Кардинал сдержал улыбку.

– Вы были в заговоре с вашей женой, с госпожой де Шеврёз и герцогом Бекингемом.

– Я точно слышал от неё все эти имена, монсеньор, – отвечал купец.

– При каких обстоятельствах?

– Она говорила, что кардинал де Ришелье заманил герцога Бекингема в Париж, чтобы погубить его и с ним королеву.

– Она это говорила?! – гневно вскричал кардинал.

– Да. Но я сказал ей, что она напрасно говорит такие вещи и что его высокопреосвященство не способен…

– Молчите! Вы глупец! – сказал кардинал.

– Это самое мне отвечала и жена моя.

– Знаете ли вы, кто похитил вашу жену?

– Нет.

– Но вы имеете подозрения?

– Да, монсеньор, но эти подозрения, как мне кажется, не понравились господину комиссару, и у меня их больше нет.

– Жена ваша сбежала. Вы это знали?

– Нет, монсеньор. Я узнал об этом уже в тюрьме от господина комиссара, человека очень любезного.

Кардинал опять сдержал улыбку.

– Так вы не знаете, что стало с вашей женой после её бегства?

– Совершенно не знаю. Она, должно быть, вернулась в Лувр.

– В час ночи её там ещё не было.