сдержанным и грубоватым. Ему сразу же захотелось выпить. Но сначала сели пить чай и
почти не разговаривали, а только смотрели друг на друга.
– Поедем со мной, – сказал отец после чая, – сначала завернем на ферму – я
предупрежу, что меня не будет на вечерней дойке, а потом на отару к Михаилу.
– В Елкино? – вырвалось у Николая.
– Да нет – Михаил-то ведь тоже сюда перебрался. Барашков пасет. В его отаре наша
барануха. У нас тут частных овец можно в совхозных отарах держать, только заплатить в
сельсовете. Не то, что было в Елкино.
– А как же дядя Миша-то здесь очутился?
– Да как… Ты же знаешь, какой он резкий. Выступил на собрании против всего
колхоза, а потом со зла заявление написал.
Поехали они на "Жигулях", купленных отцом полтора года назад. На ровной полевой
дороге отец, хвалясь машиной, выжал газ так, что сзади все заволокло пылью. В открытое
окно порывами врывался упругий ветер. Отец включил радиоприемник – там звучал
плавный, задумчивый вальс. На душе Николая было и радостно и в то же время грустно – вот
он и вернулся… Вернулся, называется…
– Какие тут поля-то, простор, – угадывая его мысли, говорил Бояркин-старший. – Это
не в Елкино – там да там клочками по склонам…
Николай его не понимал и не хотел понимать.
У самой отары машину встретили две большие лохматые собаки и не давали
высунуться из кабины, пока их не разогнал спрыгнувший с коня Михаил. От солнца и ветра
его лицо с глубокими морщинами стало черным. Даже на вольном ветерке от него пахло
овечьей шерстью, конским потом и дымом. Обрадовавшись племяннику, он начал было
расспрашивать о службе, о корабле – дядю Мишу всегда интересовало все, касающееся
службы и войны. Он и читал-то лишь военные мемуары, убежденно заявляя, что все
остальное болтовня. Но разговора не вышло: лающие собаки не давали сказать ни слова.
Сначала Михаил прикрикивал на них, но потом разозлено, но все-таки и с гордостью за таких
злых собак сплюнул и перешел к делу.
– Как же мы теперь твою баранушку найдем, – сказал он брату, кивнув на отару,
рассыпавшуюся по пологому склону, – не будешь же их сейчас в раскол загонять. Давай
скомим прямо на месте – и лови любую. Втроем-то поймаем.
Но от Николая было мало толку. Он только помогал "комить", то есть так плотно
сгонять отару с разных сторон, чтобы овцы не сразу успевали разбегаться. Николай мог бы
поймать, но ему не хотелось, чтобы зарезали овцу, пойманную именно им. Первым поймал
Михаил. Овца дергала ногой, сотрясая руку, зажавшую ее, но Михаил дернул порезче, и овца
упала. Отец, недовольный не проворством сына, пошел к машине. Михаил, сидя на овце,
вытер рукавом вспотевший лоб, закурил, посмотрел шерсть, раздвинув ее пальцами, и начал
связывать ноги. У овцы высоко вздымались бока. Она блеяла, повернув голову в сторону
отары. Некоторые овцы, принявшиеся снова щипать траву, равнодушно ответили ей.
– Эх, жалко, что я сегодня на смене, – сказал Михаил. – Выпил бы с вами, да и овца
жирная попала.
Возвращаясь, молчали. Отец два раза останавливал машину и посылал Николая
проверить, не случилось ли чего с овцой в багажнике. Николай открывал багажник, овца
поднимала голову и смиренно смотрела из-под крышки. Дома отец положил ее на пыльный
земляной пол гаража и ушел, оставив в темноте за плотными дверями. Резать ее было решено
попозже, когда будет меньше мух, а пока отец и сын стали с разговорами осматривать
хозяйство. Назначенное время приближалось, и отец, предвидя выпивку со свежим мясом,
все больше оживлялся.
Под вечер Николай еще раз зашел в гараж посмотреть на овцу. Она лежала в прежнем
положении. Николай, ухватясь за шерсть, поднял ей голову и тут же бросил, увидев большие,