Республика Татарково – 1. В тихом омуте

Иногда останавливали мельницу, поскольку в цехе какая никакая, а автоматика. И цех легче запускать.

С этим известием мастер и пришёл, – предупредить об остановке цеха. Но не успел выложить эту новость первым.

Защелкал селектор и из него послышался голос Дуни Кузякиной.

– Нин! Нина-а!

Нина нажала на чёрную кнопку переговорного устройства, представляющий собой небольшой ящичек, прикрепленный к столу металлическими уголками, как ножками. В селекторе щёлкнуло, и Нина ответила:

– Толкуй!

– Шабаш девонька, приехали.

– Ну, у вас вечно – то приплываете, то приезжаете.

– Так организма такая, – хохотнула Дуняша. – Машин нет, ни везут, ни едут.

– И надолго?

Из круглого зарешеченного динамика отвечали:

– Похоже, до конца смены.

– Спасибо, обрадовала.

Нина отпустила кнопку и посмотрела на мастера.

– Ты с этим пришёл?

Тот кивнул и сел за стол.

– Эх, господя-а… – вздохнула Притворина и достала из ящика стола дежурный журнал. В нём операторы пультовой фиксировали все изменения режима.

Маша выжидающе смотрела на мастера. Тот курил, не отводя от пепельницы взгляда. Поскольку цех останавливался, она была уверена, что нет особых причин удерживать её на работе. Можно уйти не в ущерб производству.

Но Филипп молчал.

– О, господя-а, – вновь произнесла Нина, отодвигая от себя журнал. – Вот и поработали. Ты не звонил в гараж?

– Звонил, – ответил Филипп. – У одного БЕЛаза ступица колёс полетала. Другой – на дороге разулся, баллон лопнул. Пока притащат в гараж, пока отремонтируют…

– А время-то… уж три часа доходит.

Упоминание о времени Машу подстегнуло. Она не выдержала молчание мастера.

– Филипп, ну как, отпустишь меня? Цех-то всё равно стоит.

– Я сейчас был на галереях. На первом наклонном, почему просыпи не убраны?

– Как не убраны? – удивилась Маша. – Я всё там убрала.

– Пойдём, покажу.

Филипп поднялся. Маша поднялась вслед за ним.

Нина дёрнула бровью, провожая обоих. Её интриговала развязка. Сюжет этот ей был знаком, уже проходили такую сценку… Она хорошо понимала поведение Филиппа, его куражливость, задумчивую молчаливость.

Они спустились по уличному трапу, обогнув здание цеха, пошли по дорожке, выложенной под окном, как парапет, из тротуарных плит. Она заканчивалась на углу здания, далее тропка, на которой в дождь – грязь по щиколотку. В вёдра – рассохшаяся из отсева и пыли почва, как на солончаках.

Сейчас перед ними лежала натоптанная дорожка к первому транспортёру, который поднимался от пересыпного узла галереи ДСЗ.

Маша беспокоилась. Ведь и часа ещё не прошло, как она прошла везде с метлой и лопатой. Что он мог там найти?.. Может лента соскользнула с роликов?.. Как некстати!

Зайдя за здание цеха, где было тише, не так шумно, от доносившегося монотонного гула мельницы и воздушного приточного вентилятора, что стоит на входе в цех, Филипп приостановился.

– Маша, у меня к тебе… просьба…

– Какая? – приостановилась и Мария, глянув в ожидании на него.

Вместо ответа, мастер секунду-другую помедлил.

– Ладно, пойдём. Там скажу, – и вновь пошёл по тротуарной плитке.

Но повёл не к наклонной галереи, а в цех, к его парадному входу, где стоял приточный вентилятор с большим диффузором. Он громко шумел, нагнетая по воздуховодам воздух с улицы в газовую печь.

Филипп первым вошёл в дверь, придержал её, и, как только Маша вошла, отпустил, – дверь под действием упругой резиновой накладки от транспортёрной ленты со стуком захлопнулась.

Они оказались в полутёмном коридоре, который слева освещался днём лишь одним окном со стороны маршевой лестницы на второй этаж, далее метров тридцать вглубь до самой стены сумрак. Эта административная часть здания почти всегда пустовала. Изредка сюда заселялись временные рабочие из смежных организаций, киповец, который большей частью рабочее время проводил в своей каморки-мастерской. Но в целом – необжитое, пустующие строение на два этажа.

Мария поначалу, когда пришла работать в цех, боялась этого коридора, этого шумного входа. Заходила в цех через широкие открытые ворота, или через их калитку зимой. Но если и входила в этот коридор, то с кем-нибудь из работников. И то для того, чтобы под лестницей под краном обмыть обувь от грязи, особенно в межсезонную распутицу и дожди, при переходе территории ДСЗ. А ночью вообще боялась этого необжитого помещения, пристроенного к цеху.

Поскольку коридор был бесхозным, в нём набирались пыль, тополиный пух, окурки. Войдя в него, Маша поняла, что мастер прикажет прибраться здесь. Уже в мыслях она собиралась бежать наверх к бункерам за инструментом. Чем быстрее уберётся, тем быстрей сможет освободиться. И на автобус она успеет.

И она на него успела…

Филипп, пройдя по коридору вглубь, с левой стороны коридора стукнул по предпоследней двери рукой, по одной из пяти, та открылась. Кивком головы показал – входи. Правая сторона коридора была глухой.

Маша вошла в комнату, небольшую, квадратную, некогда бывшая бытовкой для смежников строителей, после которых остались старые фуфайки, кирзовые сапоги с обрезанными на треть голенищами. Тут же на полу валялись ветки от березовых мётел, окурки. И подумала: придётся и тут заняться уборкой…

В комнате было тускло. Свет, падающий от окна, загораживали серая плотная бумага на нём и вторая наклонная галерея транспортёра, восходящая наверх на здание.

Ещё секундой ранее в Машиной голове шевельнулось что-то тревожное, и будь рядом с ней кто-то другой, а не мастер, она поддалась бы инстинкту самосохранения, и была бы уже где-нибудь в машинном зале возле Палыча, или в пультовой у Нины. А то и на третьем этаже за бункерами. Тут же был непосредственный начальник, и любая дикая мысль могла стать абсурдной, так как мастер имел право работницу приставить к любой работе на территории цеха.

Филиппу было тридцать лет, среднего роста, силен от природы и от упражнений, полученных в слесарной бригаде. И недурён собой. Брови густые, почти сходящиеся к переносице, из-под которых глаза срезали в душе женщин незрелый стебелёк устойчивости, и хоть не очень говорлив, однако же, в голосе звучали обволакивающие нотки. И Маша незаметно с интересом наблюдала за ним все эти месяцы. Но это был не более чем, подростковый интерес, или развивающееся бабье любопытство. Тем более тайное, никому неведомое.

Но Машенька ошибалась. Эти взгляды заметили. Нина вначале заревновала Филиппа. Но зная его не зависимый характер, смирилась. И даже стала подыгрывать ему, с интересом наблюдая за развитием событий.

– Чё, Филя, не девочку зуб загорел? – с язвительной усмешкой подначивала она. – Ишь, как напыжился.