поясняли теперь правила поминок, решив, что все приезжие – люди городские и ничего в
этом не понимают. Следуя их наставлениям, водку можно было пить из стопочек, но не из
рюмок. И нужно было обязательно попробовать все, выставленное на столе. Чокаться, громко
разговаривать, а тем более петь – нельзя.
– А вот скажи, бабушка Марина, – обратился Николай к высокой старухе, у которой
были "руки как палки", – зачем это еще через сорок дней поминки справляют?
– А затем, – неторопливо поправив платок, ответила она, – "то душа-то только на
сороковой день определяется или в рай, или в ад. В сороковины надо хорошим поминать,
чтобы душа в рай угодила. А сорок-то ден до этого душа все по воздуху носится. Вот мы
сейчас говорим о ней, так и душа ее здесь. Тоже прислушивается…
Слушая старуху, кто скрытно улыбался, кто задумчиво смотрел на прикрытую
кусочком хлеба, обязательную стопку водки, поставленную якобы для матери, хотя она и
запаха этого зелья не выносила. Далеко ли успела она уйти? А, может быть, умерший вообще
никуда не уходит, а остается за смертной чертой так же близко, как, скажем, любой житель
Древнего Рима? И если это правда, то расстояние до умершего в памяти о нем, то вовсе не
было мистическим утверждением, будто сама Степанида Александровна, Артюшиха, мать и
бабушка, находилась сейчас за столом.
– Мать-то у вас молодец, – похвалила ее бабушка Марина. – Побеспокоилась о вас.
Все себе заранее приготовила.
– Молодец, молодец, – поддержала и бабушка Груша. – Я вот тоже приготовила себе.
А то потом кто где собирать будет…
– А что, ты венчик приготовила? – озабоченно перебила ее бабушка Марина.
– Ну а как же, коне-ечно, – протянула бабушка Груша, видимо, не одобряя колебаний
подруги.
– Мне тоже надо где-то доставать, – поторопилась успокоить ее та.
За столом с неловкостью переглянулись, кто-то вздохнул, и старухи спохватились.
– А мать-то ваша молодец, – повторила бабушка Марина. – Не стала вас долго мучить.
Сразу умерла. И себе хорошо, и вам легче. Я тоже сразу помру. У меня четыре сестры так
померли. Упадут, и все. Одна только под машину угодила – десять метров юзом тащило…
– Вай, вай, сколько много-то…
– Спасибо вам за то, что пришли помянуть нашу маму, – поблагодарил их Георгий.
– Спасибо, – повторил и Николай.
Через некоторое время, увидев, что чужим людям они уже не нужны, старушки
отправились домой.
– Я вот чего понять не могу, – заговорил после этого Никита Артемьевич, – почему
мать все время сердилась на нас? Если ей не сиделось на месте, то и в крыше над головой ей
никто не отказывал. Да ведь нас же семеро – по два месяца у каждого проживи, и год прошел.
– Ну, это уж вообще черт знает что! – вдруг резко сказал Николай. – Так она, по-
вашему, еще и мало помоталась? Надо бы больше, да?! Да ее сундук и без того упакован, как
рюкзак туриста – на все случаи жизни. И паспорт весь изштампован. А теперь она вообще
без прописки осталась. От мамы из Ковыльного уезжала – выписалась, да так нигде и не
прописалась. Вы гадали, почему она хотела снова на Байкал уехать? Да только потому, что
там дома дешевле. Разве не так?
– Возможно, и так, – согласился Георгий Артемьевич, – деньжат-то у нее, как мы
теперь знаем, маловато оставалось, Только ведь она уже жила у нас, и ей климат не подходил.
– А она не жить там собиралась, а умереть. Умереть в собственном доме. Пусть в
купленном, но собственном, Она просто привыкла… у нее же главная-то жизнь в своем доме
прошла…
За столом задумались. Неужели так? В общем-то, это было вполне в материном
характере.