Конец Пиона

– Если что, скажете, что я сам развязался, – снова попросил их Александр.

– Нет, брат, извини. Зачем нам лишнее. Ты уж сам выпутывайся из этой ситуации.

Их разговор прервал скрип открываемой двери. В подвал заглянул молоденький солдат в натянутой на уши пилотке. Заметив, что Тарасов пришел в себя, он передернул затвор винтовки и приказал ему следовать за ним. Александр шел по узкому коридору, стены которого были выкрашены в грязно-зеленый цвет. В спину ему упирался трехгранный штык винтовки. Стоило ему замедлить движение, как он больно впивался в нее.

– Стоять! – громко скомандовал солдат. – Лицом к стене!

Тарасов выполнил команду. Боец открыл дверь и с силой втолкнул его в какое-то помещение. В дальнем углу за небольшим столиком сидела женщина средних лет, одетая в военную форму. Синяя шерстяная юбка плотно облегала ее крутые бедра. Она повернулась к нему и смерила его презрительным взглядом. Напротив нее за большим столом сидел майор. Ворот его шерстяной гимнастерки был расстегнут. Первое, что бросилось в глаза Александру, была шея майора, а если вернее – ее отсутствие. Обвислые щеки офицера буквально лежали на петлицах его гимнастерки, закрывая знаки различия.

– Проходи, Татарин, проходи. Семенов, развяжи ему руки, – приказал он солдату.

Тот отставил винтовку в сторону и стал развязывать Тарасову руки. Офицер достал из лежащего на столе портсигара сигарету и закурил.

«Странно, – подумал Александр. – Почему майор курит сигареты, а не папиросы, которыми, как правило, снабжают офицеров наши тыловики? Впрочем, здесь фронт, и наверняка, курят то, что имеют».

От одежды солдата, что развязывал ему руки, тоже пахло знакомым запахом немецких сигарет.

«Может, мне все это чудится? – спросил он сам себя. – Давно не курил, и желание втянуть в себя табачный запах вызывает эти вкусовые галлюцинации».

– Садись! – приказал ему майор и указал на стоявший посреди кабинета табурет.

Тарасов сел и начал растирать затекшие руки.

– Нам все известно, Татарин, поэтому я рекомендую ничего не скрывать.

– А что вам известно, товарищ майор? – спросил его Тарасов.

Тот усмехнулся.

– Ты, наверное, шутник, Татарин. Я же сказал тебе, что все. Я знаю, что ты являешься заместителем командира немецкой диверсионной группы. Знаю твою кличку, которую тебе, как собаке, дали немцы. Знаю задачу твоей группы. Всего этого достаточно, чтобы поставить тебя к стенке. Мне все это рассказали твои подчиненные – Токарь и Цветной. Они, в отличие от тебя, поняли, что лучше все рассказать сразу, а не ждать, когда мы из них вытянем эти сведения клещами.

Он сделал паузу, стряхнул пепел от сигареты в массивную чугунную пепельницу, стоявшую на краю стола, и спросил:

– Что молчишь? Ты что, удивлен хорошей работой НКВД?

– Почему удивлен? Я сам являюсь сотрудником особого отдела. Людей, что вы назвали, я не знаю и никогда их не видел. Я вам еще раз говорю, что я капитан НКВД, сотрудник особого отдела 157-ой стрелковой дивизии, возвращался из госпиталя в часть, которая, по моим сведениям, сейчас отведена на отдых в пригород Ярославля. Воспользовался попутной машиной, которая по дороге сломалась. Пришлось идти пешком, а тут – ваши солдаты.

– Не нужно мне врать, Татарин! 157-ая стрелковая дивизия уже три дня назад передислоцировалась в город Рыбинск. Это для справки.

За разговором Тарасов не заметил, как в кабинет вошел еще один человек в форме НКВД и встал за его спиной. Когда майор закончил фразу, мужчина нанес ему сильный удар ногой в бок. Тарасов слетел с табурета и упал к ногам майора.

– Ты случайно не убил его? – спросил хозяин кабинета лейтенанта.

Тот нагнулся и, нащупав пальцами на шее Александра сонную артерию, улыбнулся.

– Живой, просто отключился, – коротко бросил он и, достав из кармана синих галифе носовой платок, вытер им свои пальцы.

Офицер выглянул в коридор и, заметив часового, приказал ему убрать неподвижное тело. Солдат закинул винтовку за спину и, схватив за ноги массивное тело Александра, потащил его волоком в камеру.

***

Тарасов открыл глаза и долго не мог понять, где он находится, сильно болела голова и бока. Откуда-то с потолка в помещение проникал серый дневной свет, от которого облупленные стены камеры делали ее мрачной и абсолютно безжизненной. Недалеко от него в углу сидела большая крыса и лапками мыла острую мордочку. Ее маленькие блестящие глазки сверкали, словно два драгоценных камня. Стоило Александру пошевелиться, как крыса с писком исчезла в норе. Он хотел приподняться, но сильная боль в левом боку заставила его ойкнуть.

«Кто же меня так сильно ударил?», – подумал он, стараясь восстановить последние события.

Тарасов с трудом приподнялся на локтях и осмотрел камеру. Она была небольшой: метра четыре в длину и два с половиной в ширину.

«Может, стоило представиться этому майору? Тогда я, наверняка, сейчас лежал бы в чистой палате госпиталя и пил горячий чай».

Эта мысль невольно развеселила его: он представил себе, как вытянулось бы от удивления лицо майора от его рассказа.

«Нет, я никому не должен говорить о своем задании. А вдруг это немцы? Ведь не зря же Проценко предупредил меня о провокации. Прежде чем раскрыться, нужно узнать, где я нахожусь».

За металлической дверью раздались гулкие шаги надзирателя, которые затихли около двери его камеры. Глазок открылся, и в отверстии сверкнул глаз охранника. Неожиданно с улицы донеслась немецкая речь.

«Откуда здесь немцы? – промелькнуло у Тарасова в голове. – Если нас выбрасывали далеко за линией фронта, то немцев тут быть не должно».

От этой мысли ему стало не по себе.

«Выходит, это все игра, и меня проверяют, сдамся я или нет, но почему именно меня? Если это так, то мне не только нужно включиться в эту игру, устроенную немцами, но и сыграть в ней одну из главных ролей».

Металлическая дверь со скрипом открылась, и в камеру вошел все тот же красноармеец, который поставил перед ним металлическую миску с едой.

– Слушай, земляк, – обратился к нему Александр, – меня действительно расстреляют без суда и следствия или передадут в военный трибунал?

Боец растерянно посмотрел на Александра: он явно не знал, что ответить.

– Скажи, а до города далеко? У меня там живет сестра. А то расстреляют, и никто не узнает, где могилка моя, – закончил он словами известной тогда песни.

– До какого города? – переспросил его боец. – Если до Смоленска, то не так далеко.

«Выходит нас выбросили не под Ярославлем, как говорил мне Хейг, а под Смоленском. Значит, я прав, это – игра».

– Слушай, брат, ты передай своему майору, что я готов рассказать все, что знаю. Пусть он меня вызовет на допрос.

– Хорошо. Передам, – произнес боец и направился к двери.

Через мгновение она закрылась, и в камере повисла мертвая тишина.

***

Ждать пришлось довольно долго. Серый свет, который был за окном камеры, исчез. Тарасов вытянул руку и вдруг почувствовал, что коснулся чего-то живого. В ту же секунду он ощутил сильную боль в ладони. По всей вероятности, он в темноте задел крысу, и та укусила его. Громко выругавшись матом, Александр оторвал полу от нательной рубашки и стал перевязывать укушенную ладонь.

«А вдруг она бешеная?» – почему-то подумал он, вспомнив соседа, который скончался от бешенства после укуса лисы.

От этой мысли ему стало не по себе, и он еще сильнее стянул рану куском ткани, словно это могло спасти его от этой болезни. Его слух в темноте обострился так, что он мог безошибочно сказать, в каких камерах сидели заключенные, а в каких нет. Он дважды попытался связаться с ними, громко кричал, но ответа не было. Засов на двери противно лязгнул, и она широко открылась. Яркий луч света заставил его зажмуриться.

– Вставай! – скомандовал боец и, пропустив его, двинулся за ним.