Сказки Белой Горы. Часть II

В самом конце 2013 года в пятнадцатом бараке опера и режимники забрали телевизор. До нового года оставалось два дня. 2014-ый встретили без телеящика, или зомбоящика, как его именуют некоторые. Наступили известные события в Киеве, так называемый второй майдан, с бегством Януковича и раскруткой националистического беспредела антирусской направленности. Подоспела зимняя Олимпиада в Сочи, «Мутковская», как её окрестили по главному аферисту-организатору. Вслед грянули крымские события… Вплоть до апреля телевизора не было. Совсем уж любознательные совершали телепоходы в другие бараки… И тут один ум, явно светлый, осенило. Так как писать жалобы на начальство колонии считается среди осужденных правилом плохого тона, решили отправить письмо-просьбу президенту. В нём говорилось: «Уважаемый Владимир Владимирович! Четвёртый месяц из-за отсутствия телевизора мы не имеем возможности узнать о событиях в мире и нашей стране. До нас доходят только противоречивые слухи. Понимаем, как Вы загружены делами, поэтому не просим установить у нас в отряде отобранный телеагрегат, а лишь ограничимся просьбой прислать нам текст выступления, с которым Вы обратитесь к стране девятого мая, на очередную годовщину Дня Победы. Из текста мы почерпнём интересующие нас сведения. Заранее благодарны» …

Конверты в местах лишения свободы опускают в почтовый ящик не заклеенными, ибо любая корреспонденция подвергается перлюстрации. Недреманное око цензуры обалдело от перспективы грандиозного шухера…

Представители администрации как на крыльях прилетели в пятнадцатый отряд и матерно, но с долей робости принялись вопрошать: «Вы что, дятлы, совсем охренели?» Вопрос конечно звучал гораздо грубее, на чистом русском матерном, но не опускаться же до уровня разгневанно-струхнувших ФСИНовцев.

В тот же день телевизор стоял на месте…

Процесс насыщения довольно пестр. Иные, особо оголодавшие субъекты, мчатся сломя голову раньше времени, мигом поглощают обеденную пищу и, наполнясь довольством, возвращаются в отряд. Другая часть осужденных превращает обычное поедание продуктов в настоящий ритуал с длительным застольем и использованием приправ, добавок, а также продуктов, принесенных извне. Майонез считается признаком аристократизма, а доступная чуть ли не для нищих «посыпуха» Ролтон – правилом хорошего тона…

После обеда многие укладываются спать. По этой причине Руслан отложил свой рассказ на более позднее время. После ужина склоняющееся к горизонту светило, как бы падая на бараки нижнего сектора, возвестило об окончании дня и продолжении повествования старосидельца. Собрались четверо слушателей- Амфибрахий, сонный Кучак, я и мой земляк Серега, с которым мы когда-то жили в одном дворе. Руслан нас внимательно оглядел, молча осудил Кучака, клюющего носом, и полилась его речь, где-то эмоциональная, а где-то грустно-спокойная.

Фосфорные месторождения Каратау известны во всём мире – крупнее в СССР не было. Рядом с городом гора под романтичным названием «Спящая красавица». И действительно, если взглянуть издалека, то любой зритель увидит силуэт отдыхающей девушки.

Алма-Атинские события 17 декабря 1986 года мы восприняли с недоумением и посчитали случайными. Действительно, после замены Кунаева на Колбина (казахские алмаатинцы выступали под ироничными транспарантами «Долой Пробиркина») жизнь вернулась в нормальное русло. Жителям Казахстана была обещана жилплощадь гарантированно до 1 января 1991 года. Конец восьмидесятых мы пережили значительно легче, чем Российская Федерация тех лет, с её тотальным дефицитом и талонами(карточками) на мыло, носки, сахар, сигареты и прочую повседневную мелочь. Приходящие из Москвы новости и слухи потрясали. Как мы тогда радовались, что нас это не коснулось…. Рано радовались.

Советский союз был ещё жив, агонизируя и погибая в корчах. В 1992 году поползли зловещие слухи, а потом появились явные признаки выдавливания из Казахстана всех национальностей, кроме коренной. Также светило солнце, росли тополя и карагачи, стояли дома и шумели улицы, а начали зверски избивать и убивать преимущественно русских, особенно по ночам. На домах появились надписи: «Немцы! Уезжайте в Германию. Греки! Уезжайте в Грецию, а с русскими мы сами разберёмся.»

– Что, прямо так было? – Кучак очнулся от дрёмы.

– Было, только ещё хуже. По ночам пошла мода врываться в квартиры и, в лучшем случае, вышвыривать семьи на улицу, но не редко просто убивать, безжалостно и самодовольно.

Амфибрахий не выдержал и вставил слово:

– Статистику бы знать по этому вопросу. Наверняка засекречена. Евреи за холокост вон сколько счетов и требований предъявили, а у наших, на официальном уровне – тишь да гладь, мир – дружба – жвачка. Без срока давности следует судить всё руководство России того времени, а в назидание – их детей и внуков, это даст гарантию, что любой, вообразивший себя царём России, со своим шалманом, двадцать раз подумает: «А стоит ли??» … Извини, перебил, разум кипит. И что дальше?

– Дальше? Казалось, мы находились в театре абсурда, ошарашивала нереальность происходящего, думалось: «Вот сейчас проснёмся и наваждение исчезнет». Стали вооружаться на случай ночного вторжения, ходить по улицам – только группами, а вокруг понаехавшие с окрестных аулов наглейшие рожи, в большинстве молодые, не обременяющие себя трудом. Квартиры продавали за бесценок, или бросали, спасая жизнь.

Слушателям, не изведавшим геноцида (хотя им тоже досталось хлебнуть «сладкой жизни зарождающегося капитализма»), стало даже неудобно за то, что не пережили подобных зверств.

Сергей, глядя в пол тихо произнёс:

– Досталось тебе…

– Не только мне, нас миллионы оказалось. Ехали в товарняке…

Мне знакома железнодорожная тема, поэтому я не удержался от комментария:

– Он же не отапливается; если летом – куда ни шло, а зимой – задубеешь. Так ездили в гражданскую, а в Великую Отечественную войска перевозили, но чтоб в конце 20-го века…

– Верно, вовсе не похоже на путешествие в купейном вагоне, да что там, от плацкартного и то далеко. Февраль месяц и восемь суток, не то, чтобы мучений, но определенных неудобств пришлось пережить. В Арыси (узловая станция) мою семью трижды могли безнаказанно пристрелить. Откупились остатками денег и ящиком водки. К северу от Кзыл-Орды начались холода – буржуйкой спасались. Туалете и прочих удобствах можно не упоминать, не предусмотрены товарняки для комфорта. Прибыли на станцию Арсенево, оттуда до конечной цели – деревни Апухтино Одоевского района, километров сорок… Счастливы, что живы и кругом свои – русские. Совхоз ещё был на плаву. Поселились в коттедже, возведенном некогда студенческим стройотрядом и, с непривычным для местных азартом принялись за работу. Мать пошла в коровник (всего три фермы были), а я в стройбригаду плотников…

Походкой вздорной утки, переваливаясь и вполуприсядку, как нормальный человек ходить не способен, прошустрил Кирюша, дёрганный малый у которого явно «свистит фляга». Он немного присмирел в последнее время и уже не порет ахинею нагло и безапелляционно, что Аргентина, это город на Волге, а Алтай – предгорье Каракумов. Его хрустальная мечта, недельку-другую провести в ОСУС, для поднятия авторитета, но умственная недоразвитость сильно мешает её осуществлению. Как рассказывал его освободившийся подельник Толька Трындин, Кирюшка школу не закончил по причине легкого сумасшествия, которое он получил в двенадцатилетнем возрасте. Пошел он в ларёк за водкой, а в девяностые годы кругом были понатыканы подобные заведения, торгующие «палёнкой», приобрёл суррогат алкогольной продукции и, возвращаясь на пляж, подвергся атаке бдительного сторожевого козла, загнавшего бедолагу в реку и держащего его в прохладной воде часа два. По словам приятеля, там Кирюша и тронулся умом… – «Загремел» я в первый раз по пьяной глупости. Летом 1993 года пошли на танцы в клуб. За полгода освоился в деревне (а в ней всего-то сорок домов), стал своим. Какие танцы по трезвому? Разумеется выпили, да что там выпили – перебрал по полной и одолела меня мысль «подломить» местный магазин. Сказано – сделано. Пошел в одиночку, снял штапик, вынул стекло, да отогнул верх арматуры, кое-как приваренной в виде солнечных лучей. Ушёл с добычей – полные мешки всякой всячины и … попался. Пошли этапы по СИЗО, Смоленск, Курск. В Курске мне улыбнулось счастье – врачи пожалели восемнадцатилетнего сопляка – признали невменяемым. Так попал я в известное Пителино, где пробыл девять месяцев, в том числе сыроватое лето и затяжную осень. Порядки в «дурке» процветали ещё советские – жить можно…

Сумасшедшие, те, кто потолковее и помоложе, старались работать – всё деньги, какие-никакие. Кормили средне, зато не так убого-скверно, как в тюремных камерах того времени.

Я занимался упаковкой, на первом этаже производственного здания. Всех корпусов, помнится мне, шесть штук стояло, да ещё какое-то заброшенное строение поблизости от столовой.

– К чему такие подробности? – нетактично поинтересовался я, хотя обычно это делал Кучак.

– Скоро поймёте зачем…На втором этаже располагалась курилка – большой холл и швейный цех. В швейке, думаю объяснять не стоит, за машинками сидели женщины молодого возраста и разной степени привлекательности. Из курилки цех просматривался, без малого полностью. И вот, соберёмся мы перекурить, а сами глазами пялим на противоположный пол.

– Ты же не куришь – Кучак с захолустно-волостной ехидной хитринкой прервал рассказчика.

– Это я сейчас не курю, лет пятнадцать уже, а тогда баловался – грешен. И вот, как-то в осенний день, что-то типа октября, появляется новенькая, да такая красивая…

Тут Кучаку шлея попала под хвост и он, по своей придури, принялся Руслана подзуживать:

– Ты нам опиши конкретно её внешность, так мы поймём быстрее.

– Не умею я описывать, красивая и всё.

– Что там уметь, элементарно: соломенные волосы, оттопыренные жесткие уши, широкоскулое лицо с обвисшими щеками, маленькие глазки, длинный крючковатый нос с бородавкой на кончике, на верхней губе и подбородке – щетина…

Я раскрыл рот от изумления, зато Амфибрахий не растерялся:

– Тпру-у, ретивый, понесло тебя. Ты обрисовал натуральную страхомордку из ведьмообразных…

Вопреки ожиданиям рассказчик не озлился, а отсмеясь, мечтательно высказался:

– Это была самая красивая девушка Ефремовского района.

Не страдающий чуткостью Кучак, вновь не сробел с выпадом:

– Красивые, они и должны быть дурами. Недаром, выходит, в психушку угодила. На иную глянешь в телевизоре – субтильная девица с накаченными какой-то дрянью губищами, полустеклянными глазами, которые смотрят на тебя с приторной бессмысленностью, а туда же – звезда, только не понятно какой помойки.

– Нет, ты глубоко ошибаешься – мечтательно произнёс Руслан – в дурке ей как раз нечего было делать. Типичная история девяностых. Её мать умерла очень молодой – едва за сорок. Отец, потрясённый горем запил, с работы его попёрли. В 1992 году выныривает в Ефремове молодая молдаванка, которая уехала спасаться в Россию от Приднестровско-Молдавской неразберихи. Она готова на всё, лишь бы выжить, и никакая работа её не смущает, что в общем-то хорошо, но девицу не ограничивают ни коем образом методы обретения жилья и трудоустройства. Отец Гали, так девушку зовут, едет по делам в райцентр, со станции Непрядва. Надо пояснить, что семья жила в хорошем деревенском доме близ захолустной станции. Та девица, лет на пять-семь старше Гали, сумела окрутить и охмурить мужика и попыталась устроить своё молдавское счастье, за счёт подвернувшихся бедолаг. Отца она принялась методично спаивать, а добрую падчерицу выживать из дома. Молдаванка официально вышла замуж, и склонный к выпивке муж уже не просыхал. Галю она буквально затравила, сама снюхалась с Ефремовским психиатром, и они совместными усилиями, через год отправили Галю в психиатрическое, якобы лечебное заведение в Пителино. Когда-нибудь о наших психушках напишут и, кто-то будет отвечать за «лечебный» беспредел, который творился… но, ладно, речь не о том… Стоим мы, курим, высматриваем швей посимпатичнее, и я встречаюсь взглядом с новенькой, а возле неё увивается мой прыщавый приятель… Тушу сигарету, направляюсь к ним прямиком, говорю ему: «Пойдём, побеседуем», после чего увожу нахала подальше и запрещаю приближаться к красавице.

– Ну ты даёшь! – Серёга уважительно покачал головой – даже не познакомился ещё.

– Точно. Так уж вышло, на уровне интуиции почувствовал, что тяготится она присутствием усыпанного прыщами полудурка. Замечаю интерес в её взгляде, подхожу, а сам робею, неловко как-то, но вида не подаю. Познакомились. Она поднялась во весь рост и оказалась чуть ли не выше меня, этакая черноземная мощь красоты, естественной, заметьте, деревенской красоты. Разве можно её сравнивать с кастинговыми дохлячками, рвущимися на экран, которые изображают из своей немощи крутых суперменок в фильмах, наспех сколоченных по одному лекалу…

Проходняк загораживала занавеска. Раздался стук костяшек пальцев по стойке кровати:

– Руслан, ты дома?

Полудискант-полутенор визитера выдавал дистрофичного уроженца Мариуполя по прозвищу «Полудохлая Ласточка». Он просунул голову за занавеску и по тупому вломился в разговор:

– О чем вы тут базарите? Сейчас будет от меня история.

Руслан улыбнулся, я приложил палец к губам, а Кучак перебил худющего доходягу:

– Все твои истории мы уже слышали: «На мотоцикл прыг, дверью хлоп и по фарватеру реки, только брызги летят, да четыре пропеллера воздух месят, а главное – не забыть парашют и скафандр» …

– Значит меня не ждут и слушать не хотят?

– Больно нужно слушать тебя – сказал открыто, в лоб Амфибрахий – ты как трибунный парламентский бормотун, не жалеющий слов для счастья народа.

Смутить обходягу (он обходил бараки с целью поживится) было довольно сложно: