Тюльпаны с Байконура. О романтической эпохе улетных достижений

Везде душой одна владеет сила,
Названье ей – любовь.

Эти неказистые строчки снова обратили мою память к студенческим временам.

Студенческие времена

Вспомнилось, как после расставания с Наташей по окончании концерта переживал полученный от нее отлуп. Я не делал попыток удержать ее. Зачем? Все для меня стало предельно ясно. «Скрипач не нужен». Обидно, досадно, но ладно.

Мы расстались молча, без обнималок, целовалок, обещалок. Помнится, долго молча бродил я по аллеям Пролетарки в надеже утоптать накатившую грусть-тоску, но этого мне не удалось ни тем вечером, ни много дней спустя. Еще долго-долго горевал я о случившемся, не находя повода или случая развеяться.

Близкие замечали мою угрюмость, похоже, догадывались о ее происхождении, хотя я не смел поговорить с кем-либо о случившемся.

Бабенька ненавязчиво просила приглядеться к соседке Тане:

– Девка добрая, кроткая, на медичку учится. Глянь, глянь… – советовала она, но я молча отмахивался от таких советов и в обсуждения не ввязывался.

«Сколько ни делись своими проблемами, все равно все они останутся при тебе», – так думалось мне, и потому хмурился, но крепился и переживал свои невзгоды молча.

За время учебы более чем с прочими я сдружился с Шуриком Мамонкиным, парнем шустрым, словоохотливым, от природы юморным, веселым. С ним никогда не было скучно. Даже глядя в мою кислую физиономию, он не унывал, казалось, всячески старался меня растормошить: рассказывал байки, травил анекдоты и как-то предложил познакомиться с очень интересной девчонкой.

– Ну, если уж она прям такая-растакая, чего ж ты сам-то к ней не приклеишься?

– По мне, она слишком долговязая, повыше меня будет, а тебе так в самый раз.

Я не стал противиться его предложению, и в выходные мы смотались в Ковылкино к его родителям. Побывали там на танцах. Расхваленная им красавица таковой мне вовсе не показалась, и знакомиться с ней я наотрез отказался.

– Ну, ты и привередливый, – ворчал Шурик по дороге с танцев. – Так-то ты скорей с тоски помрешь, чем какую-то найдешь…

Что мне его помощь? Что мне его буза? Ну не получалось у меня отделаться от глупых мыслей и бесплодных мечтаний о Наташе.

Не менее внимательной и настойчивой, чем Шурик, была моя тетя Нина. Это по родственному статусу она была мне тетя, бабенька и ее мать были родными сестрами, а возрастом мы с ней почти ровесники. После восьмого класса школы она поступила в культпросветучилище, окончив его, продолжила учебу в институте культуры. Учась, организовала в городе несколько танцевальных кружков. Когда я наведывался к ней в гости, наш разговор непременно случался о танцах, о девочках.

– Ты обязательно должен научиться танцевать, – наставляла она меня. – Ты высокий, стройный, гибкий, подвижный. У тебя непременно будет все хорошо получаться. Люди с желанием ко мне приходят, деньги мне платят, а я так тебя обучу, даром, по-свойски. Знаешь, сколько девчонок у меня? Да каких! Загляденье, как в песне: белявые, чернявые, рыжие, кучерявые. Очень разные: белый верх – черный низ, черный верх – белый низ. Глаза разбегаются – выбирай, какую хочешь.

– Да ничего я не хочу.

– А вот и не поверю. Лучше признайся, на кого запал? Тащи, приму и ее, какая есть. Девки поплясать любят. Буду учить вас вместе, глядишь, и задружитесь.

– Нин, отстань. Не до плясок нам нынче, скоро сессия. Готовиться надо. Вот сдадим, тогда и попляшем.

– Деловой, ты глянь. То-то ты смурной шляешься, не пришей кобыле хвост, что-то я тебя с учебником в руках не замечаю.

Несмотря на настойчивые ее наезды, на танцы к ней я так и не пошел.

Скоро и впрямь подоспела зимняя сессия. Предметов для сдачи зачетов и экзаменов подобралось около десятка. Времени на подготовку требовалось много, и это постепенно сглаживало мои переживания, отвлекало от назойливых дум. Часто и подолгу мы с Шуриком просиживали в читальном зале университетской библиотеки. Он был более нетерпелив, зубрежка скорей ему надоедала, и тогда он ворчал:

– Все, хватит. Надоело. У кого шапка пятьдесят седьмого размера, тот пусть продолжает, а у меня только пятьдесят пятого.

Я старался его удержать:

– Ну давай еще посидим. Давай еще позанимаемся.

Но он упрямился, не соглашался, отвечал:

– Пущай лошади кумекают, у них голова большая.

Слушать это мне было забавно, как правило, я с ним соглашался, и мы расходились по квартирам. Общежития нам не досталось, да я туда и не стремился. Жизнь среди толпы, пусть даже сверстников, меня не прельщала. Снимая квартиру, я чувствовал себя более независимым, свободным. Хотя на оплату квартиры уходила половина моей стипендии, оставшихся средств вполне хватало, нужды не испытывал, у родителей ничего не клянчил.

Я квартировал в центре города. Шура – на самой его окраине. Возвращались с учебы обычно вместе. Мне идти всего ничего, а ему нужно было ехать на автобусе до самой конечной остановки – «Кладбище».

Однажды морозным зимним вечером, дабы не замерзнуть, мы трусцой добежали до автобусной остановки. Тут было многолюдно. Едва мы приблизились к толпе ожидающих транспорт, как прямо перед нами неожиданно начала заваливаться щупленькая старушка. Заметив это, мы не дали ей упасть, тут же подхватили под руки и стали тормошить:

– Бабуля, что с тобой? Очнись! Тебе плохо?

Бабуля крепко сжала бледные, ненакрашенные губки и, как партизанка, помалкивала.

– Она вовсе на ногах не держится. Давай ее на скамейку усадим, – предложил я Шурику.

Так мы и сделали. Но она и сидеть не могла, заваливалась то в одну, то в другую сторону.

– Ты придерживай ее, а я добегу до «Спутника», позвоню в скорую, там на углу магазина телефонная будка есть. Дай две копейки.

– «Ноль-три» бесплатно, – подсказал Шурик, и я побежал к телефонной будке.

Телефон оказался исправен, я набрал номер скорой. Откликнувшейся приветливой девушке объяснил ситуацию, описал место случившегося:

– Это на перекрестке Пролетарки и Коммунистической, на автобусной остановке, что напротив «Спутника».

– Все поняла. Ждите, – ответила девушка.

Я вернулся к Шурику. Холод был собачий, но с риском напрочь замерзнуть мы все ж не оставляли бабушку. Время от времени ее встряхивали, пытались растормошить, разговорить, но она по-прежнему молчала и в немощи своей то и дело заваливалась. Приходилось ее вновь и вновь усаживать.

На остановку подходили люди, большинство из них держались в стороне, лишь искоса на нас поглядывая, но некоторые проявляли больше любопытства и активности. Совались с расспросами или советами.

– Зачем вы ее сюда притащили? Холод такой. Ведь замерзнет. Ведите ее домой, – выслушивали мы реплики в свой адрес.

Тогда Шурик не выдерживал и огрызался:

– Ее? Домой? Тебя бы, может, и отвели, и домой, и в теплую постель уложили. А она нам на кой? – отвечал он моложавой советчице.

Слава богу, ждать скорую долго не пришлось, она притормозила, немного проехав остановку, дабы не стать помехой автобусу или троллейбусу, которые подходили часто.

Из машины вышла доктор в белом халате поверх зимнего пальто. Я высунулся из толпы ей навстречу, помахал рукой. Встретив, провел врача к несчастной страдалице. Докторша опытным взглядом окинула больную, взяла ее руку возле запястья, прощупывая пульс, и внятно произнесла:

– Жива, курилка.

Кто-то из толпы полюбопытствовал:

– Отчего ей плохо? Сердце, да?