Слово – автору. Как человек становится творцом (сборник)

А когда пишешь о своей жизни, ты пишешь искренне, ничего не выдумывая. И тогда у тебя в статьях появляется то самое, что и должно быть – искра, зажигающая самых разных людей. Просто большинство не может высказать эти же мысли так складно – оно как будто немое. А журналист способен выразить свои поиски смысла жизни и передать эмоции – так, чтобы это нашло созвучие в настроениях масс.

Тираж «Комсомолки» тогда был гигантским – 22 миллиона. И слово ценилось куда больше, чем сегодня, когда никто ни за что не отвечает. Оно было на вес золота. Люди газетам верили.

В этой ситуации нельзя было ошибиться. И я для себя тогда определился: ну ладно, все рухнуло – и хрен с ним. Все разбегаются. Но есть же вещи, за которые можно держаться: семья, любовь, дети. И ради них, ради их будущего нужно продолжать жить, работать, бороться – всплывать, а не тонуть.

Вот так и появилась эта идея. Остальное – дело техники. Статья вроде философская, а как ее сделать живой? Естественно, существовало правило: для затравки надо взять человека, рассказать о его судьбе и потом ее умножить на миллионы других. Напомнить историю, подвести факты – чтобы стало понятно: это не просто одна судьба, а общественное явление. И давайте теперь будем решать, что с ним делать.

– Этому вас учили на журфаке, или уже когда вы в «Комсомолке» работали?

Таким вещам не учат – сам доходишь. В «Комсомольской правде» было так: «Милый, на хрена ты мне принес какую-то кучу фактов?» Это никому не нужно. Человеку всегда интересен другой человек, его жизнь. Поэтому если хочешь написать серьезную статью, с историческим контекстом, то, естественно, тебе надо найти героев и на их примере все изложить. Сейчас так уже почти не делают. А зря – может, и газеты настолько быстро не умирали бы.

– Вас подтолкнула история ваших коллег, а потом в начале статьи вы описали некую обобщенную ситуацию? Или это тоже реальные люди?

– Тогда не принято было жаловаться и говорить о своей судьбе. Журналисты – вроде как солдаты партии, которые не должны сами вылезать на экраны, на страницы газет. А должны заниматься другими людьми. Не буду же я писать: вот наш корреспондент, его жену избили… Поэтому просто взял из почты подходящее письмо. В редакции был огромный отдел, который эту почту читал. Там человек 40 работало, конверты приходили мешками. Это сейчас в интернете отклики на статью – два, три десятка или сто. А тогда сотни писем присылали. Только в Сети сегодня почти никто не может двух слов связать – либо ругается, либо мычит, как корова, а в те годы люди писали связно и грамотно. Так что я попросил подобрать подходящее письмо, интересную судьбу. И использовал его в качестве зачина.

– Сколько вы работали над этой статьей?

– Этот процесс всегда приблизительно одинаковый. Сначала приходят в голову какие-то вещи. Недели две сидишь, размышляешь – созревает идея статьи. Начинаешь собирать факты – на это уходит еще две-три недели. Потом за неделю можно оформить материал. Раньше же не писали, как сейчас: с первого раза – вкривь, вкось, с ошибками. Требовалась, чтобы была выверена каждая строчка, каждое слово. Поэтому пишешь, переписываешь, какие-то факты выбрасываешь, какие-то, наоборот, ищешь и добавляешь. Главное – в то время нельзя было соврать: люди читали грамотные.

Если я пишу в этой статье, например, о том, как революционеры принимали свои декреты, касавшиеся женщин, то не могу же это из пальца высосать. В «Комсомольской правде» была большая библиотека. Хочешь что-то найти – идешь туда, заказываешь литературу. Тебе приносят нужные материалы – садишься и начинаешь копаться, работать. Вот так делали статьи. По-другому не получалось.

Зато сейчас можно врать – и не поймешь, где правда, а где брехня. Меня это очень напрягает в интернете: чему верить, а чему нет? Чем еще хороши газеты: там не врут так беззастенчиво и нагло. А вот один известный телеканал недавно снова обещал конец света: к планете, мол, летит огромный астероид. 12-го числа готовьтесь помирать. Пришел этот день – и ничего. С кого спросить?

Найти свою тему

– При работе над статьей «Я люблю» вы выбрали тему самостоятельно или предварительно согласовали ее с редактором? Была ли в этом смысле свобода творчества?

– Когда ты еще молодой корреспондент и не понимаешь, о чем и как надо написать, с «этажа» тебе присылают тему. Или дают читательское письмо – разберись. Я так первую статью в центральной «Комсомолке» написал о дедовщине. И в итоге вообще стал первым, кто в Советском Союзе рассказал об этом явлении на страницах газеты. Называлась она «Однажды в кубрике». Потом было еще много статей. Но, став в начале 1990-х заведующим корреспондентской сетью, я как начальник получил больше свободы. В потогонной системе уже не работал: хочешь пиши – хочешь нет. И мог сам выбирать, какой темой заняться. У меня ведь все равно на душе свербило. Что это я сижу, как чиновник, с утра до вечера, и какой-то ерундой занимаюсь? То региональных корреспондентов погоняю, то строчки их считаю, то таскаю материалы на летучку и говорю: вот он, бедный сирота, ему детей кормить – поставьте его заметку в номер. Самому мне хотелось написать что-то стоящее, отличиться. А такую статью подготовить – не то же самое, что по заданию смотаться в Баку, Ереван или Таджикистан по конкретному инфоповоду. Поэтому сидишь, занимаешься осмыслением, в библиотеку ходишь. Выписываешь книги, разбираешься. И потихоньку-полегоньку собираешь материалы.

Так был написан целый цикл статей подобного типа: «Бедность», «Коррупция», «Жестокость», «Быль о правах», «Революция на экспорт», «В гостях хорошо? А дома плохо…», «Русский вопрос», «Великая автомобильная мечта» и другие. В то время это все было в новинку, и такие исследования шли на ура.

«Комсомольская правда» тогда выходила всего на четыре страницы. А только на «этаже» у нас пишущих работало 110 человек, и еще 40 – корреспонденты по всему миру. Существовала жесточайшая конкуренция, чтобы вообще на полосу попасть. А уж чтобы тебе ее целиком выделили – можно только мечтать. Но я вот нашел свою тему. (Вообще, каждый журналист должен это сделать.) И цикл статей возник исходя из простой вещи: на новом этапе надо было понять советскую действительность, уже по-другому ее осветить. Нам же как говорили: у нас коррупции нет, бедности – тоже. А эти публикации развенчивали такие представления. То есть впервые было сказано, что та же бедность все-таки есть. А почему? Потому что так у нас государство построено.

– А откуда вообще взялась эта позиция развенчания советской действительности? В вас какое-то внутреннее диссидентство сидело, либо это стало установкой издания в целом?

– Да, сидело. Причем всегда. Есть такое психологическое правило: чтобы идти дальше, надо разобраться с прошлым. Оттолкнуться от чего-то. Признать, что это неправильно, и шагнуть дальше. Был как раз такой период.

Но вскоре разоблачение стало общим местом. И уже многие продолжили глодать ту же самую кость. Чем я горжусь, так это тем, что никогда не повторяюсь. Написал вот статью о мафии – о том, что в СССР она тоже существовала – и больше мне это не интересно.

Но со временем развенчание советской власти осточертело и всем остальным. Сейчас в силе другой тренд. Мол, в то время все было хорошо: страна прекрасна, жизнь чудесна. Прошло 25 лет – и люди забыли. Пресса поворачивается вслед за ними: «Вот если бы не развалили великую страну… А кто развалил? Ааа, эти негодяи – Горбачев да Ельцин…» Ничего подобного!

Все в этом процессе участвовали – каждый по-своему. По-толстовски – как в романе «Война и мир»: если бы любой солдат не пошел на войну, не было бы и 1812 года. Таково свойство человеческой природы и памяти: никто не скажет, что он лично виноват. Да, я тоже приложил руку к этой революции. Причем в немалой степени: все-таки работал в главной газете Советского Союза с тиражом, вошедшим в Книгу рекордов Гиннесса. И писал огромные статьи, которые крушили старую систему. Воздействовал на десятки миллионов умов советских людей. И я это признаю!

– Сейчас вы не переоцениваете это: надо ли было разрушать все?

– Здесь есть какие-то общие тенденции. Если пружину сжимать-сжимать до самого упора, потом она хлопнет – мало не покажется. Если 70 лет у нас так людей прессовали, то, по моему глубокому убеждению, ни к какому другому сценарию мы готовы не были. Потому что советская власть всех достала.

Это вот как сейчас начинают вспоминать царя: ой, он хороший. Я вообще-то его уважаю, но прекрасно представляю обстановку, которая была тогда. И уж тем более не забыл ту, что сложилась в 1991-м. Не надо врать: всем коммунисты стали поперек горла, так же как в 1918 году царь и его приспешники.

Общество уже созрело к каким-то переменам, а они все сидят. Можно было сделать конституционную монархию после 1905–1907 годов, в 1912—1913-й потихоньку перейти, и живы бы все остались. Нет, ни хрена – баба ему все толковала: «Держись за самодержавие». И додержались. То же самое и в 1991-м: надо было перестать сопли жевать. Хотя, конечно, никто не перестанет – таково свойства человеческой психологии, надо реально на вещи смотреть.

В итоге коммунисты так всех достали – и в национальных республиках, и в самой России. Я помню день, когда разгоняли ЦК КПСС: пришла толпа – и никто их не жалел. Так что и я ни о чем сегодня не жалею. Да, мы пострадали. Потому что не были готовы к реформам. Как и сами наши реформаторы – ни Ельцин, ни Горбачев…

В поисках яркого факта

– Давайте поговорим о фактах. Почему вы выбрали именно те, что приведены в статье?

– Да потому что они самые яркие. Сегодня это общеизвестно. Например, что у Ленина была любовница Арманд. А раньше очень многое скрывали. И людям было интересно узнать правду. Я ковырялся в архивах, книгах. Искал какие-то параллели с современностью, показательную статистику, любопытные эпизоды. Например, как-то нашел факт, иллюстрирующий патологическую жестокость Ильича, и очень был этим горд. Ленин любил охоту. И когда находился в ссылке, однажды, гуляя с ружьем по лесу, обнаружил зайцев, которые после разлива реки не утонули и выбрались на островок. Так он их поубивал прикладом и дубиной. Жена его написала об этом в письме к матери. А мне яркий эпизод пригодился для одной из публикаций.

Каждую историю, с которой можно начать статью, я называю зачином. И такой зачин должен быть в любом материале, чтобы читатель зацепился. А чем его зацепить? Либо ярким фактом, либо человеческой судьбой. Людей интересуют люди.

– Но при этом складывается ощущение, что отношение к герою у вас прагматично-служебное. Он нужен для зачина, но дальше вы не сильно углубляетесь в его личную историю…

– Если факты созвучны какому-то общественному резонансу, то они в общую историю попадают. Иногда надо закольцевать текст: начинаю с них, как в статье «Я люблю», и заканчиваю ими. В конечном итоге людям интересно не только наживку проглотить – им хочется узнать, а что дальше с этой конкретной судьбой. В данной статье рассказывается, что они живут в Смоленске, что в России не смотрят, какая у тебя нация…

– Вы сказали, письма приходили сотнями. На эту статью был какой-то отклик?

– Да. В 1991 году люди еще письма писали: о том, что надо держаться за любовь, семью – за вечные ценности. А статья, на которой они приходить перестали, была про автомобилизацию

– о том, что промышленный подъем в России начнется именно с нее. (Что, собственно, и произошло. Мы просто долго раскачивались, потому что у нас было много нефти и газа.) Но людям в то время уже стало все равно, потому что они выживали и думали, как бы не умереть с голоду. Писем в редакцию мешками больше не присылали.

– К вопросу о вечных ценностях – вы и сейчас разделяете эту позицию?

– Конечно. У нас сегодня тоже много политизированности. Людей вовлекают в эту тематику с помощью ток-шоу. А на самом деле в хорошо организованном обществе политикой может интересоваться 10–15 % населения. Она становится массовым явлением в переломные моменты, когда гражданскому обществу требуется проявлять повышенную активность. А в остальное время – у каждого свои интересы, в зависимости от уровня духовного развития.

Глава 3

«Нужно объяснять, почему мы живем именно так»

– Поговорим еще об одной вашей статье того периода – «Бедность». Плюс вторая статья – «Русское богатство», вышедшая через 15 лет. В первой вы вспоминали царскую Россию, во второй – СССР. Считаете, это теперь некий образец?

– Нет. Там я тоже не вижу ничего хорошего. Могу этот разговор начать с дискуссии с сыном. Недавно я с ним встретился. Он работает учителем в школе. Даже завучем. Молодой парень. Раньше ходил в бизнес. Работал. Сам пробился. Начинал официантом. Перешел в крупную финскую торговую сеть: продавцом, потом заведующим отделом, затем его забрали в головную структуру – продвигать товары и развиваться дальше. Но тут грянул кризис, и в 2009 году сына вернули обратно завотделом. Ему это не понравилось, и я взял его к себе – заместителем директора по продажам в маленькое предприятие в Калуге. Неожиданно он бросил и эту работу. Год сидел, к чему-то готовился. Я молча наблюдал. А сын взял и ушел трудиться в школу. Оказывается, за это время закончил заочно институт, сдал экзамены и устроился учителем биологии. До этого у него тоже было ветвистое прошлое: бросил школу, пошел в медучилище. Выпустился – стал медбратом. Я ему говорил: «Дальше врачом пойдешь». Нет. Четыре года болтался – искал себя. Параллельно учился в академии туризма. И вот теперь завуч.

Встретились мы – и заспорили. Я так понимаю, у молодого поколения соответствующими публикациями, показами всего и вся в определенном ключе сегодня тоже вырабатывается определенная точка зрения. Мой сын родился в 1986 году, когда уже начался распад Советского Союза. А сейчас он вполне современный молодой человек. И у нас уже идет дискуссия поколений.

Сначала завязался разговор про то, что в их школе сплошь ретрограды: люди пожилые, ничего нового не хотят. А он же молодой, у него избыток энергии. Все пытается там воевать, что-то доказывать. Уже даже комиссия приезжала, какие-то его идеи одобрила – все разрешения дала, а никто шевелиться не собирается. Я говорю: «Ну, они советские люди, привыкли в СССР жить. Когда никуда не сунешься, ничего не сдвинешь. Не дай Бог мне туда вернуться». А он вдруг возражает: «В Советском Союзе было прекрасно – если не все, то очень многое». Тут мой черед не соглашаться: «Ничего хорошего там не было. Ты не жил в то время, а рассуждаешь с таких позиций». А чего бы ему не рассуждать? Квартира двухкомнатная есть, машина тоже. Сейчас вот поехал в Испанию, а недавно был на летних каникулах в Италии. Поэтому можно ностальгировать о былом. А мне о том времени хорошего вспоминать нечего.

– Но ведь люди вашего возраста тоже вспоминают…

– Вот как раз принципиальный вопрос. Я жил неплохо: умный человек при любом строе не пропадет. Выбился из низов. Был заместителем главного редактора в «Автомобильном журнале Казахстана». Потом редактором. Перешел в «Комсомолку». Пайку мне давали, машина у меня была. Потом, глядишь, поднялся бы – и дача появилась казенная. Но вопрос в том, что меня это не устраивало. Если ты выполняешь те правила жизни – делаешь, что полагается, пишешь, как надо, – будет все хорошо. Нет – тебя сотрут в порошок. А мне хотелось все-таки других вещей. Хотелось свободы. Хотелось повидать мир. Реализоваться, в конце концов. Написать свои книги, издать их. Все это было очень затруднительно. Только если ты в идеологическом плане соответствуешь, тогда тебе все карты в руки. А нет – значит, нет. Я же никогда не соответствовал – ни тогда, ни сейчас. Был сам по себе.

Поэтому когда разговариваешь с молодежью – вопрос в том, чего человек хочет в конечном итоге достичь. Вот я сыну и говорю: «Ты рассуждаешь как? Квартира, машина, семья, достаток… А я мыслю с другой позиции: главное для человека в жизни – реализоваться». То есть сделать, что можешь. Независимо от того, будут тебе рукоплескать или нет. Ты сам для себя планку определяешь – не общество. Меня все, что обо мне говорят, не интересует. Потому что знаю, чего я должен в жизни достичь. Для меня именно это вопрос вопросов.

«Человек счастлив, если выполнил свою миссию»

– Откуда такое знание взялось?

– Оно проистекает из внутренних потребностей. Есть такая категория людей, которые знают, для чего пришли на землю. И если они эту миссию выполняют, то счастливы и довольны. А если нет – тогда вся жизнь фактически становится неудачной. Я вот, например, знаю, что моя миссия – создать новое учение: философское, эзотерическое или какое-то еще. Основные его принципы вкратце описал еще в «Канонах розы мира». Это вещи, которые пришли ко мне много лет назад. Но я должен реализовать все, что мне было дано. Все, что знаю, что видел. Все, что стал понимать. Даже не важно, какова глубина твоего понимания: душа каждого человека вибрирует на том или ином уровне. И каждому ставится задача по плечу. Говорят же, что Господь никому не дает крест, который он не в силах нести. Для одного, может, высшее достижение – создать семью, родить семерых детей, поднять их на ноги. И если сделает это – он реализовался. Задача другого – открыть человечеству какие-то великие тайны космоса. Ему эволюцией или Богом дан такой духовный мир, духовный подвиг. Третий еще что-то должен. У царя своя задача. Как у Путина, например, – восстановить Россию, чтобы она не исчезла. А моя задача вот такая.