Ксенос и фобос

– Хорошо формулируешь. А доказать?

– «Соседи» снимки уже сделали. Космос подтверждает.

– Значит, говоришь, можно идти на доклад?

…

Все вопросы по городу были переданы в Москве в ведение специально созданной комиссии по чрезвычайной ситуации, в которой преобладали силовики. Ситуация была признана чрезвычайной на всех уровнях. Дипломаты трудились, донося до соседей ближних и дальних точку зрения советского руководства: да, у нас трудности с крупным промышленным городом, да, проблема пока не решена, да, ученые трудятся. Но – помощи не требуем, справимся своими силами, опасности для остального мира не существует. Для подтверждения этого разрешается ведение наблюдения всеми имеющимися способами и средствами. От международных организаций принимаются заявки на посещение зоны ЧС группами ученых. Предупреждение: до полного выяснения границ ЧС и способов преодоления ЧС, все, вошедшие в зону, обратно не выпускаются. Для предотвращения вспышек ксенофобии все жители города возвращаются в него. Информация о «закрытии» города и создании зоны ЧС прошла в центральной прессе – то есть, население страны тоже проинформировано. Связь с городом ограничена и взята под контроль с целью воспрепятствования распространению панических непроверенных слухов. Информация из зоны ЧС разрешалась к распространению только с согласия комиссии.

Слово «зона» стало общеупотребимым и понятным каждому. Если сегодня говорят о «зоне» – сразу ясно, о какой.

Первыми вопросами, которые решала комиссия, было снабжение населения города продуктами питания и предметами первой необходимости, нормы такого снабжения, порядок поставок. Молотовские заводы и фабрики, как выяснилось, продолжали работать и выпускать продукцию, хоть и в меньшем, чем до кризиса, объеме. Значит, стоял вопрос обмена продукции города на продукты и товары. Деятельность бюджетной сферы. Коммунальные службы… Вопросы возникали новые и новые.

Комиссия работала непрерывно, расширяясь за счет включения в нее новых членов.

Глава 14

"Вопрос об абдукции (похищении) людей и экспериментах над ними остается достаточно острым и малоисследованным, – пояснил эксперт. – Над нами беспардонно, не спрашивая разрешения, продолжают экспериментировать агрессивные цивилизации космоса. Правда, это чаще всего делается энергетическими цивилизациями, которые заинтересованы в паразитировании на энергетике землян и хотели бы энергетически подчинить себе нашу расу. Вероятно, ради этого проводятся похищения и в лабораторных условиях исследуются наши тонкие энергетические тела, ставятся энергетические имплантаты, выявляются любые наши реакции, начиная от реакций голода и страха и кончая сексуальными эмоциями".

Ученый больше всего сетует на то, что наука подобными вещами заниматься напрочь отказывается. Ведь в противном случае "рухнут их мифы о трехмерности мира и уникальности земной цивилизации". Священнослужители прекрасно осведомленные о происходящем, относят подобные явления "к бесовщине". Если говорить о масштабах бедствия, то, "эксперименты темных цивилизаций над тонкими телами людей уже приобретают характер эпидемии". Однако подвергаются агрессивным нападкам не все земляне, а только "люди со слабыми душами, пораженные порчей или родовыми проклятиями". Ну и те, кто мыслит и ведет себя безнравственно. "По делам и мыслям вашим…" – уточняет эксперт.

Из новостной ленты Утро.ру

Дверцы лифта не успели закрыться, потому что снаружи кто-то поставил между ними ногу в запыленном летнем ботинке. Пожужжав мотором и подергавшись, они снова разошлись, а в лифт запрыгнул запыхавшийся немолодой худой мужчина с обширной лысиной в полголовы.

– Ну, и на какой этаж мы едем? – промурлыкал стоявший лицом в угол высокий и широкий как шкаф, со спиной, бугрящейся мускулами сквозь легкую футболку, коротко стриженый парень.

– Отпустите меня, пожалуйста, – раздался из самого угла плачущий девичий голос. – Ну, что вам от меня надо?

– А то ты как будто не догадываешься, дурочка. Как маленькая, прямо. Всем мужчинам от вас нужно только одно, – хохотнул здоровяк. – А я как раз мужчина. Ну-ка, посмотри на меня!

– Ну, отпустите… Ну, зачем вы? – голос дрожал.

– Дура, все равно же пропадать. Так зачем – зря? Дай хоть попользоваться… А потом, может, тебе еще и понравится! Гы-гы… Я такое умею…

– Я вам не помешал? – осторожно шагнул сзади вошедший. – Девушка, вам помочь?

– Дядя, езжай на свой этаж, запрись и сиди там тихо в своей квартире, понял? – не поворачиваясь, упираясь руками в стены кабины так, что между ними, как в клетке оказалась маленькая девчушка лет четырнадцати на вид, бросил «качок».

Металлический щелчок почти совпал с моментальным прикосновением холодного железа к горлу парня. Чуть-чуть, вроде, надавил, а сразу зацепил, потащил чуть в сторону, и показалась капелька крови.

– Эй, ты что делаешь? Урод, да я же тебя закопаю! – зашипел бугай.

– Стой спокойно, а то заляпаем лифт – не отмыть будет, – тихо и спокойно произнес худой, еще чуток поднажав на рукоятку страшного складного ножа, чем-то похожего на небольшой серп с хищным узким, вытянутым крючком острием и насечкой по внутренней стороне клинка.

– Ах-х-х…

– Тихо-тихо… И не дергайся – порежешься. А ты, девочка, иди. Иди к себе домой, – так же спокойно сказал он, почти не видный ей из-за спины бугая. – А выходить когда будешь, нажми мне на последний этаж, пожалуйста. Мы еще прокатимся с мальчиком. Поговорим… Тс-с-с… Спокойно-спокойно! Не дергайся!

– Спасибо, – пискнула сдавленно, выбегая на третьем этаже, девушка, да скорее девочка – настолько была маленькая и худая. На выходе хлопнула ладошкой по крайней кнопке и выскочила уже через медленно смыкающиеся двери лифта. Мотор заработал, завибрировали стенки.

– Ну, что, мальчик… Ма-чо… Говоришь, все равно пропадать? Чмо ты последнее, а не мачо… И ведь прав ты, прав во всем, похоже. Пропадать всем. Тебе – первому, – говорил худой медленно и протяжно, и вдруг резко отскочил в другой угол.

А накачанный бычок булькнул горлом, схватился за шею обеими руками и осел, поворачиваясь и разливая вокруг красную горячую кровь, брызжущую сквозь пальцы.

– Ф-ф-у-у, ты еще и обоссался, – пробормотал худой, перешагивая через подергивающиеся ноги в огромных кроссовках сорок шестого размера.

Он вышел в двери, стараясь не вляпаться в быстро набегающую лаково блестящую красную лужу. Нож держал чуть на отшибе, чтобы не испачкаться, хотя на лезвии, казалось, и не было почти ничего. Выходя, ткнул пальцем в кнопку с цифрой «1», дождался, пока лифт унесет тело неудавшегося насильника вниз, и полез левой рукой в карман за ключом от квартиры.

***

Со своими, местными, мародерами-алконавтами в городе справились достаточно быстро. Да, милиция пропала куда-то сразу после бойни у управления, ну еще и после гайвинских событий. Но привыкшие к дисциплине и порядку горожане, которым магазин под боком, в соседнем доме, где из года в год закупаешься выпивкой и закуской по пятницам, где жены покупали продукты на каждый день, первыми встали на их защиту. Это и понятно: сегодня ты поучаствуешь в лихом грабеже с битьем стекол – мешок сахара сопрешь… А что будешь жрать завтра? Этот же сахар ложкой, да без хлеба? И вообще, толпы расхристанной молодежи, почему-то первой реагирующей на «волю», упившейся в первые «безмилицейские» дни, бьющие витрины, тащащие все, что в них лежит, вступающие в драки стенка на стенку за право грабить магазин в том или другом квартале – все это слишком было похоже на кадры из документальных и художественных фильмов о загнивающем уже который век Западе. Не наше это было, не правильное. К тому же еще, такой вопрос: как детям гулять в такой обстановке? Да и самим жителям – как на работу, и особенно – с работы?

Уже к середине весны, как потеплело на улице, практически в каждом доме, а потом и поквартально образовались первые отряды самообороны. В старых кварталах в первую очередь. Там народ жил давно, знакомы были все и со всеми чуть ли не поколениями, так что каждого нового, незнакомого человека рассматривали внимательно и приглядывали за ним на всякий случай.

Охотники вытащили из железных шкафов свои двустволки, почистили и смазали их, и открыто носили теперь на ремне, перепоясавшись патронташами, как на картинах про революцию. Кто-то таскал с собой самодельные дубинки или нунчаки, популярные одно время у увлекшейся восточными единоборствами молодежи. В спортивных магазинах, тоже побитых и пограбленных, смели из загашников все свистки, давно числящиеся в неходовых товарах.

Красная повязка дружинника, куртка – вечерами еще бывало прохладно, это тебе не Сочи, а Молотов, оружие – пошли по улицам патрули, здороваясь солидно с соседями и покуривая на перекрестках. На свист собирались «самооборонцы» от нескольких домов, а то и кварталов.

Тут же выделились и организаторы – те, кто был не равнодушен, кто первыми пошел по квартирам, кто создавал списки и графики дежурства, кто делал из своего собственного жилья своеобразный штаб народной дружины этого подъезда, потом – дома, а там, глядишь, и всего квартала или целого района.

В райсовет, в администрацию местную, никто не пошел за указаниями и распоряжениями почему-то – из тех, кто поздоровее и поэнергичнее. Хотя, райсоветы еще работали. Правда, внизу вместо милиционера стояли теперь те же самые дружинники, присматривающие за каждым входящим и выходящим.

Работали по графику практически все учреждения уровня района и ниже. Что там «в городе» или даже «в области» народ не знал и не слишком-то интересовался. Последнее сообщение о высоких властях было как раз тогда, когда еще работало телевидение. Когда из Москвы устало-похоронным голосом было сказано о трагической случайности, унесшей всю молотовскую верхушку. А потом, через день, что ли, сообщили о чрезвычайной ситуации в Молотове и окрестностях. Прочитал текст, серым суконным языком написанный, простой диктор. Не из «звездных». Сказали: зона, мол, чрезвычайной ситуации. Исследуется, мол. Но пока выходить нельзя, потому что может быть зараза, и с целью пресечения, и чтобы, мол, не расползалось «это», подняты войска, и пусть окружающие ничего не боятся. Потому что государство и партия контролируют ситуацию.

Потом-то телевидения сразу и резко не стало. И дело не в «глушилках», которые больше против запада работали, и не в обрезанных проводах. Говорили – те, кто поближе к телевышке жил – что была стрельба и взрывы возле здания телецентра. Вот с тех пор никаких новостей из мира народ и не знал. Отсутствие привычного телевизора по вечерам вызывало раздражение, но ругаться, кроме как на московское начальство, было больше не на кого. А на Москву пока еще в открытую не ругались, помнили спинным мозгом, на генном уровне, каково оно – с Москвой ссориться.

По-прежнему работали крупные заводы. Правда, в режиме сокращенных смен из-за банальной нехватки рабочих. Но зато там кормили, на заводах. Заводские столовые продолжали готовить обеды, которые стоили те же копейки, если считать на рыночные цены.

Не хватало на заводах и инженеров, и администрации. Все-таки в колоннах автомобилей, что рванули из города по весеннему солнечному тракту, было слишком много тех, кто считал себя руководителями.

И так получилось, что заводилами, организаторами отрядов самообороны оказались не самые шумные и хулиганистые молодцы, а незаметные в обычное время солидные отцы семейств, с утра до вечера обычно стоящие у станков.

Они и сейчас, в это странное лето, ходили на работу пять дней в неделю, оставаясь дома только в выходные. По графику выходили в дружину. График утверждался в заводоуправлениях. Туда постепенно перешло управление районами. Там еще весной собрались оставшиеся руководители, профсоюзные работники, бригадиры, просто честные работяги из тех, кому не все было по барабану, кого уважал народ. Собрались и создали первые органы самоуправления с привычным именем – советы. Там не все были избраны с мест, из цехов, но на это внимания не обращали. Тут не процедура была важна, а сам факт, что есть люди, берущие на себя ответственность за жизнь и здоровье окружающих.

Подходили в советы партийные активисты, предлагали свою помощь в организации – опыт-то у них ого-го какой, исторический! Но тут уж профсоюз встал во весь рост: вам сюда нельзя по закону! Присутствовать, наблюдать, советовать – это да, это как положено, это мы допустим. А вот руководить производством – это уж мы сами как-нибудь, без вас. Все-таки уже больше сорока лет такой порядок держится: партия напрямую не вмешивается в дела производственные. Контроль, внутрипартийная дисциплина, демократический централизм, идеологическая поддержка экономики, спецназ и безопасность – но не напрямую, без команд. И райкомы партии в районах остались в своих особнячках, в которых были до 1954 года, не перестраивались и не росли высь, как администрации городские и областные.

Выстраивалась постепенно цепочка зависимостей. Предприятия должны были работать, иначе потом не разогреешь печки, не включишь конвейер. Поэтому надо привлекать рабочих, поддерживать дисциплину, помогать рабочим – ну, хотя бы до дома добираться вовремя, хотя бы на смену чтобы успевали. Ну, и помогать им, уже как дружинникам, чтобы чувствовал рабочий класс за спиной поддержку.

Заводы выделяли транспорт, оплачивали дежурство в дружине, как рабочий день. Деньги? Деньги вдруг нашлись. Оказалось, есть связь с «большой землей». Есть постоянный канал связи, а с ним и уверенность, что не бросили их тут просто помирать за колючей проволокой. Каждый день эшелоны снова отправлялись в путь, меняя бригаду на недалеких «приграничных» контрольных станциях. Каждый день приходили эшелоны в город: это уже свои бригады, дождавшись «встречки», меняли там машинистов и проводников.

Даже пассажирское движение возобновилось. Правда, не так, как раньше, когда на вокзале было не протолкнуться, но раз в неделю, примерно, пара вагонов в смешанном поезде оказывались стандартными купейными, с пассажирами, с любопытством оглядывающимися на пустом перроне.

Работали школы.

Хоть и каникулы были по всей стране, а вот в Молотове школы работали. Школьники жили там, как в интернатах, как в летних лагерях отдыха. Столовые работали в полные три смены. И связь с шефами теперь была не как раньше, не из-под палки. Заводы помогали школам инвентарем, продуктами, деньгами, охраной – там же свои дети!

Оставшиеся целыми магазины, те, что отбились, где была охрана, или где дружинники вовремя спохватились, заложили кирпичом витрины и работали по графику. Получали с товарной станции свои заказы, торговали – по тем же ценам, что и раньше. А тех, кто хотел повторить беспредел весенних дней, устроить себе дармовщинку, наесться-напиться бесплатно, быстро приструнили. Да их и меньше стало, чем весной, беспредельщиков этих. Гораздо меньше.