Ксенос и фобос

– К вам тут еще девушка. Вы сможете разговаривать? Недолго?

– Да не знаю же я тут у вас никого…

Но опять стукнула белая с квадратиками стекол больничная дверь, а в комнату вошла, сутулясь и неуверенно улыбаясь, незнакомая девчонка в белом халате. Похоже, в том самом, в котором только что был Клюев. Местные-то все больше в синем ходили.

– Здравствуйте, вы меня не узнаете?

Виктор с трудом повел глазами. Узнавать? У него профессиональная память, но…

– А мы разве знакомы? – прошептал почти.

– Я Даша, вспомните же… Ну, Даша Аникина, помните, возле набережной…

Он вспомнил. Это было больно – вспоминать. Видимо, она увидела невольную гримасу, заметила что-то, потому что заторопилась, зачастила:

– Я тогда сразу военных нашла. Они меня сюда потом и привезли. Я рассказала все командиру, он сказал, что найдет вас. И вот, нашел. Вы же меня спасли тогда… Ну, помните?

– Даша… А где же…– он повел слегка левой рукой, как бы обводя ее фигуру. Да, вспомнил. Она такая черная была. Готы – так это называется у них, что ли?

– Да фигня все это, – она даже покраснела немного. – Детство это было и полная фигня.

Посидела, постеснялась немного, водя пальцем по краю табуретки.

– Я теперь у них на связи тут.

После почти незаметной паузы:

– А вас как зовут?

– Виктор. И можно на «ты», я не такой уж и старый, как выгляжу. Просто больной и усталый.

– Виктор…, – разулыбалась сразу Дашка. – А можно я к вам… к тебе, то есть, тогда еще приду?

– Не знаю, – уже почти шепотом – так устал – ответил он, в прищур, опустив веки, смотря, как она бесшумно проскальзывает за дверь, оставляя за собой только какой-то едва уловимый свежий, не больничный запах.

Сегодня Виктор впервые за последний месяц уснул спокойно, правой рукой накрыв под подушкой пистолет, от которого привычно пахло даже сквозь толстую подушку машинным маслом и металлом.

Он родился уже после всех тех событий, которые произошли в середине пятидесятых. Детство прошло под двумя основными лозунгами: за советский космос и за советскую демократию. Причем, что было главнее – кто его знает. Для мальчишек главнее и понятнее был космос и герои, возвращающиеся из страшной черной пустоты.

А демократия, да еще советская… Виктор помнил еще, как буквально недавно целыми классами принимали в октябрята и пионеры, целыми классами потом вели школьников в райкомы для вступления в комсомол. И говорят, что без комсомольского билета зачастую было трудно поступить в престижные институты. Но как раз когда он перешел в восьмой класс, что-то изменилось. Без особого шума или, вернее, без показной шумихи, потому что шум-то как раз был все равно, плавно и медленно, как огромный корабль, партия со своим мощным, спаянным крепкой партийной дисциплиной аппаратом отошла чуть-чуть в сторону, отпустила, казалось, вожжи.

Потом, уже в институте, им вели курс современной политологии, где подробно рассказывали, что на самом деле все это делалось еще медленнее, а начиналось раньше, даже до его рождения, и каждый шаг проверялся и обсуждался. Какие были схватки, как догматики остервенело боролись с теми, кто ратовал за дальнейшее развитие теории социализма и коммунизма. Предмет был интересным, дискуссионным и дискутабельным. Пожалуй, только здесь, на политологии, можно было спорить с преподавателем, пытаясь доказать свою точку зрения.

Ну, а потом…

Потом Виктор все-таки вступил в комсомол. Сам, без толчков, без давления со стороны на третьем курсе вступил в организацию, которая теперь не гарантировала никаких льгот, но зато требовала строгого исполнения устава. Писали, что чистка комсомола и чистка партии в 1961-м, после съезда, сократили их численность более чем на треть. Это очень много. Это миллионы и миллионы.

После института, как и все, он был на сборах. У них была военная кафедра, давали после окончания воинское звание, но надо было кроме лекций и конспектов еще и отпахать лето в степи, в палатках. Там учили подчиняться. Хмурые сержанты и прапорщики в выцветших на спинах гимнастерках гоняли будущих лейтенантов, как первогодков.

Виктору дисциплина была привычна. Дома отец обычно не уговаривал, а «ставил задачу». Мать не просила, а «поручала». Такие уж у них были привычки, у подполковника запаса и военврача в отставке. Ему еще повезло, что детство пришлось на те годы, когда родители уже перестали разъезжать по всей стране. А некоторые друзья хвалились гарнизонными городками и десятком пройденных школ.

И жара ему была не страшна, сухому и не очень высокому. Кроссы бегал легко. Уже на второй день сборов назначили командиром отделения и спрашивали за каждого – лично с него. А по окончании сборов, когда всем официально вручили дипломы и пару погон, к Виктору подошли, отвели в сторону и долго расспрашивали о всем подряд. О семье, о планах, о дальнейшей работе – куда, мол, предполагаете, Виктор Сергеевич? В коммерческие структуры или в государственные предприятия? Есть ли предпочтения по месту работы?

Он был тогда слегка пьян. И от водки, которую пили все, традиционно доставая звездочки из стакана губами, и от ощущения свободы, внезапно нахлынувшее на него, и просто от хорошего настроения, когда вокруг все свои. Поэтому разговаривал откровенно и открыто. Улыбался широко. Жестикулировал, что-то доказывал упорно.

А на другой день ему сделали предложение, от которого он не смог отказаться.

Была комиссия по распределению тех, кто учился на бюджетной основе. Каждый заходил по одному, каждому предлагали на выбор несколько предприятий по всему огромному Союзу, а потом он выходил, немножко глупо улыбаясь, держа в руке бумажку-направление. Впереди ждала поездка, общежитие, подъемные, новый коллектив, карьера, жизнь…

А Виктору сказали, полистав его бумаги, пока он переминался перед длинным столом комиссии, что на него уже есть запрос, и ему нужно зайти в сто первую комнату. Не предлагали ничего, а сказали, смотря на него с интересом: вам – в сто первую.

В сто первой комнате было тесно. И в той тесноте сидел знакомый секретарь комсомольской организации, дружелюбно улыбающийся Виктору, и незнакомый сухощавый военный с майорскими звездами на погонах.

– Мы обсудили с товарищами, и рекомендуем тебя в спецназ, – сказал комсомолец.

– Да я же не спортсмен и не самбист какой-нибудь, – только и вырвалось у Виктора.

– Это ничего, – прогудел негромко майор. – Это не страшно. Спортсменов ты сам себе отберешь. Нам командиры нужны. Умные. Выносливые. Политически подкованные. Он же подкованный? – повернулся он всем телом к секретарю.

– Виктор Сергеевич Сидорчук, из семьи военных, вступил в комсомол на третьем курсе, был активен на собраниях, показывал личный пример в учебе и в личной жизни, – привычно отбарабанил тот.

– И в личной жизни? – деланно удивился майор. – Ну, вот… А ты еще сомневаешься. Нам нужны такие люди. Армия защищает завоевания социализма. А спецназ – костяк нашей армии. Ну?

– Раз комсомол говорит – надо…

– Да, он так именно и говорит.

И уже на следующий день Виктор заполнял анкеты и проходил психологические тесты в центральной поликлинике министерства обороны.

Родители гордились им. Отец даже прослезился, когда Виктор рассказал все на вечерней кухне. Мать смотрела с тревогой, но потом, как всегда, сказала, что ей главное – чтобы Виктору было хорошо, чтобы он не раскаивался потом в выбранном пути.

Вот уже двадцать лет.

И уже майор. Вернее – все еще майор. Просто, когда надо было двигаться вверх, согласно выслуге и карьерной лестнице, Виктор оказывался в командировке, или просто не мог бросить «своих», или как раз был в таком настроении именно бросить все и всех, что срывался на начальство… Так он и остановился.

Говорили еще некоторые, что именно о нем, о майоре Сидорчуеке в историю спецназа вошел анекдот. Ну, та самая история, когда вел он своих бойцов в колонне по двое со стадиона в казармы. Как положено вел, по тротуару. И на перекрестках – как положено. То есть, зеленый свет светофора – можно идти. Да еще и регулировщики впереди и позади колонны. А на «зебре» на переходе через магистраль кто-то из нынешних «крутых» свой членомобиль сунул чуть не за перекресток, чтобы пораньше рвануть. А Виктор, говорят, спокойно отдал приказ – «прямо», и весь взвод, все тридцать человек в тяжелых подкованных ботинках прошел прямо. По капоту, в ногу, вбивая металл все ниже и ниже. Пока сам командир в это время стоял на крыше автомобиля и следил, чтобы никто не тронулся и бойцов не задавил. На тротуарах, слух был, аплодировали…

Так вот, это не о нем. Он сразу говорил: не было этого. Хотя, с чего бы иначе его погнали в майорском звании по всей стране? Или, может, действительно послал кого из начальников подальше? Вроде, спокойный такой всегда… Некоторые даже говорили – «серый».

Он был на Кавказе. Он был в Прибалтике. Он был в Средней Азии. Вот как раз после Средней Азии, после Узбекистана, его и «убрали» из войск. Но тут же нашли место в параллельных структурах, в спецназе внутренних войск.

Это, кстати, было одной из причин развода. Жена не выдержала разъездов и того, что другие, вон, уже полковники давно, при папахах и личных водителях, а то и полные генералы.

А он вот – вечный командир спецназа. Майор Сидорчук. Знаменитый «везунчик» – до этой дурацкой совершенно неподготовленной операции на Кислотном. Раньше у него не было таких «безвозвратных потерь». Нигде, ни разу.

Виктор проснулся среди ночи. Полежал, обдумывая ситуацию. В голове было пусто и звонко. Мысли летали по прямым, не пересекаясь и не сталкиваясь друг с другом. Под подушкой лежал теплый надежный пистолет.

Он понял, что выздоравливает.