Сказки Белой Горы. Часть II

Освещаемые провластными и прочими СМИ события, смахивают на низкопробные охотничьи россказни. Сколько шума и возни организовали в связи с изменениями в конституции. И что? Тут же растоптали её, эту изменённую под президента конституцию – основной закон. Прямо прописано об индексации пенсий, до уровня инфляции, или выше, а на деле – работающим пенсионерам показали шиши, да как-то подленько, по умолчанию.

Путин объявил, что круглый лес за границу не пойдёт (много таких заявлений было за двадцать один год правления), но почему-то приостановить поставки решили года через полтора. Похоже на агонистический вопль: «Грабьте скорее, сырьё заканчивается!»

Положение с лесом аховое, как никогда, возможно в центральной России он восстановится лет через 80-100 и лет через 150 на севере, а красноярские и якутские, так вообще через 200. Вырубки и пожары (прикрывающие варварские вырубки) выкосили такие площади «зелёного моря», что власти вряд ли осмелятся их озвучить.

Президент наш летал на истребителе, ездил на комбайне (именно ездил, не занимался же он уборкой урожая), катался на «Ладе-Калине» и «Камазе», нырял с аквалангом… Кучак предложил на проверке, назвать его «Вова великолепный». Окружающие согласились…

Какой-то прогресс все ж таки есть. Не видно откровенных русофобов-ублюдков во власти, какими были Козырев, Нечаев и К, а может затаились, чуя, что народ не обломать. Сейчас, вдруг, власть стала назойливо-патриотичной, а выпячивание русофильства всегда подозрительно. Родину следует любить спокойно и с достоинством, а не визгливо-истерично, как некогда недоброй памяти Мехлис.

Когда к нам пришел знакомится этапник и мы с Кучаком угощали парнишку хорошим кофе, заглянул «на огонёк» Лесник, рассказавший под руку охотничью балладу:

– Любил я на воле браконьерить, по скромному, конечно. Близ подкормочной площадки соорудили мы снайперскую вышку. Кабанчики регулярно её посещали и время от времени, мы с молодыми мужиками прорежали их поголовье…

Мимо промчался, обливаясь потом Бегемот, стреляя на ходу сигаретку и сетуя, что до ужина ещё долго. Кучак изобразил вид занятого человека, а у остальных куревом и не пахло. За висящей простынной ширмой раздался хохоток Аркадия…

Лесник обвёл нас негодующим взглядом:

– Вот не люблю, когда перебивают. Так значит, на чём я остановился, ага, собрался я пострелять по «хрюнделям», а за мной Валька Хвостова увязалась. Куда её понесло? В девятнадцать лет – бывает… Топать километра три, может больше чуть-чуть. Она так и липнет ко мне, то под руку возьмёт, то грудью прижмётся. От неё духами метров за триста разит. Какая это охота?! Хохочет ещё, да повизгивает. Хотел ее уже домой гнать, но она пообещала посмирнеть, и я её помиловал. Пришли. На вышку-то взобраться надо, метров двенадцать в высоту и первые три по веревочной лестнице. Хорошо догадалась туфли на кроссовки поменять. Она мне заявляет: «Лезть боюсь, ты меня снизу поддерживай». Сама же в коротком платье (летом дело было, в июле), её уже комары пощипали… Она поднимается, я снизу лезу, подталкиваю.

Кучак засмеялся:

– В какое место подталкиваешь?

– В разные, те, что помясистей. Пока залезли, а она специально притормаживала, распалились мы сней во всю дурь молодости… Когда пришли кабаны (ветер удачно дул в нашу сторону от подкормочной площадки), ни мне, ни тем более Вальке, было уже не до них. Так мы под чавканье и прихрюкивание наслаждались… Возвращались домой без добычи, но довольные. Теперь у неё четверо детей и она не Хвостова, а Копытина, за Андрюху замуж вышла.

– Детишки, часом не твои? С юморной строгостью поинтересовался Кучак и почесал подбородок.

– Смеёшься? Половина – вылитый Андрюха.

– Половина чего?

Не чего, а кого. Двое, говорю, копия отца.

– А остальные?

– Не задавай глупых вопросов…

На следующий день, в обед, нам с Кучаком как обычно повезло – мы примкнули к стоящему человек на сорок впереди церковному литератору Сергею. Он когда-то пропустил по независящим от него причинам финал литературного конкурса (был отправлен в больничное изгнание), а недавно вернулся. Неважно держащийся на ногах церковно-библиотечный активист, преподнёс зевакам (человек пятьдесят рядом стоящих) краткое описание места и нравов больничной зоны «Ясная поляна». По его словам, выходило, что это –«козлячий рай», или, другими словами –«красная зона», где блатные веса не имеют и никто из них не крикнет: АУЕ.

– Почему не крикнет? – спросил бойкий юный несмышлёныш из нижнего сектора – я бы только ходил и орал.

Сергей переложил трость, на которую не мог не опираться в другую руку:

– В этот же день вылетел бы оттуда.

– Подумаешь! Тоже мне – рай.

– Рай не рай, а люди стараются в больничной зоне удержаться. Плюсы очевидны: кормёжка, куда как лучше нашей, ларёк – каждый день, берёзовая роща, с грибами, которые собирают до осени и готовят для себя грибные блюда. Берёзы старые, ветвистые, с них свисают гирляндами длиннющие прутики с листьями, как на плечи дряхлеющих бывших красавиц седеющие пряди.

Кучак мечтательно причмокнул:

– Сразу видно церковного писаку.

– Почему обязательно церковного? – с сомнением поинтересовался я.

– Они витиеватые красивости уважают. Тебе так не смочь – только поржать, да покритиковать способен.

– Суп не забудь взять, литературовед, смотри куда чешешь с пустым подносом.

Александр Васильевич действительно зевнул поставить на поднос первое блюдо:

– Ой, ой, правда, братцы, подайте супчика.

Ему подали раскалённую миску, которую он ухватил за дно:

– Ай я яй, руки сварились…

Кучак шумно вздыхая принялся дуть на руки.

Сергей полуобернулся, удаляясь:

– Дослушать приходите, за один стол усядемся.

Дальше был рассказ о запертом на втором этаже «положенце», орущем на всех проходящих мимо. Замкнут он до конца срока и скорее всего голова у него «сбита с курса». А напротив, полицейская будка и охранник с «положенцем» иной раз переругиваются.

Летом администрация «отколола» номер: всех ходячих выстроили на плацу, а важный начальник неторопливо расхаживал и вопрошал: «Какие имеются жалобы?» В любой зоне, каждый, кроме совсем уж «зеленых» новеньких, знает – лучше промолчать. А тут получилось, что из семи имеющихся леек душа, исправны лишь две – маловато на такую толпу. Вопрос поднял довольно авторитетный мужик. Начальник колонии (их во всех лагерях иронично именуют – «хозяйка») изумлённо воскликнул: «Не может быть!» и обвёл заместителей вельможно-суровым взглядом. Игра! На следующий день вопрошавший вылетел вон, в другую, на сей раз исправительную колонию.

Сергей дохлебал суп и перевёл дух:

– Обиженные в «Ясной поляне» блатуют.

Кучак возмутился:

– Как не может быть!

Я также был удивлён:

– Они головы не поднимают, если кто-то из них моет лестницу, а по ней шагает человек, то обиженный прекращает работу, прижимаясь к стене и молча даёт дорогу.

–А вот там никто пройти не даст, ещё прикрикнет: «Куда прёшь? Не видишь, я убираю» …

До ларька остаётся одиннадцать дней, а наши с Кучаком продуктовые запасы изрядно подтаяли. Этот ясногорский провокатор предлагает по-быстрому уничтожить остатки, чтобы дорваться до магазинчика, как голодные собаки до охоты. Случается это частенько, но его близорукие авантюры не проходят, и он ворчит:

– Свалился скупердяй и жадюга на мою голову.

Меня дешевой демагогией не пронять. Один раз я попался на удочку и неделю выслушивал его нытьё, что, дескать, за ним надо следить, ни в коем случае не потакая старческим капризам…

Пошли на обед, а там… человек двести, вместо стандартных ста. Мелкий пройдоха Кучак, приученный в очередях не парится, без тени сомнения побрёл к столу, рассчитывая заранее на мои пронырливые качества. Из огромной кучи народа знакомых почти нет. Какие-то новенькие, недавние этапники. Растерянно оглядываю зал и зигзаги прожорливой очереди. Замечаю в центре троих знакомых (уже легче) и проталкиваюсь к ним. С Димкой из подмосковного Жуковского и туляком Женей мы коротали время ещё в карантине: