Тюльпаны с Байконура. О романтической эпохе улетных достижений

Поехали дальше. Всматриваясь в окрестности, замечаю на перекрестке будку с надписью крупными буквами «ГАИ». Спрашиваю Алексея:

– А это оно здесь на кой? Территория закрытая, кругом армейские посты. Гаишникам-то чего здесь делать, какое движение регулировать? Кого им здесь пасти?

– Не знаю. Наверное, табуны лошадиные. Или верблюжьи, – отшутился Алексей.

Я было замешкался, не поняв, какие табуны он имел в виду, однако вскоре заметил недалеко от дороги пасущихся верблюдов. Зимняя пора, холодный порывистый ветер, степь местами покрыта неглубоким снегом, из-под которого топорщатся серовато-коричневые кусты каких-то колючек. «И это все, что есть сейчас им на прокорм?» От этой мысли мне тех верблюдов стало жаль. Они смотрелись на фоне огромных железных ферм стартовых комплексов как-то нелепо и сиротливо. Доселе в книжках и на картинках про Байконур мне они не встречались, и теперь наблюдать за ними из окна разгоняющегося автобуса было весьма забавно.

Автобус, оставив позади проходную, поехал заметно быстрее, и трясло его теперь значительно меньше.

– Дорога вроде как пошире, поровнее стала, – высказал я свою догадку.

На что Алексей ответил:

– Так здесь же «птичку» на тележке возят. С аэродрома в КИС. Берегут, чтоб не растрясти. Вот и постарались на этом участке хорошую дорогу сделать.

Я догадался, что он говорит про «Буран». Запомнил слово «птичка», так здесь промеж себя называли этот орбитальный корабль, своим внешним видом похожий на самолет или огромную птицу. Мы ехали на аэродром Юбилейный, куда после космического полета планировалось возвращение этого уникального аппарата.

Дорога шла все время прямо, и лишь в конце нашего пути по размашистой дуге мы подъехали к шестиэтажному панельному зданию, внешне отличавшемуся от многоквартирного жилого дома разве что отсутствием балконов. Это был КДПЦ.

День был ветреный, холодный. Покидая автобус, каждый спешил побыстрее забежать внутрь здания.

– Нам на четвертый, – не оставлял меня без внимания Алексей.

Кузнецовы тянулись за нами следом. Нине тяжело было тащить свой избыточный вес, она натужно пыхтела и отставала. Виктор одной рукой волочил канистру, а другой слегка подталкивал жену в спину, приговаривая:

– Еще немного, еще чуть-чуть, еще этаж, он трудный самый…

Мы с Алексеем без проблем поднялись на нужный этаж и вошли в широкий коридор, освещенный гудящими люминесцентными светильниками. С одной стороны коридор заканчивался большим окном. С другой, куда мы направились, в конце него трепыхались сшитые меж собой, приколоченные к потолку, стенам и полу байковые солдатские одеяла. Алексей обратил мое внимание на эту трепыхающуюся под напорами ветра занавеску.

– Близко туда не подходи, споткнешься – вылетишь прямо в степь. За одеялом сквозной проем. Здание еще не достроено, – предупреждал Алексей. – Нам сюда.

Мы свернули налево и вошли в просторное помещение, вдоль стен которого теснились железные шкафы. Один из них, что стоял ближе к двери, оказался пустым, в него мы скинули свои полушубки, шарфы и шапки, все же остальные были битком набиты аппаратурой и рабочей документацией.

В центре комнаты возвышались две стойки размером в мой рост. Снизу доверху они были плотно нашпигованы ячейками электроники. В проеме между стойками была помещена широкая столешница, опирающаяся на железные тумбы. В нее были вмонтированы две платы с клавиатурой и два манипулятора, размером и видом напоминающие наполовину застрявшие в лузах бильярдные шары. Рука непроизвольно тянулась к ним, хотелось их покатать, покрутить, но я сдержался. Тут же на столешнице были установлены два массивных монитора с большими, почти полуметрового диаметра, круглыми экранами. Таким образом из перечисленного железа, окрашенного в серовато-синий цвет, были организованы рабочие места операторов.

С левого края, на крышке одной из стоек, помещалась небольшая пластмассовая коробочка радиоприемника ГГС (громкоговорящей связи). Из нее торчал закрученный пружиной телефонный провод, соединяющий приемник с тангентой (микрофоном).

Вот, пожалуй, и все, что предстало моему любопытному свежему взгляду при первом знакомстве со своим рабочим помещением. Да, были здесь еще три больших окна с видом на какие-то неказистые низенькие строения, что топорщились вдалеке.

– Это солдатские казармы, – пояснил Алексей.

– А зачем они здесь, средь голой степи? – полюбопытствовал я.

– Аэродром охранять.

– Верблюдов гонять, – съехидничал Виктор и стал включать аппаратуру, потирая ладони и приговаривая: – Сейчас согреемся.

И это кстати, так как в комнате было заметно холодно.

Железные шкафы загудели, замигали многочисленными лампочками на лицевых индикаторных панелях. Экраны мониторов зажглись, подобно фосфору в темноте, ровным, мягким зеленым светом.

Виктор был доволен сам собой, держался уверенно. Возрастом он был заметно старше нас с Алексеем, и я принял его за руководителя нашей группы, однако ошибся.

Малость погодя, пока я приглядывался и соображал, что здесь к чему, в комнату вошел небольшого росточка, скромный, невзрачный мужичок (по дороге, в автобусе, я точно его не приметил). Он поочередно поздоровался со всеми, уточнил, подойдя ко мне:

– Новенький? – и, не дожидаясь моего ответа, представился: – Василий.

– Александр, – ответил я ему, пожимая протянутую маленькую, но твердую, натруженную ладонь.

Василий (по фамилии Марущак), как оказалось, в нашей группе был за старшего. Без проволочек он стал вводить меня в курс дела.

– Все, что здесь есть, – неспешно объяснял он, – это аппаратура для сбора, отображения и передачи в ЦУП (центр управления полетами) данных о полете «Бурана». Стартанет «птичка», полетит, наземные станции, расположенные по трассе полета, станут за полетом наблюдать и транслировать сюда его параметры. На экранах этих мониторов, – он ткнул пальцем в светящиеся экраны, – полетные данные будут отображаться, по ним можно будет судить, что с «птичкой» происходит. Туда ли она летит. В режиме реального времени эти данные транслируются дальше в ЦУП. В Подлипках (где развернут ЦУП) точно такая же аппаратура, и там будут видеть то же самое, что и мы здесь. Это очень ценная информация, особенно на завершающем этапе полета, когда «Буран» будет приземляться на посадочную полосу нашего аэродрома. Полетит он и будет возвращаться в автомате, без пилотов-космонавтов. Посадку ему должен обеспечивать посадочный комплекс «Вымпел» – ну, ты знаешь. Наша система – часть этого комплекса.

– Да, – подтвердил я, – я был у разработчиков в ленинградском ВНИИРА (Всесоюзный научно-исследовательский институт радиоаппаратуры).

– Хорошо. Ленинградцы разработали, а изготовляли аппаратуру в Кишиневе, Одессе, Харькове. Привезли сюда. Мы ее здесь смонтировали. Функционально наша система – зрячая часть посадочного комплекса. Если она засбоит или, не дай бог, погаснет во время реального полета, то у всех причастных к делу буквально закроются глаза. Шуму будет… Никто не будет понимать, что с «Бураном», где он, в каком состоянии, как и куда летит. Наше дело – настроить систему так, чтобы она работала безупречно. Чем мы сейчас здесь и занимаемся. Вы с Алексеем очень вовремя прилетели. Включайтесь в работу.

И, обращаясь уже ко всем, продолжил:

– Давайте сегодня разберемся с блоками СУО (система управления отображением). Недавно случился большой скачок по питанию, эти блоки оказались самыми критичными. Возможно, в них даже что-то погорело. Вам с Алексеем, как инженерам, мультиметр и осциллограф в руки, схемы там, в шкафу, кумекайте. Выловите «блох» – монтажники Кузнецовы что надо перепаяют. А я пойду до наших военных добегу. Разберусь, кто там отвечает за электроснабжение. Попрошу, чтобы со светом не баловались или хотя бы предупреждали о переключениях, а то таким макаром нам все тут пожгут.

Озадачив нас, он ушел и до обеда не появлялся. Похоже, долгий у него вышел разговор.

Мы с Алексеем разложили схемы, обвешались проводами, включили осциллографы, начали в проблему вникать. К обеду кое-какие догадки по поводу возникших неисправностей у нас появились, но тут, как говорят в нашей армии, «война войной, а обед по распорядку».

Вернулся Василий, и мы все вместе, дружной толпой побрели в другой конец коридора нашего этажа – в трапезную комнату. Там уже собралось несколько проголодавшихся. Они суетились вокруг небольших письменных столов, сдвинутых в одну линию в середине комнаты. Неказистые стулья, казалось, мешали организации застолья и беспорядочно были разбросаны по помещению.

Лишь только мы вошли, кто-то с порога окликнул:

– Виктор Михалыч, воду привез?

– Да. Вот, – отвечал тот, волоча канистру.

– Наливай, а то заждались.

Водой из канистры Виктор наполнил жестяную, литров на пять, банку. Поместил в нее самодельный кипятильник и включил его. Пока вода доходила до кипения, собравшиеся доставали из своих сумок стаканы, кружки, ложки, привезенные с собою харчи: черный хлеб, сало, докторскую колбасу, плавленые сырки «Дружба».

– Леша, – обратился я к товарищу, – а я не догадался ничего съестного прихватить. Кошелек взял, я б в столовую сходил, а то тут мне с пустыми руками как-то неловко.

– Столовой здесь еще нет, – с улыбкой отвечал тот, – и неизвестно когда будет, так что не стесняйся, вливайся в коллектив. Стол здесь общий, выбирай что глянется. Для тебя все еще только начинается, время отплатиться у тебя будет.

Я примостился к столу рядом с Кузнецовыми. Нина дала мне большую алюминиевую кружку, предложила пару куриных кубиков и пакет с куриным супом. Что делать с кубиками, я не знал, а пакет с супом был мне знаком со студенческих времен, и я выбрал его.

Вода вскипела. Каждый со своей посудиной подходил к банке за кипятком, чтобы приготовить суп, кисель или чай.

Черпанул кипяточку и я. Растворил в нем куриный суп из пакета, взял со стола большой кусок хлеба, но не успел его откусить, как Виктор одернул меня. В руке он держал фляжку со спиртом, которая передавалась по кругу. Он отлил спирт в свою алюминиевую кружку и протянул флягу мне. Я тут же передал ее соседу.

Тот спросил: