Возвращение.

– Арчибальд, к сожалению, второй сигары у нас нет, но могу угостить вас с моей пачки.

– Не сочтите отказ за грубость, но я не курю.

Убирая пачку обратно во внутренний карман Кристиан сказал, усмехнувшись:

– Да что вы, ничуть не обижусь. Напротив, примите мою искреннюю зависть. Я много лет и много раз пытался бросить, но, каждый раз возвращался к началу. Сегодня пятница, конец недели. Дела я почти все сделал, а те, что не сделал – подождут до понедельника. Вы знали, что, обычно, такие сигары курят не один раз? Её можно раскурить дважды или даже три раза из-за крепости сушёного табачного листа. У дорогих сигар, лист срывают с верхней части табачного куста, сушат и обёртывают перемолотую смесь из других сортов табака. Исходя из моего опыта и ощущений – это очень хорошая сигара, её хватит на полчаса, не меньше. Прошу вас уложиться с вашими рассказами, просьбами или что там у вас на уме, в это время. И если мне действительно станет интересно, то в пятницу бары открываются уже через пару часов после обеда и наш день закончится там.

Предупреждённый кратким рассказом Магнуса о характере заместителя я был вооружён и пошёл в атаку, рассказывая мой план в деталях, опущенных при беседе с охранником. Я рассказал за наш первый с Эмбер отпуск и за визит в Исландию, в Рейкьявик в частности. Упомянул завлёкший Эмбер своим мистическим видом Холлоу Бей, мимо которого шёл наш корабль.

Едва я заговорил про остров, Кристиан удивлённо спросил:

– Чем вашу спутницу так заинтересовал этот остров? Голый камень в море. На нём ничего нет кроме старого маяка, ещё более старого смотрителя, да его развалины дома. Одни затраты у нас по бухучёту, сколько там ремонтов ни делай – всё равно, то доски где сгниют, то краска с маяка осыпаться начнёт. У меня под этот остров целая полка в кабинете отведена, забита вся одними бухгалтерскими отчётами, о затратах. Туда даже туристы не захаживают, а паром, знаете ли, содержать вообще одна большая беда. Эта посудина постоянно даёт течь, да ржавеет с каждым годом, а мы всё красим её да красим, специальной корабельной краской между прочим, а там ржавчина, словно нам войну объявила, в осаде из спецкраски, но не сдаётся год от года.

Бинго! Всё именно так, как я и предполагал. Всё складывается удачно, похоже, план «Б» мне не понадобится. Пульс участился, я вновь начинал нервничать. Победив свои страхи и уняв дрожь в конечностях, я повернулся чуть ближе к Кристиану и, поставив руки на колени, сведя ладони, чуть ближе друг к другу, словно держа в руках этот маленький остров, за который собираюсь просить, я начал выполнение следующего шага моего плана:

– Кристиан, прошу вас. Вы человек, не обделённый властью в этом городе, вы человек с большим опытом, как в вашей должности, так и в жизни. Это видно по вашим манерам и поведению. Я очень прошу вас. У вас есть проблемы с материальным обеспечением острова, а у меня есть свои цели на счёт него. Похоже, мы можем помочь друг другу. Разрешите мне вложиться в ремонт старого дома смотрителя, маяка, парома или территории. Я немного разбираюсь в бухгалтерии и знаю, что прямое появление лишних денег в отчётах недопустимо, а дать их лично, равносильно взятке должностному лицу. Но мы можем обойти эту систему, я за свои средства проведу ремонт, а вы в отчёте укажете обычную сумму равную ежегодной, отведённой на ремонт. И все в выигрыше. Взамен я прошу только одно – разрешите сыграть мою свадьбу на этом острове!

Кристиан поперхнулся дымом сигары. Переводя кашель на громкий закатистый смех, он вскочил со скамейки и закричал в сторону Магнуса:

– Чёрт побери! Ты был прав старый Магнус! История действительно интереснее рассказов местных газет!

Переводя дух от крика и смеха, он повернулся ко мне и, видя мой недоумевающий взгляд, полный надежд на власть этого человека, присел рядом, ткнул мне прямо в грудь пальцем и сказал:

– Вы, Арчибальд, сумасшедший! Но я говорю в хорошем смысле. Вы оголтелый романтик! Вы прибыли сюда аж из самого Нью-Йорка, вы готовы потратить свои деньги на ремонт этого старья, называемого маяком, домом, паромом, а неважно как, называйте, как хотите! Совершенно не располагая к общению своим внешним видом, вы заинтриговали меня своим рассказом и просьбой. Какой ужас, сигара стала не такой вкусной! Ваша просьба, перебивает вкус лучшего Кубинского табачного листа, она – куда вкусней!

Я сидел спокойно, но внутри меня бушевала буря радости, оркестр нервов играл теперь на весёлых нотах. И эта мелодия мне нравилась куда больше той, что была на вершине мраморных ступеней.

– Вы ставите меня в тупик, вам невозможно дать отказ. Моё нутро кричит, что не позволит этого сделать ни за что, и я во всём с ним согласен. Давайте сделаем следующим образом. Сколько у вас на всё про всё отведено дней?

– Пять. Вообще всего девять, потому что два дня уйдут на дорогу за невестой и ещё два обратно. Так что, в моё отсутствие, эти четыре дня могут быть использованы без моего участия.

Кристиан указал рукой на крышу мэрии:

– Посмотрите на купольные часы здания мэрии, они показывают половину второго. Ради такой встречи на сегодня я закончу свои дела прямо сейчас. В шести кварталах по прямой, за зданием мэрии, есть отличный паб – Гальюнов Анкерок. Прошу вас не гнушаться названием, его владелец имеет созвучную с корабельным туалетом фамилию – Галюен, отсюда и название! Я сейчас же отправлюсь домой сменить своё формальное государственное облачение и выдвинусь туда, на это мне понадобится не меньше часа, но я потороплюсь. Поймайте такси, идти достаточно далеко, любой таксист знает это место. Либо, если хотите, прогуляйтесь, ваш путь пешком займёт время равносильное моему. Встречаемся там через час. А, и вот ещё что, если прибудете туда первым – обратитесь к бармену от моего имени, пусть подготовит мой любимый угловой столик и бутылку портвейна, он знает какого.

Пожав руки, подтверждая договор, мы разошлись.

Я выбрал путь пешком. Окрылённый такой удачей я не чувствовал былой усталости, мой шаг был лёгок и путь занял вдвое меньше отведённого времени.

Часть шестая – Резерва нет.

В бар прибыл первым, в два часа дня он был пуст, но открыт. Под удивлённый взгляд скучающего у стойки бармена я зашёл внутрь помещения.

Свет был приглушён, но просматривались детали интерьера. На два десятка столов смотрели чучела невиданных мною рыб. Приколоченные, к ставшим негожими для подачи еды и бокалов посетителям деревянным подносам, они висели повсюду на стенах. Недовольные таким раскладом морские обитатели открыли рты, застыв в безмолвных попытках выругаться. Их глаза чёрными точками сверкали в тусклом свете Эдисоновых ламп. Где бы ты не находился, у входа, за столом или у барной стойки, создавалось отчётливое впечатление, что каждая из рыб смотрит своим испуганным и обвиняющим взглядом именно на тебя.

У противоположной входу стены растянулась барная стойка, соответствующе стилю, организованная из огромного обрубка корпуса корабельной доски, истёртая локтями посетителей и покрытая старыми историями она приковывала внимание входящего своей массивностью и цветом морёной древесины. Ближе к правому её концу виднелись четыре трубки цвета латуни, с кранами и рычагами. Вечером с них будет выливаться эль. Перед барной доской стояло двенадцать стульев на высоких ножках без спинок, их круглые сиденья были покрыты старой потрескавшейся от времени кожей. Стулья частично закрывали нанесённую поверх корабельной доски, побитую ногами посетителей, надпись – Гальюнов Анкерок, выполненную из сколоченных ржавыми заклёпками обрубков досок и прибойных морских ветвей, которые можно найти выброшенными на берег после штормов.

За стойкой стоял лысый бармен лет пятидесяти с седой бородой дровосека, достающей своим концом до верха груди. На его левом плече свисало полотенце, в зубах, перебегая от одного уголка губ к другому, лениво скользила зубочистка.

Вся эта композиция из огромной корабельной доски, торчащих трубок кегов, округлых стульев и блестящей лысины бармена, создавала впечатление, что в центре бара стоит огромный корабль из одной доски, а лысый бармен её капитан. Едва начнёт смеркаться, как на борт взойдут первые пассажиры и капитан заведёт старый дизель, сколоченный из кегов в машинном отсеке в его ногах, он заурчит и забурлит, а из труб вечером будет литься не эль, а валить чёрный дым.

Позади бармена в стену были вбиты сотни корабельных болтов разных размеров и подвластности ржавчине. Болты торчали из стены ровно настолько, насколько это было необходимо, чтобы разместить на них бутылки. Сплющенные шляпки не давали им упасть, образовывая некое подобие защитного бортика. Бутылки стояли неровно и невпопад, наклоняясь то в одну сторону, то в другую, как бы намекая посетителям, что уже давно сами опьянели от хранящегося в них алкоголя.

Всю оставшуюся часть помещения занимали деревянные столы. Круглые, прямоугольные, косые и кривые, разного цвета дерева, они были покрыты матовым лаком и облачены в одежду из железных пластин, покосившись, но крепко стоя на импровизированных ногах из старых бочек, они завершали свой наряд заклёпками и корабельными анкерами креплений.

Стоявшие вдоль стен прямоугольные столы были отделены между собой свисающими и завязанными десятками узлов корабельными канатами, образующими тем самым, подобие занавесок.

На левой стене прямоугольного помещения бара висела огромная, покрытая составом сохраняющим вид ещё не ушедшей жизни, рыба меч. От края шипа до хвоста её размер составлял не меньше четырёх метров. Шип носа был обрублен, в боку торчал кусок гарпуна, пробивая брюхо рыбы насквозь своим наконечником и болтая разрубленным канатом на другом конце, он бесхитростно давал понять, что поимка этой рыбы была настоящей схваткой для рыболова. Исход этой битвы был очевиден, разочарование проигрыша застыло в глазах побеждённой рыбы.

Свисающий канат касался уголка одной из множества висящих ниже картин разных размеров и форм, цветных и чёрно-белых. Обрамлённые в резные рамы они показывали истории из жизни моряков и рыболовов. На самой большой и висящей по центру, под брюхом рыбы, картине – я разглядел ещё не лысого и молодого, но знакомого мне бармена. Он стоял на борту рыболовного судна, держа рукой обломок, торчащего из подвешенной на снастях рыбы меч, гарпуна.

Поверх неба тусклыми чернилами было записано – ноябрь, 1949.

Бармен молчал, в тишине дневного бара я слышал постукивание зубочистки по золотым коронкам его зубов. От контраста этой пустоты и взглядов рыб мне стало неуютно, казалось, что я зашёл не в бар, а в склеп морских тварей, и бармен был его смотрителем. И гостей, по крайней мере, в этот час, здесь не жаловали.

В попытках отыскать взглядом угловой стол я обнаружил, что таковых два. За какой сесть? Может спросить у молчаливого бармена? Спустя пару минут с момента моего входа, пока я разглядывал интерьер, он не издал ни звука, за него говорила только зубочистка.

Пожалуй, выберу тот угловой столик, что расположен ближе к огромной поверженной гарпуном рыбе. Так я и поступил, направившись к нему и усевшись на искусно сколоченном из поддонов и обитом кожей диване.

Бармен молча наблюдал за мной. Я молча сидел, положив свою сумку у ног.

Прошло не меньше пяти минут нашей общей тишины.

И вдруг бармен ленивым тоном заговорил, но в отсутствии других звуков эти слова звучали, как громкая угроза:

– Этот столик занят.

Что? Ты молчал целых пять минут, ждал пока я дойду, усядусь, посижу. И только сейчас соизволил сказать, что это место занято?! Негодуя такому отношению, я не стал перечить и, привставая из-за стола, ответил:

– Через полчаса я должен встретиться здесь с заместителем мэра по имени Кристиан. Он заверил, что вы хорошо знакомы и потребовал вашего портвейна к двум часам.

Отмолчавшись на мой ответ ещё одной минутой тишины, бармен ещё громче сказал:

– Не знаю никакого Кристиана.

Наступило ещё одно безмолвие, я опешил от такого заявления. В голове мелькали мысли. Как так? Я перепутал бар? Нет. Название именно то, которое сказал мне Кристиан. Похоже, это какая-то шутка или недоразумение, может запах старого лака и паров от пропитанного пролитым алкоголем дерева опьянил разум этого лысого и он забыл заместителя мэра?

Опиравшийся всё это время на скрытый от посетителей край стойки, бармен грозно выпрямился и кинул якорь своего взгляда в глубину пучины одолевающих меня вопросов. Выждав, пока этот груз коснётся дна, он засмеялся. Эхо смеха раскатилось по тишине стен, отражаясь в открытых ртах рыб. Казалось, что в унисон ему смеются и они. Закончив смеяться, он стукнул ладонью по стойке и, наклонившись, выхватил из её недр бутылку портвейна. Зашагав ко мне и, хватая по пути мешочек с орешками, он заговорил, борясь со смехом:

– Да всё, успокойся. Я пошутил. Я открываюсь в полдень, но первые посетители приходят не раньше четырёх и здесь становится слишком скучно. Вот и приходится довольствоваться, подшучивая над залётными. Кристиан придёт сегодня ко мне в три, говоришь? Что-то рановато он сегодня, даже для пятницы. Похоже, что ты весьма его заинтересовал, раз эту встречу он назначил так рано.

Присев за мой стол, он громким ударом поставил бутылку, два бокала и мешочек с орешками. Открыв полную бутыль и плеснув вишнёвого цвета жидкости, он, прокатив мой стакан по стальной обивке стола, стукнул по нему своим и сказал:

– Ну, будем!

Я ещё не успел взять свой бокал, как его уже оказался пуст. Выпив портвейн, едва закрывающий своим объёмом дно прозрачного бокала я, успокоившись его теплом, хотел заговорить, но бармен долил ещё немного нам обоим и уже без удара повторил тост:

– Ну, будем!