Сказки Белой Горы. Часть II

И нервный хохот грохнул в шеренге. Каждый про себя подумал: «Какое правильное решение».

Выяснилось это около поезда, перед погрузкой в вагоны, когда делились впечатлениями, а тогда раздался робкий баритон Шуры:

– Почему я?

Казахстанский немец-аккуратист не замедлил с ответом:

– Потому, что ты не хочешь увольняться 31 декабря, под самый Новый год.

На станцию нас повезли без Шуры, которого затолкали в командирский УАЗ, тут же умчавшийся на место аварии. Мы мысленно прощались с бедолагой-неудачником. У каждого было ощущение, что в него угодил шальной снаряд. Ноябрьское обеденное солнце не очень щедро разогревало воздух от утреннего заморозка. Состав из семнадцати плацкартных вагонов вытянулся на запасном пути. Народища подвезли несчитано – ракетная армия, а гигантский полигон с добрую треть Московской области являлся именно ракетной армией, отправляла в запас один из многочисленных эшелонов, на сей раз в столицу.

На каждом вагоне значилась цифра 54, означающая количество посадочных мест, но нас в каждый вагон, отсчитали по 80 человек. Оказалось, что «мудрое» начальство подсчитало и верхние багажные полки, да плюс сопровождающий командир роты, и так в каждом вагоне.

В самый последний момент, за пять минут до отправления поезда, лихо подрулил УАЗик с Шурой в виде багажа, и он нам рассказал о своём последнем приключении на службе:

– Братцы, привозят меня к люку, а вокруг водищи немеряно. Про сам колодец я уж молчу. Рядом, на маленьком возвышении, визжит полковничиха и грозится то расстрелом, то гауптвахтой. Холодновато. Мне Ероховец говорит с гадской улыбкой: «Если боишься замёрзнуть – ныряй в одежде». Как же, нашёл дурака. Я раздеваюсь, даже кальсоны скинул. Полковничиха присмирела, пригляделась и… обещала напоить горячим чаем с вареньем.

Рассказ пришлось прервать. Наш последний ротный – капитан третьего ранга (таких в песках Байконура водилось во множестве, даже целые воинские части имелись, одетые в морскую форму, не видевшие не то, что, моря, а даже приличную лужу) стал распределять вверенный ему состав подразделения по полкам. Шуре досталась вторая и полчаса спустя, лёжа доедая остатки хлеба (на обед нам выдали по банке тушенки и по два куска хлеба), он продолжил купальную повесть:

– Набрал побольше воздуха в лёгкие и ухнул в неведомую глубину. В воде мне показалось теплее, чем на улице. Нащупал этот хренов штурвал, глаза открывать боязно, и давай его накручивать. Через пару оборотов заклинило вентиль. Хотел уже выныривать, да понял, кручу не в ту сторону. Помню, что открывать следует медленно, а закрывать, можно и пошустрей… Выныриваю. Дизендорф с замом белые, как простыни, а сисястая полковничья жена ахает, и предлагает мне одеться. Я хватаю ворох шмоток и по воде к ней, на возвышение. Дизель как рявкнет: «Назад!», а дальше матом… Баба меня так и не отпустила, а заставила проглотить чашку чая с клубничным вареньем (она рядом жила). Ероховец, когда пришёл в себя, сознался, что думал, будто я утонул. Он засёк время: я был под водой 58 секунд…

Почему я вдруг вспомнил о давнишнем приятеле? Да уж больно он смахивал внешностью на нашего бегемота, причём не только лицом и сложением, но и повадками. Учитывая, что Орехово-Зуевский район с Егорьевским соседи, а Шуру регулярно командировали на якобы работу в Орехово-Зуево (он относился к труду по принципу: «Где бы не работать, лишь бы не работать».)

На сто процентов утверждать не могу, но уверен на 95 – Бегемот, внебрачный сын Шуры. Косвенные и прямые вопросы к простодушному обитателю колонии, только подтверждают мои догадки. Ну не может быть случайным такое невероятное сходство лица и характера.

В обед, предполагаемый отпрыск Шуры, удивил меня и Кучака в очередной раз. Он узрел

В моих руках баночку с горчицей и не смог удержаться от попрошайства:

– Дайте мне, пожалуйста, горчички, угостите бедолагу полезной приправой.

– Чем она полезна? Проворчал прижимистый Кучак, разочарованно разглядывая жидкий суп.

– Она обволакивает стенки желудка и не даёт остальной пище разрушать его…

Ноябрь наступил. Нудные, пронизывающие холодом ветра навевают философски-пессимистические мысли. За новостями следить бессмысленно: они постоянно меняются, часто противореча друг другу. Закончилась истерия с выборами в США, теперь начинается послевыборная. Четвертого ноября, в обед выдали на второе мясные котлеты с макаронами. Хотят подчеркнуть значимость нового ноябрьского праздника. Народ, нутром чуя фальшь, охотно принимает его как внеплановый выходной день, но воздерживается от торжественных мероприятий и обильных домашних застолий по сомнительному поводу. Старый праздник отжил (7 ноября крайне противоречивая дата), новый не приживается, по крайней мере пока…

То и дело раздаются крики:

– Дневальный, чайник поставь! Фартовый! Следи за своей кошкой – опять нагадила, да поставь тазик с водой греться! Выдра! Ты опять спишь? Где мой хлеб?

Да, дневальные пошли не те. С Грушей никого из них сравнить нельзя, разве, что Алекса, но даже он – полугрек, полуиспанец с внешностью мулата или квартерона, лишь отдалённо напоминает дневального, гордость колонии, болгарского турка Мехмета Христова Маринова, которому, за его выпуклый живот было дано фруктовое погоняло. Алекс старается, относятся к нему с некоторым уважением (сказывается школа Груши и долгое совместное проживание). На правой половине барака дневальные более развиты умственно, на левой – физически. У Копыта, Грека и Коли тюремная обстановка не погасила интеллект, он чувствуется даже во взгляде. Они любую работу выполняют со спокойным достоинством, отличаясь от полузатравленного кошколюба Ваньки Фартового и грушеобразного Алекса…

На ужин я не хожу – не любовь к вечерней еде привил мне Кучак. Обычно мы с ним выпиваем послепроверочный чай, или кофе, но в последние недели вздорный старик хандрит и отказывается частенько даже от бокала горячего напитка.

Розетку над моей тумбочкой раскурочили, так, что пришлось тпщиться с чайником на кухню, благо она рядом. За длинным столом восседали могучие Денис Душман и Ваня Дубина. Закир, Размик и Гия колдовали над ужином. Рядом, на подхвате шустрил Ванёк Фартовый. Пока кипятился чайник, я стал сжато излагать изумлённому кухонному сообществу, как сделать праздник 4 ноября всенародно любимым.

Идея моя не отличалась суперреволюционностью, но была довольно оригинальной. Раньше, при советской власти, на Красной площади, в честь годовщины «октябрьского переворота», в 10 часов утра седьмого ноября, проводили торжественный военный парад.

Ваня Дубина недоверчиво спросил:

–Ты думаешь, если перенести парад на четвёртое ноября, то люди с распростёртыми объятиями встретят нововведение? Ерунда!

Пришлось объяснить торопыге и остальным, что я имел в виду совершенно другое, а именно: принародное сечение проштрафившихся чиновников высокого ранга, министров, депутатов и представителей олигархата. На Красной площади, можно на Лобном месте, а лучше в центре, между ГУМом и Кремлёвской стеной, раскладывать государственных преступников в чём мать родила и прилюдно всыпать батогов. Ноябрь в Москве – месяц прохладный, пусть мерзавцы от холода ещё помучаются. Обязательная трансляция на всю страну с лучшими репортёрами и комментаторами. Страна прильнёт к экранам телевизоров, а там, кроме самой экзекуции, захлёбывающимися от восторга голосами вещают специальные корреспонденты: «Ах, как браво взмахивает кнутом палач, какая выправка, какая стать!»

В областных и республиканских центрах следует проводить схожие мероприятия, но в меньших масштабах. Про уезды забывать тоже не следует. Вообще, думаю предложить всероссийский конкурс на лучшую порку…

В дверной проём кухни шагнул Градус, уловивший финальную фразу. Когда я его ввёл в курс дела, он возразил:

– А как же депутатская неприкосновенность?

Пришлось объяснить, что на спину и жопу она не распространяется.

Рассудительный Гия предложил опустить мероприятие на более низкий уровень, вплоть до посёлков, микрорайонов и деревень. Изрядно потрудившийся во властных структурах Душман, мысль кахетинского приятеля забраковал:

– Нельзя идею доводить до абсурда, а то соседи по лестничным клеткам станут кнутовать друг друга по наветам. Боюсь, традиция не приживётся – лет через пять лечить кнутосечением станет некого – казнокрадство то на нет сойдёт, придётся новый ход предпринимать, а его ещё придумать надо.

Я его успокоил:

– В ближайшие двести-триста лет никакого дефицита государственных мошенников не предвидится.

После моих слов произошло чудо: Градус, которого никто не подозревал в любви к прошлому, выдал в своей интерпретации нечто оригинальное.

Взгляд не очень трезвого Градуса на некоторые события отечественной истории:

– Для меня загадка: почему именно 4 ноября считается днём изгнания захватчиков-поляков из Кремля? Вы не считайте меня профаном – у моего кореша из 28-го дома первого микрорайона Егорьевска, любовница – историчка, а не истеричка, как могут подумать некоторые. Если что и перепутаю, то мелочи… Первой отбилась от поляков, выдержа более чем годовую осаду Троице-Сергиева Лавра, ещё в январе 1610 года, за шесть месяцев до свержения Василия Шуйского. Все знают Авраамия Палицина – идейного вдохновителя битья поляков, шведов и казаков. Он сыграл определённую роль в воцарении новой династии, в изгнании интервентов из Москвы… Однако, не забывайте: Егорьевск-то победил, или одолел поляков в битве на Гуслянке (официальное название – Гуслица) ещё раньше. Одно не могу сказать: на каком берегу речки наши, под предводительством Дмитрия Пожарского, накостыляли супостатам. До сих пор спорят, где их били. Одни кричат – у пляжа третьего микрорайона, другие близ запасного футбольного поля, третьи – на Парковых улицах левобережной татарской слободы, а владелец магазина на Первомайской улице, вообще уверен, что сражение происходило перед дверями его торгового заведения.

– А велика ли речка? – полюбопытствовал Гия.

– Да как сказать, местами более метра шириной.

Кахетинский потомок Купреи рассмеялся:

– Крупная река, ничего не скажешь, немного Риони уступает… А о каком пляже ты говоришь и магазинах с татарскими улицами?

Может битва была из-за бутылки водки?

Градуса сбить с толка оказалось сложно:

– Татары в Егорьевске живут со времён царевича Касима, а они поляков ненавидят, что сыграло огромную роль в смутное время. Когда нижегородский татарин, по прозвищу Сухорук стал собирать силы и средства для борьбы с гадским нашествием, ему намекнули: «Под Егорьевском (тогда село Высокое) Митя Пожарский эким молодцом себя показал – ему бы ополчение доверить». Кузьма пораскинул мозгами. Выходило, что один князь Пожарский чист аки стеклышко и совесть не потерял, в отличии от остальной «элиты» государства. Не секрет – князьки и боярчики готовы были на любую низость и подлость, они имели своих представителей как среди патриотов, так и у «Тушинского вора» Лжедмитрия II, приглядываясь: в какую сторону качнуться весы…

Сидят значит Минин с Пожарским на Красной       площади, возле собственного памятника выпивают. Кузьма ему и говорит: «Митрий! На тебя вся надёжа. Наливай!»

Мне показалось, Градус понёс ересь:

– Витёк, какой памятник, ты что?

– Памятник потом поставили, через двести с небольшим лет. Иван Мартос точно их изобразил: Пожарский на ногах уже не стоит. Тут давай они орать: «Поляки! Выметайтесь из Кремля, не то худо будет!» А что полякам делать? Есть, пить надо, а попробуй добеги до ГУМа…