Боец без правил. Роман

– Понимаешь… Виктор Иванович… Он… Он угрожал мне! И я боюсь… Чтобы он не причинил тебе зла! Тебе лучше какое-то время не показываться дома… Так будет спокойней тебе и мне!..

Вытаращив глаза, Глеб смотрел на мать, не мигая.

– Но я… Я не сделал никому ничего плохого! За что он будет меня преследовать?! Ма, ты – в своем уме?

Как ни крепилась Мария Сергеевна, слезы навернувшись на глаза, потекли по ее щекам тоненькими ручейками.

– Глеб!

Это восклицание, казалось, вырвалось из самого ее сердца. И Глеб не мог на него не отреагировать. Жалость к матери и к самому себе вдруг пронзила его насквозь.

– Ты – что? Снова хочешь жить с этим отморозком?! А я… Я стал для тебя помехой?..

– Нет, Глеб! Нет!

Мария Сергеевна, шагнув навстречу сыну, прижала его голову к своей груди.

– Тогда говори правду, ма! Говори так, как есть!

– Поверь… Поверь мне!

Женщина изо всех сил тщетно старалась взять себя в руки.

– Тебе лучше не знать этой правды!.. И ни о чем не спрашивать…

Глеб попытался высвободиться из объятий матери.

– Значит, ты все лжешь! И этот… Этот оборотень в погонах стал тебе дороже родного сына! Да и был ли твой сын…

Глеб умолк оттого, что, не в меру расчувствовавшись, дальше не мог произнести ни слова.

Наконец, большим усилием воли он овладел собой.

– …Когда-нибудь дорог тебе вообще?!

Встав из-за стола, юноша бросился в свою комнату.

– Глеб! Погоди, сынок!

Но тот уже выскочил из квартиры, даже не попытавшись прикрыть за собой дверь.

– Желаю тебе счастья, ма! – эхом донеслось до Марии Сергеевны из подъезда.

12

Спортрота, в которую попал служить Глеб, постоянно выезжала то на полковые, то на дивизионные, а то на армейские соревнования. Тренер хвалил подопечного.

– Быть тебе, Глеб, чемпионом, если норова хватит продолжать в том же духе! Ты, ведь, хочешь стать чемпионом?

– Конечно, хочу!.. – отвечал Глеб.

– Верю, что хочешь!

И Владимир Степанович Малой дружески хлопал его по плечу.

Тренер был человек среднего роста. Сухопарый. С виду немного угрюмый и замкнутый. Но, когда вдруг изредка улыбался, маска угрюмости тотчас спадала с его лица, и, казалось, миру являлся совершенно другой человек. Тот, которого подопечные Малого не знали прежде.

О себе Владимир Степанович никогда ничего не рассказывал. Возможно, не хотел. Или же оттого, что никто особенно не интересовался его личной жизнью. Но работу он свою любил, и о молодых ребятах, которые решили всецело посвятить себя спорту, по-своему, заботился. Следил, чтоб режим соблюдали. Кормежка была на должном уровне. На тренировках же спуску не давал. Но в отношении Глеба этого вовсе не требовалось…

Горн буквально изматывал себя ежедневными тренировками, а перед глазами у него так и стояли серые обшарпанные хрущевки его захудалого моногородишки. Иногда же, перед его мысленным взором всплывало лицо матери. Изможденное, осунувшееся. Писем он ей не писал. До того, как Глеба забрали в армию, она навещала его не раз у бабушки. Но когда она появлялась, он демонстративно одевался и тут же выходил из избы на улицу. Ему не хотелось с ней разговаривать. Он был зол на нее и даже презирал. Или только делал вид? А в глубине души его тянуло к ней? Хотелось прижать к груди? И высказать все, что у него накипело в его измученном сердце? Но Глеб не давал волю чувствам.

А когда он представлял себе мерзкую физиономию Головнина, то приходил в бешенство. Ему казалось, он наносит сокрушительные серии ударов не по боксерскому мешку, а по физиономии и торсу Виктора Ивановича. А тому хоть бы хны! Ничего ему не делалось… Подлец! Вот – подлец! Навязался ты на мою голову! Щас получишь у меня! Как следует, получишь!

Не икалось ли Головнину в это время? Не харкал ли он кровью? Этого Глеб не знал. Да и не желал знать. Ему просто хотелось избавиться от всяких мыслей о доме и Викторе Ивановиче, который теперь благополучно сожительствовал с его матерью и, наверняка, мучил ее. Уничтожал морально. Ведь для таких, как этот Головнин, пить чужую кровь – в порядке вещей!

Глеб лупил мешок до тех пор, пока не валился с ног от усталости.

– Послезавтра у тебя бой с Чердынцевым! – предупредил тренер. – Не забыл? Чемпион армии, между прочим!

Присев на скамейку Глеб устало утер полотенцем мокрое от пота лицо.

– Я сделаю его, тренер!

– Не говори гоп!..

И наставник сурово посмотрел на Глеба.

– Ладно! Иди в душ… А завтра мы с тобой еще раз потолкуем о тактике боя. Только помни. Если пропустишь правый крюк Чердынцева… Ляжешь! Ляжешь и уже не встанешь. Понял меня?.. То-то!

13

В воинском подразделении, где числился Глеб насчитывалось примерно два десятка человек. Команда легкоатлетов, борцы, пятиборцы и боксеры. Боксеров было двое. Он и Вован Шмаков. Как и у всех, только что пришедших служить в армию, у Вована были коротко-стриженные волосы, смуглая кожа и всегда настороженный взгляд больших светло-карих глаз. Словно незримый Дамоклов меч, вознесшись над ним, и впрямь, мог в любой момент опуститься ему на голову!.. Шмаков считался не плохим бойцом, но в нем не хватало напора. Он был техничен, но не обладал нокаутирующим ударом. Шмаков прекрасно знал о своих достоинствах и недостатках и не обижался, когда тренер против сильного противника выпускал на ринг Глеба. Победы нужны ему были, чтобы штабное начальство не говорило, что он ел свой хлеб зря. Поэтому Шмаков гораздо реже выходил для поединка. То есть бился тогда, когда противник был откровенно слабым или же не настолько силен, чтобы Вован не мог ему противостоять.

– «Мастера спорта» получу, уйду на тренерскую работу! – делился своими планами Шмаков. – Тренерская работа – это мое! Нюхом чую, что – мое!

– Сначала получи! – осаживал его Глеб. – А то размечтался…

– А как, ты думал? С мечты все и начинается!

Вован не обижался на Глеба. Ведь они были хорошими товарищами. И потому держались друг друга. Почти все свободное время, которого было не так много, проводили вместе. Рассказывали по очереди о былом житье-бытье на гражданке. Иногда ходили в полковой клуб, где крутили кино.

– А девушка у тебя есть? – как-то спросил Вован.

Глеб даже немного растерялся, не зная, что ответить.

– Да, так! Переписываюсь с одной… Инга зовут! В одном классе вместе учились.

– Что пишет-то? – вновь с усмешкой поинтересовался Вован.