…В состоянии мига… (сборник)

Стыдно ей врать, да и поздно уже: про своё «блестящее» положение я ей уже раззвонил в первые встречи… Ну что я ей скажу? Забери меня, Эльза, с собой, я тебе там байки смешные травить тоже буду? Или – ещё смешнее – оставайся, Эльза, в Сибири, покажу тебе, как зимой у берёз стволы от мороза лопаются… У меня, в моей конуре, в моей бомжарне – место на шконке милому другу завсегда отыщется…

И ничего я ей не говорил. То есть говорил, конечно, отрабатывая её версию о моём офигенном IQ, языком, как помелом, мёл – но всё не о том… А про главное молчал. А по другому – как?

Зря, конечно, встретились, зря… Послали бы вместо неё какого-нибудь дурачка Клауса или Ганса освещать телезрителям дебильные посиделки деловых кругов – ну, и запомнились бы мне эти посиделки только стащенной бутылкой хорошей водки…

Но однажды случилось нечто. Такое, чего я ни понять, ни осмыслить не могу. Один из наших, этих, барыг, учредителей «Кина и немцев», чем-то обожрался и помер скоропостижно. Я не это понять и осмыслить не могу, это я очень хорошо понимаю, я совсем про другое…

Натуральнейшим образом, как наши, так и немецкие члены Клуба решили его проводить в последний путь. А чего не проводить, когда они бабло вместе намывали, пресс-конференции вместе давали и денег полно? Им ведь не нам, билет на самолёт – раз плюнуть! Они, значит, все припёрлись провожать на кладбище этого несчастного зампреда клуба деловой дружбы, и от избытка чувств потащили пресс-пул на кладбище…

Там мы с Эльзой замёрзли, и я угощал её украденной с фуршета водкой, умилив старинным складным пластиковым стаканчиком из кармана, а так же плавленным сырком «Дружба» на закусь. Помёрзнув (и выпив с горя) на кладбище, мы закопали несчастного негоцианта, и поволоклись, как были, большой делегацией, на поминальный ужин…

Поминки там или нет, куриная лапша или не куриная – а я сел с Эльзой рядом, как у нас уже было заведено в прошлые её приезды. На нас никто не глядел, в хвосте стола, стали тостовать покойника, какой он был незаменимый и деловитый, энергичный, и с IQ (само собой) – высших сверхчеловеческих пределов…

И тут меня взяла такая тоска… Вы поймите правильно – конечно, не по барыге, который, обожравшись не тем, откинулся, пожив перед этим всласть. Этому доброго пути и земля пухом! А просто общее кладбищенско -поминальное настроение наложилось на жуткую мысль: нет теперь с нами этого NN, мало ли? Может, Клуб собирать перестанут (он же был душой всей затеи) – немцы больше не прилетят, и Эльза с ними тоже больше не прилетит…

А мне что же тогда? Я и живу, собственно, от одного её прилёта до другого… А она даже не чувствует… Жестокие они бабы, в Европе… Можно ли такой вот ментальный пронзительный вопль не услышать?! Нашла себе забаву, дружка по электронной переписке… А что, если она и её съемочная группа в нашем городке в последний раз? Я-то ведь туда, к ним не долечу, дело ясное! Это они летают, как здрастье сказать, а мне авиабилет в Берлин не в одну мою зарплату встанет…

Пока наши инвесторы обменивались траурными речами – Эльза вышла покурить в вестибюль делового комплекса, где всё это безобразие происходило…

И я зачем-то попёрся за ней следом. Я даже не знал, что она курить пошла. А вдруг она в туалет бы пошла, а я как хвостик – неотступно следом?! Ну, неудобно, неприлично, честное слово – однако я так сделал, потому что эта тяга была сильнее меня…

Встали мы с ней в пустом и гулком вестибюле, среди стекла, металла, мрамора, из залы доносятся голоса, скупо проливается свет, а мы в полумраке. Она мне сигарету дала, курим вместе, дым в потолок…

Я так понимаю – она сперва мне просто пожаловаться хотела. Ну, как близкому человеку, как другу – кому-то же надо пожаловаться на жизнь! И кто бы мог в ту секунду подумать, что из банальной жалобы красивой девчонки выйдет?!

– На нашем канале сокращения… – говорит она глухо – Меня вызвал новый директор и сказал, что я «подпадаю»… Ну, конечно, если я соглашусь с ним «поближе познакомиться», то он может изменить мнение о моём профессионализме… Мерзавец!

– Расстрелять его мало… – сказал я с постным, казенным осуждением на лице в рамках профессиональной солидарности. А потом набрал в лёгкие побольше воздуха и выдал страдальческое – Хотя я его понимаю…

– Кого понимаешь? – оторопела Эльза.

– Я хотел сказать… – стушевался я – что если бы меня за тебя расстреляли, я был бы не против…

– Однако, Тоша… – она смотрела на меня пристально и гипнотической силой своего прекрасного взгляда не давала мне отвести глаз. – Ты это серьёзно?!

Мною двигало отчаяние. Я не хотел ей врать. В конце концов, почему?! Пусть знает…

– Эльза, почему это тебя удивляет?! Чего такого есть в моей жизни, что было бы дороже минуты с тобой?! У меня жалкая, пустая жизнь… Она – небольшая цена за счастье быть с тобой хотя бы… хотя бы… Короче, можешь обижаться, но я понимаю твоего директора… Он считал, что у него есть шансы, и он попробовал! Если бы у меня был шанс, а я бы не попробовал – я бы себе никогда потом этого не простил…

Мы оба согласно и солидарно помолчали. Потом она сделала шаг ко мне и сказала совсем тихо:

– Мне плохо в Германии, Тоша… Я хотела бы вернуться…

– А зачем ты мне это говоришь?

– А затем, что я не знаю, стоит ли возвращаться? – улыбнулась она обворожительно. – У вас тут теперь всё то же самое, что и там…

– Может быть… – бормотал я, вконец смущённый её близким дыханием – Но там, где ты, Эльза – там и Солнце…

– Ты правда так считаешь? – сузила она зелёные коварные глаза.

– При чем тут – как я считаю? Если это очевидно?

– Тогда забери меня к себе, Тоша…

Сперва мне показалось, что я ослышался. Потом я подумал, что она пошутила. Наконец, я догадался: европейская тележурналистка, конечно же: где-то в фойе скрытая камера и это розыгрыш…

Потому что она говорила совершенно серьёзным тоном. Она не шутила. Она – тележурналистка в кадре. А я страшненький чухонский газетный репортёр в экономической газете…

Две слезинки сползли из моих бесцветных и невыразительных глаз.

– Эльза, что я плохого тебе сделал?! Зачем ты так поступаешь со мной? Где скрытая камера?!

– Дурачок! – сказала она, и погладила меня ладонью по плохо пробритой щеке (а для кого мне было бриться?). – Нет никакой скрытой камеры… Я не шучу… Сейчас всё в твоих руках. Я своё слово сказала… Решать тебе…

Дальше было совсем уж невероятно. Если решать мне – то я всё давно решил. Я её обнял прямо в фойе этого забытого нами поминального обеда и мы поцеловались самым страстным поцелуем в моей жизни.

А потом… Да, это звучит неправдоподобно, но так оно всё и было, клянусь… Мы уехали ко мне, и она одобрила мою захламлённую и облезлую «полуторку» в «хрущевском» панельном доме. На следующий день она сдала в аэропорту билет и съемочная группа канала GTV улетела в ФРГ без неё…

И мы стали жить вдвоём. Странным образом тесная для одного квартира стала для двоих просторной. Бедная для одного – она стала роскошной для двоих. В ней ничего не менялось – но изменилось всё. Я был жалким газетным репортером – а стал уважаемым сотрудником экономического издания! Раньше ел гадкие макароны с томатным соусом – а теперь вкушаю великолепные изысканные спагетти с чарующим кетчупом…

Но при этом должность моя не изменилась, и визитки перепечатывать не пришлось, до сих пор не понимаю, как такое может быть?

Правда, моего оклада как-то не очень хватало, и она устроилась на наше местное телевидение. Учитывая её прежнее место работы – её взяли без лишних разговоров, а русским она владеет превосходно, с детства! При этом, щадя моё самолюбие, она уверяла меня, что просто не может без телевидения, и что это не ради денег – ради самовыражения и личностного роста… Я как бы верю…

И ещё: скоро у нас родится ребёнок. Под напором таких фактов я вынужден признать очевидное, но невероятное: она не шутила, не разыгрывала меня, и не играла со мной. Всё случилось на самом деле. Она просто взяла и поселилась у меня.

И говорит, что это ей нравится. В чем тут подвох? Думайте сами, я, видит Бог, не знаю…

ВЫСОКО ОТ ЗЕМЛИ

– Неужели пришёл? – ликовала потрясённая Марина, выглядывая из-за угла ампирной сталинской пятиэтажки – Неужели догадался?!

Факт был налицо. Три дня назад она случайно столкнулась на улице с тем, кого не видела четверть века. Они и обрадовались, и испугались друг другу, как часто бывает в таких случаях… И тогда Марина решила действовать наудачу:

– В субботу, в два, в самый счастливый день жизни…

И никаких больше уточнений. Самый счастливый в жизни день – он у них один на двоих? Или разные?

Оказалось – всё-таки один. Без карт-схем и гугл-навигаторов сердце вывело его в этот дворик, где всё – убийственно по-старому. Это в календарях осени бывают разных лет… А тут всегда одна и та же, единственная…

Всё по-старому – только прошла четверть века. И как же много кого уже нет! В голове колоколом поминовения отдаются простые вопросы-ответы, заданные торопливо, на уличной встрече:

– Не слышал, где Тоша?

– Погиб Тоша… Давно уже, в Чечне застрелили…

Что-то дёрнулось в женской груди, как будто невидимая рука сжала сердце в кулаке…