– Да как… Пришел ночью. Собака была злющая – цепь натянула, Никита и тюкнул ее
поленом по голове. А Илюшка утром его по капелькам крови выследил. Никита тогда еще в
школе учился. Мать штраф платила.
– Завтра, наверное, приедет, – сказала Полина и повернулась к Николаю. – Ты видел
его?
– Видел, – ответил Николай.
– Я ведь из всех внуков только тебе телеграмму дала, – сказала ему Полина. – Других
адресов не было. А ты с каким-то праздником поздравлял, открытка с адресом есть. Ну,
ничего, от внуков ты будешь да вон Ирина. Но ты-то главный внук, любимый.
Николай вспомнил, что у бабушки он был действительно любимым внуком и, закусив
губу, отвернулся. На него перестали смотреть, давая возможность успокоиться.
Проговорили часов до одиннадцати, но от тишины и холода в избе время показалось
очень поздним. Всем хотелось спать, все устали, но продолжали сидеть, неосознанно
оттягивая момент, когда мать нужно будет вынести на холод. Первым ушел спать в баню
Василий: ему и завтра предстояло побегать.
Гроб приподняли. Женщины вытащили из-под него табуретки и вынесли их в сени с
закуржавевшим потолком. Установили там гроб, покачали, испытывая, крепко ли стоит, и
тихо закрыли дверь. После этого устроились, где кого определила Полина. Мужчины, не
раздеваясь, прилегли в раздвинутые кресла. Все молчали, зная, что завтра будет точно такой
же тяжелый, мрачный день.
* * *
Утром поднялись в семь. Сначала установили настывший гроб в комнате. Потом,
сполоснув лица, продрогшие, сели вокруг стола, ожидая, когда закипит чайник на газовой
плите. Алексей на своих "Жигулях" уехал в дежурный магазин за хлебом.
Николай не выспался. Вечером, когда все уже спали, он долго лежал, думал. Для него,
постоянно испытывающего потребность в друзьях, в добром общении, это внезапное тяжелое
событие, приезд в незнакомое Мазурантово, стало иметь большое внутреннее значение.
Просматривая хранившиеся у бабушки фотографии уже пожилых дядек и теток, их взрослых
детей, Николай вдруг осознал, что все люди на них (и он тоже) составляют одно целое.
Когда-то старик-попутчик в поездке сказал не совсем понятные слова о том, что самое
страшное – это не иметь родственников, которые должны были родиться, да не родились. Для
Бояркина же, оказывается, словно бы не существуют и родившиеся родственники. И кто
знает, может быть, для души это куда страшнее… Понимают ли это все остальные?
Николай мог бы заставить себя заснуть, но он хотел думать, и пролежал без сна часов
до двух.
Утром, воспользовавшись тем, что чайник, налитый под самую крышку, долго не
закипал, Бояркин потуже запахнулся в полушубок и снова прилег. Кресло его стояло около
дверей, и не успел он задремать, как кто-то вошел и споткнулся об него. Это был Никита
Артемьевич.
– А ты чего здесь? – раздраженно спросил он, еще ни с кем не поздоровавшись.
– Я здесь сплю, – сказал Николай.
– А почему в таком виде?
– Потому что здесь холодно.
– Ну, так что тут у вас случилось-то? – так же взыскующе обратился он сразу ко всем
вместо приветствия.
– Да вон пройди посмотри, – слегка обиженная его инспекторским тоном ответила
Полина. – Да не раздевайся.
Никита Артемьевич приехал в сапожках кирпичного цвета, в легком осеннем пальто,
поразившем всех и напомнившем о его занятиях гимнастикой и закаливании. Дорога
вымотала ему куда больше нервов, чем Николаю. Его телеграмме в аэропорту никто не верил.