– Да что же ты их не знаешь? Ушли и все побросали.
– Ладно, сейчас приеду.
Этот эпизод обрадовал Николая – в отцовском "я" было все же не только пустое
бахвальство.
Было еще очень рано – в воздухе чувствовалась свежесть. Николай привык к свежести
камня, воды и металла, но здесь он почувствовал и вспомнил утреннюю свежесть старого
потрескавшегося дерева, плодородной земли, всего зеленого, влажного мира. Коровы на
улице мычали глухо, и Николай не открывая глаз, догадался, что в селе туман. Туман здесь не
молочно-белый, как на море, а прозрачный и легкий, клубящийся от реки, каким видел его
Николай в детстве, уходя раным-рано с матерью за брусникой. Подняться бы, полюбоваться
им, но сон оказался слаще, да и куда спешить – насмотрится еще. Повернувшись к стене,
Николай глубоко, счастливо вздохнул и подтянул одеяло – хорошо было спать, как и
положено, ночью, спать сколько захочешь, не бояться, что тебя тронут за плечо и скажут: "На
вахту".
Мать работала на почте, и на день ее отпустили. Когда сын в одних брюках с широким
черным ремнем и блестящей бляхой сел за стол на веранде, она налила ему утреннего, уже
остывшего молока. Клеенка на столе была теплая, голую спину прижигало раскаляющимся
солнцем, и Николай, сидел, жмурясь от удовольствия.
На мотоцикле подъехал отец. Ему надо было опохмелиться, и он стал ласково
заговаривать с матерью.
– Ой, ну и трепло же ты, – высказывала мать, пользуясь возможностью, – чего
городил-то вчера-а! Я чуть со стыда не сгорела.
– Да ладно, Маша, никто ничего не помнит. Все подпили. Я же знаю, когда что
говорить.
Николай с улыбкой слушал их беззлобное переругивание. Отец все же добился своего
и, выпив стопку, освобождено крякнул. Мать вдруг рассмеялась, увидев на усах сына полоску
от молока.
– Сбрил бы усы, а то слишком взрослым кажешься, – попросила она.
– Мне бы в Елкино съездить, хоть на бабушку посмотреть, – сказал Николай.
Родители переглянулись. Отец досадливо сморщился.
– Мы тебе не сообщили, – тихо сказала мать, опускаясь на стул, – но бабушка уже
месяца полтора как уехала к Георгию на Байкал.
Николай сидел не двигаясь, застигнутый врасплох этой последней новостью.
– Вот так-так, – проговорил он. – Что же, теперь в Елкино у нас никого!
– Да, теперь уж никого…
– Почему же вы мне не написали? Я бы по пути на Байкале остановился.
– Так уж вышло, – сказала мать. – Она недавно уехала. Мы думали, что ты и сам уже в
дороге.
– Ну, в общем, мне в Елкино все равно надо съездить…
– Свози его, Алексей, – попросила мать.
– Так ведь на ферме-то… – заговорил было отец.
– Да я и на автобусе съезжу, – сказал Николай.
– Ну, знаешь ли! – вдруг возмутился отец. – Зачем же я тогда покупал эту коробушку.
Свожу. К обеду подойду, и поедем.
После завтрака Бояркин надел гражданские брюки, приготовленные еще на службе, и
рубашку с короткими рукавами, купленную матерью. Ему понравилась легкость новой
одежды, но, взглянув в зеркало, он обнаружил, что в гражданском выглядит непривычно и
даже как бы нелепо. Солидные старшинские усы не подходили к светлой рубашке с
легкомысленным узором. Николай решил уменьшить усы, стал ровнять и ровнял их до тех
пор, пока не испортил и не сбрил совсем.