Сказки Белой Горы. Часть II

– Зачем шепчетесь, история подлинная, мозолями отмеченная.

Я изумился:

– Почему мозолями, прикладом натёр?

Борис учительско-менторским тоном, как бы снисходя к нашему уровню, начал:

– Ружья, для охоты на зайцев глубокой зимой не требуются. Меня научил Пашка Курощуп. Приходит он ко мне, в феврале дело было, говорит:

«На зайцев пойдём, бери лопату». Я принёс штыковую, он забраковал и потребовал совковую. Пошли с лопатой на зайца. Мне сначала невдомёк, думаю про себя, что на медведя с лопатой – понятно, а с длинноухими – никакой ясности… Поволоклись. Вот опушка леса, поле, следы заячьи. Пашка внимательно к следам приглядывается и ищет, где они обрываются. Нашёл. Говорит мне: «Тут копай, а как заяц выскочит – бей его лопатой, старайся попасть по носу». Я азартно копаю и прозевал момент, когда косой рванул наружу. Заяц петляет, я пытаюсь его прихлопнуть, а попадаю каждый раз по Курощупу, который руками пытается схватить зверя.

– Поменьше эмоций, побольше статистики – прервал зверолюбивого болтуна Николай.

– Хорошо. Двух зайцев мы добыли и пятнадцать раз я съездил Пашке лопатой, из них четыре по физиономии. Его потом целую неделю спрашивали, почему он лицом стал похож на совковую лопату…

Погода замечательная, сухо, градусов четырнадцать, но сил нет выслушивать Борисовы фантазии, и мы расходимся по баракам….

С половины шестого вечера до восьми, мы с Александром Васильевичем посвящаем чаепитию, застольным беседам и рассуждениям, но только в случае, если нет под рукой хорошей книги, или нет настырных полуграмотных просителей. Такие бьются близ Кучака, а он, в свою очередь, сортируя по ему ведомому принципу, рекомендует мне написать неумейке как сацию, апелляцию, возражение, заявление и т.д.

За послепроверочным кофе (мы уже пару месяцев употребляем его вместо чая, используя могучие запасы Кучака) пошло обсуждение дела Тюбетейкина и рассказа одноглазого Юры.

Как попал в колонию строгого режима Мурад, – загадка нашей судебной и правоохранительной системы. Максимум, что он заслужил – пятнадцать суток, или штраф. Читая его дело можно обхохотаться. Работая дворником в Подмосковье, он присмотрел за частным забором кучу металлолома, коего в сумме набралось 17 кг. Месяца два Тюбетейкин косился на заманчивую добычу (можно сдать в чермет и две-три пачки сигарет в кармане). Наконец решился. Калитка открыта. Мурад вошёл и приподнял педаль от ножной швейной машинки, прикидывая вес. За этим занятием его прихватил хозяин. Воришка-неудачник, извинившись ретировался. Дело тем и закончилось бы, но Тюбетейкин, на свою беду, пересказал эпизод соплеменнику. Тот, слегка подпитый (не на родине чай), пошёл разбираться и стукнул мужика, но не сильно, так как следы побоев обнаружены не были. Мурад неважно говорит по-русски и во время задержания (мужик накатал заявление) ему были предложены услуги переводчика, который неожиданно оказался под рукой полицейских. Толмач нашептал задержанному, что мол давай пятнадцать тысяч и дуй на все четыре стороны. Жадноватый андижанец, сумму просимую имел, но скупердяйство сыграло отрицательную роль – ничего не получивший переводчик (наверняка шестёрка у оперов), пошептался с полицейским и Тюбетейкину предъявили для начала обвинение в краже, через тридцать пятую статью (намерение). Мурад закусил удила. Вначале наорал на следователя, через два дня на прокурора и судью… Дело разрасталось подобно снежному кому. Со статьи 158, доблестные служители правоохранительных органов перескакивают на статью 161 (грабёж). Узбекский правдоискатель не угомонился и через три с половиной месяца имел обвинение в разбое (статья 162 часть 3). Его приговаривают к трём годам общего режима, а после переквалификации на статью 162, к четырём годам строгого режима… Анекдотично читается бумага о вещественных доказательствах. В ней фигурируют два дырявых бидончика, багажник автомобильный 1971 года выпуска, педаль (которая стала числиться как швейная машинка некомплектная) и остатки переносного телевизора (малоформатного) 1982 года выпуска. Весь этот хлам, первоначально именуемый металлоломом и оценённый в триста с небольшим рублей, согласно делу, перетащили в отдел полиции, как вещдоки. По ходу развития дела эту помойку объявили предметами б/у и пересчитали сумму ущерба по остаточной стоимости вещей. Хлам поднялся в цене до восьми тысяч ровно. Потом очухались, круглая сумма всегда подозрительна и подкорректировали её до 8778 рублей… Со сроком четыре года и без иска (брать-то он ничего не брал, да и побоялись видимо, на случай проверки). Мурад прибыл в колонию и сидел тише воды, ниже травы три с половиной года. Сейчас, когда до освобождения остаётся всего ничего, ему загорелось оспорить приговор. Никакой мистики и фантастики – обыкновенная проза судопроизводства. Шансы на пересмотр дела стремятся к нулю – ворон ворону глаз не выклюет. Даже в случае освобождения домой он не поедет. В России

Карантин и в лучшем случае, его путь лежит в «отстойник» миграционной службы, где условия ничуть не лучше зоновских.

Один, правда пустяковый вопрос меня всё же волнует: «Металлолом, тот, что вещдоки, вернули хозяину, или какие-нибудь сержантики сами сдали его (на бутылку-то хватит?)»

Кстати, полной картины ради, тот самый владелец хлама, согласно судебным протоколам, заявляет о невиновности андижанского уроженца и просит наказать лишь второго, который его стукнул, но, но, но…

Примчался (если можно так сказать о плоховато ходящем старике) одноглазый Юра, полный воодушевления. От него мы узнали о коварном, в стиле ФСИНа, освобождении деда Лени – старейшего обитателя ИК 1948 года рождения, слепого оптимистичного человека-инвалида. Девяносто процентов стариков сидят в нашей колонии «по мокрому), то есть за убийство, или попытку убийства, в крайнем случае – за нанесение тяжких телесных повреждений. Что характерно, до 55-65 лет они числились законопослушными гражданами. Вчитываешься в дело такого бедолаги, сразу подскакивает давление и возникает вопрос: «За что вы, гады, его отправили за решётку?»

Сроки у таких сидельцев как правило невелики, почти у всех – самооборона, но у нашего хитро-мудрого законодательства (с дальним прицелом) отсутствуют понятия этой самообороны. Она вроде бы есть, но что это такое – неизвестно.

Замыслы государства понятны – ему абсолютно не нужны потенциальные пассионарии, да и загнётся предпенсионный старик в лабиринтах системы гораздо скорее, а это прямая выгода – пенсию платить не надо, а то глядишь, жильё освободится…

Лёню регулярно избивал пасынок-наркоман, требуя денег на дозу. Принадлежащий к первому послевоенному поколению дедушка, нахлебавшийся ещё тогда несладкой       жизни и закалённый в таких условиях, какие сегодня неженки и белоручки представить себе не могут, не выдержал (полиция мудро игнорировала его заявления) и дал отпор при помощи табуретки. Неудачно упавший затылком об угол стола любитель наркоты испустил дух…

Окончательно ослеп дед уже в лагере, года через полтора-два после прибытия. Лекари колонии делали вид, что занимаются его лечением. Когда дело с глазами стало совсем уж не важно, его стали обрабатывать дезинформацией, что пошлют на лечение в Красноярск (от Плавска около четырёх тысяч километров). Водили за нос месяца три-четыре (ждали, что помрёт от переживаний?) и, поваляв дурака, отправили за 60 км в Тулу, где месяц помурыжили на «промке» и без лечения вернули назад. Дед оказался крепок, спокойно всё перенёс и затребовал инвалидность и актировку. С шестой (!) попытки у него получилось. Стал ждать освобождения, намеченное на пятницу 17 октября. Не тут-то было. Без пяти десять вечера, перед самым отбоем (не иначе в надежде, что «крякнет») 16 октября ему объявляют об отмене принятого ранее решения. Лёня – скала, реакция спокойная и мудрая. Проходит пятница, потом суббота, воскресенье и понедельник. Во вторник, с утра, хлоп дверь и ему: «Собирайся на выход, свободен».

Юрка оказался свидетелем перипетий, держал нас в курсе событий, как завсегдатай местной больницы. У него отсутствует глаз, а ноги еле переставляются, но никакой группы инвалидности он не имеет, и предел его мечтаний – заполучить её.

В нашем положении не требуется никаких юмористических передач – ФСИНовская жизнь, сама сплошь сатира и юмор. Здравого смысла в 2020 году не замечается во всём мире. Наши люди удивляются новостям из Америки и Европы. В самом деле, чёрная вакханалия захлестнула США. На европейском континенте бесчинствуют мусульманские группы. Чудно? Конечно. Лучше ли у нас? Да не меньше идиотизма и глупости, но в другом смысле. Ладно, не будем брать страну в целом, возьмём для примера нашу ИК-4. Работу начальство организовать не может (это выше их сил), едва задействованы двести человек, но получен сверху грандиозный пинок. Сейчас все силы брошены на достижение цифры в 800 работяг. Но работы нет! Думаете положение с наличием работы кого-то волнует? Ничего подобного. Задача поставлена и заключается в том, что стадо в 800 голов обязано являться на якобы рабочие места. Пользы никакой, зато отчётность в ажуре. По-настоящему – работы непочатый край, возможностей – море. Но где работа и где – ФСИН? Наверняка отрапортуют о грандиозных успехах, а по факту в семь утра гонят толпу в рабочую зону, после девяти (работы-то нет) – обратно…

На место одного инвалида загоняют двух пенсионеров. Трудится они не будут, зато и пенсию им не проиндексируют, и вычесть с них можно больше. Не нужно никаких комиков, чиновники их с успехом заменяют. Нормы не выполнимы, их придумывают по принципу трёх П – пол, потолок, палец. Мой приятель, Николай, ради интереса, попытался однажды сделать невозможное – выполнить норму. Ни разу не уйдя на перекур и не отвлекаясь на разговоры, он выдал фантастический результат – 26%, после чего понял, не стоит и стремиться. В самом деле, как можно на скромнейшей ленточной пилораме, с ручной подачей, распилить кругляка столько же, сколько способна рама Р-63-4Б, или даже, финская «Кара»?

Размышляя, я разгадал откуда взялись Гайдаровы бредни о том, что производительность труда в России в шесть раз ниже, чем в развитых странах. Что, ихние водители автобусов в шесть раз быстрее ездят? Или машинисты метро? Может операторы подъёмных кранов вшестеро шустрей? А, может каменщики в разы быстрее кладку стен выводят? Да ничего подобного. А вот если сравнивать работу экскаватора с лопатой – тогда да, конечно…

К вечеру я слегка утомился, а возможно, сказывается перемена погоды, так, что улёгся пораньше спать, сразу после девяти. Без пяти минут десять, перед отбоем прихромал заботливый Кучак и принялся меня тормошить. Спросонья, половину не соображая, я уселся на кровати и стал одеваться. Кучак опомнился:

– Погоди, не натягивай брюки. Я пришёл тебе сказать, что отбой через пять минут и… растерялся, извини, растолкал тебя не подумавши, больше не буду.

Спустя секунд десять сконфуженный Кучак исчез из поля зрения…

Сколько написано книг и отдельных рассказов о зоне, блатном мире… Писатели, как сторонние наблюдатели, не смогли понять, увидеть, оценить и реально описать происходящие внутри дела и события (да и кто из таких писателей сумел реально проникнуть в этот закрытый мир). Отсюда больше мифов и легенд, типа как о масонстве. Вроде все всё знают, а копни глубже – ничего не известно, одни домыслы. Если вас станут убеждать полицейские, особенно опера, что им досконально известен уголовный мир – смело можете плевать в их наглые глаза. Они знают о блатной жизни чуть больше тёти Моти – поселковой сплетницы.

Мне приходилось читать о заколючепроволочной жизни правду, лишь у тех писателей, изведавших её на своей шкуре. Но там уж больно страшно. Шаламов, Морозов, Солженицын, Румер описывают её так, что содрогнёшься поневоле. Слава богу, время другое, стык второго и третьего тысячелетия двадцать первого века. Сверхсадистские мерзости, надеюсь ушли в прошлое. Нравы, даже с девяностых «беспредельных» годов сильно смягчились и контингент пошёл не тот. Нет, это вовсе не значит, что всё прекрасно, но зверств значительно меньше. Подлости предостаточно, но она обмельчала, стукачи есть, но их мало и сидят они тихо. Большой процент составляют люди случайные, которым не место за решеткой. Верхушка блатных относительно интеллигентна…

У меня возник интересный вопрос: «При советской власти, преступные явления до 80-х годов20 века, списывали (бессовестно) на наследие царского режима. В России 21 века списывают на проклятый социализм?» …

Я собираю различные истории в разных отрядах, впитываю подобно губке информацию и сортирую её по степени пригодности. Сложился определённый круг осужденных, поставляющих мне повестушки из прошлой и теперешней жизни. Кучак, осердясь на меня за необъективное, по его мнению, изображение персоны древнейшего аборигена, перестал (Экий подлец!) делиться со мной воспоминаниями о былых делах и подвигах. Зато некоторые, буквально требуют записать их приключения с обязательным упоминанием имён и фамилий. Иные истории явно вымышлены, иные примитивно-бессмысленны и не достойны даже смеха, но попадаются и весёлые, трагичные.

При незначительном присутствии слушателей, Женя Качок, обычно куда-то спешащий, преподнёс три миниатюры на наш суд:

– Позавчера, дежурю на перекачке (смена моя), там всегда безлюдно и тихо, когда не работают насосы. Сами знаете, это самый дальний объект колонии, и никто там не шляется. Позднее осеннее утро, рассвело. Дверь распахивается и порог переступает Сашка Малина из пятнадцатого отряда, возбужденный и тяжело дышащий. Гадаю: пожар, наводнение, бунт, амнистия? Он три глубоких вдоха делает и сражает вопросом: «Где мышь?» Я хлопаю глазами и пытаюсь сообразить: «Может он в дезинфекцию переведён? Неужели в колонии чума, сибирская язва, или похожее что-то?»

Оба смотрим непонимающими глазами. До него доходит, что я не в курсе… Он чешет затылок, бормочет: «Понятно, что ничего не понятно». Объясняет мне, дескать вчера он поймал мышонка и решил его приручить. Держать решил в стеклянной трёхлитровой банке, а кормить морковью. В барак банку с мышью не пронесёшь – отберут на проходной. Значит один выход – нести на перекачку. Так и поступил – приволок к своему приятелю Лёхе Тормозу, а он – мой сменщик… О мыши никто меня не предупреждал. Банка, правда стоит, но пустая. Дрессировщик-неудачник удалился… Смена подошла к концу, явился Тормоз, и картина прояснилась. Оказалось этот сердобольный, но отпетый дурень, решил позаботиться о маленьком животном. Для начала он кинул в банку морковку. Мышонок ест, а сам трясётся. Безмозглый Лёха решил, что тому холодно и поставил банку со зверьком на тэн, нагревательного старого образца, сделанный в виде большого бруса – на нём чай греть хорошо, и благополучно забыл о зверьке до вечера. Когда опомнился морковь со зверьком были уже в полуварёном виде…

О Лёхе Тормозе ходят сказания и легенды по всем отрядам. Он один из выдающихся лагерных кретинов – чемпион тугодумности. Слушатели поулыбались, а Борис попытался, правда безрезультатно, ввернуть некий «морковный случай». Его зашикали, и Женя продолжил:

– Тормоз, прежде, до перекачки обитал, в смысле работал, на курятнике. Слетел он с птичника по погорелому делу, когда едва не спалил здание вместе с поголовьем пернатых. Вздумалось ему заняться изготовлением четок. Каждый знает, что делаются они из плавленных авторучек.

– Почему из авторучек? – перебил неугомонный Боря – в институте Сербского их из чёрного хлеба изготавливают, здорово получается. Может хватит о дураках и пожарах, давайте лучше я…

– Да погоди перебивать, – Женя чуть повысил голос – все твои истории слеплены по одному сценарию и шаблону. Восемь минуток потерпи… Расставил он свечки, навалил кучу исписанных авторучек и наяривает. Но Тормоз не был бы собой если всё прошло бы чинно и благородно. Он, как водится отвлекся, через пару минут забыл чем занимался и пошлёпал на обед, оставя горящие свечи, кучу ручек и листы бумаги на столе. На счастье дебила, один из работяг птичника почуял неладное, принюхиваясь к валящему из комнатушки обслуги дыму. Подоспели остальные и совместными усилиями ликвидировали пожар в зародыше. Сгорел стол, обгорело три стула, занялась стена… Но и тогда Лёху не вытурили, это произошло после случая с тазиком. Дело было так: бывший чиновник Кирилл, ну вы его знаете (сам Кирилл стоял среди слушателей) решил постирать кое-какие вещи. Почему ему потребовался стиральный процесс именно в курятнике? Таких вопросов к Кирюше много. Спишем на чиновно-творческую личность…

Бывший взяточник чуть смутился, улыбаясь обеими половинами лица, высоко вздёрнув уголки губ – лестью он дорожил:

– Сам не знаю почему, ну, взбрело в голову…

– Которой ты едва не лишился. – Женя глянул на него прищуря веки, – нормальный человек стирает минут сорок, а Кирилл растянул на два с половиной часа. Тебе стирать то было трусы да носки. Что из них можно выковыривать больше двух часов подряд?

– Майку ещё забыл – оправдываясь произнёс бывший.

– Тьфу на неё. Проблема заключалась в тазу. Его скоро хватились и в поисках прочесали полгектара овощных грядок. Идею о спрятанном на сельхозугодьях тазике выдвинул широко известный пророк-наркоман Бледный Боб. К нему обращались всякий раз, когда совершенно терялись в догадках по поводу необычных событий… И всё бы ничего, следопыты могли ещё час потерять на бесплодные поиски, да самый ленивый поисковик, засёк через полуоткрытую дверь, полоскающего что-то из нижнего белья Кирилла. Он не стал выяснять подробности, когда сразу стало бы ясно, что посудину ему подсунул Лёха Тормоз, а помчался собирать кодлу по грядкам с морковью, луком, чесноком, укропом, огурцами, помидорами и прочим сельдереем. Экс-бюрократ отстирался и поставил таз на место, когда явилась дюжина птицеводов, вооруженная ножами, арматурой и толстыми палками. Бледный Боб едва удерживал в руках тонкое бревно, по глупости (сравнимой с глупостью Бегемота) не соображая, что бить такой дубиной, метра два с половиной длиной, совершенно невозможно, тем более в помещении. С таким же успехом можно было использовать тракторное колесо, или покрышку от него – вещь тяжёлая, но для битья не пригодная… Странно, что «шерстяные» деятели вообще вооружились, тем более арматурно-колющими предметами.

– Ну да, да! – Кирюша сумел изобразить вертикальный размер глаз, крупнее горизонтального – я же ничего не понял, стою – улыбаюсь. Единственно, что они усекли – тазик я не крал. Тогда они с пристрастной дотошностью стали докапываться, кто мне подсказал, где взять ёмкость для стирки. Орут» «Вставай на колени и клянись, что тот, кого мы назовём, тебе наводку на пластиковую лохань не давал».

Я им вниз на пол указываю, мол куры кругом нагадили, не брякаться же на колени прямо в дерьмо. Не тут-то было. Они кричат, что это не куры нагадили, а кошки, куры, мол, за сеткой, и сюда не ходят, нечего придуриваться и дожидаться, когда мордой ткнут…

– Дай дорасскажу, – Женя Качок ревниво не позволил московскому эксу закончить, – а то обязательно утаишь самое интересное… Я около входа на перекачку стоял. Сначала слышу топот, потом вопли, крики. Несётся Кирилл, заметно всех опережая, за ним остальные. Он, не добегая метров сорок орёт благим матом: «Спасай меня! Дай туалетную бумагу!» Что за напасть? Бумага у меня имеется, на пару раз сходить в туалет хватит. Но тут целая толпа несётся. У меня мозги смешались, не знаю, что думать. Бегут с криками. Вдруг у них коллективная холера? На всех бумаги не хватит. Тоже мне, аристократы выискались – лопухом подотрётесь… Оказалось проще – Кирилл оторвал себе два десятисантиметровых кусочка и дал себя увести на курятник. Из чистого любопытства пошёл и я. Оба оторвыша-клочка он аккуратно положил на загаженный пол под коленки и принялся убедительно клясться в непричастности очередного выкрикиваемого подозреваемого. Алчущая расправы «шерсть» немного успокоилась. Последним было произнесено имя Лёхи Тормоза. Кирилл резко прекратил клясться, вдруг вспомня о своём православии и для убедительности привёл для примера псалом Давида, переврав его наполовину и приписывая почему-то Иуде…

Я живо представил себе сцену в курятнике и чуть притормаживая новеллу Качка, поделился со слушателями:

– Вот где пригодились бы братья Лимбурги.

Кирилл совершил движение нижней челюстью влево-вправо, как бы освобождая прилипшее между щеками и зубами мясо:

– Кто это? Может они лимбургский сыр изобрели?