Республика Татарково – 1. В тихом омуте

– А тебе-то что, ревнуешь?

– Конечно. Боясь, мне не достанется, – натужно засмеялась.

– Ничего с муженьком доберёшь.

– Ну, муж-то само собой, а любовник тоже человек родной и в энтом деле не лишний.

– Не волнуйся, и тебе хватит.

– Только ничего у тебя не выйдет. Она Сашу любит.

– Ну и пусть любит. Я что, его отнимаю? Ты тоже своего Гришку любишь.

– Люблю.

– И меня?

– И тебя.

– Ох, и сучка ты.

– А ты кто? Кобель! За каждой юбкой вьёшься.

– Не за каждой, а какую хочу. А раз хочу, значит добьюсь.

– А потом что?

– А потом… как и с тобой. Буду помаленьку окучивать вас, по очереди.

– Э-э… Бессердечный ты болван. Сломаешь девчонке жизнь.

– Она у неё уже сломана, не я первый. И отстань, не доставай.

Нина отстала, глуша обиду и досаду. Но с того дня не спускала глаз с обоих. Скорее из спортивного интереса, притапливая ревность и надеясь, что Маша ему не поддастся.

Филипп не спешил. Поджидал. Надо создать предпосылки. И он знал, на чём молодых мамочек можно подловить – дети, их хвори, простуды. И Машенька не исключение. Через это прошла когда-то Нинка, тогда ещё работая в старом цехе, а он бригадиром на смене. Затем ещё одна, тоже Нина. Но та быстро уволилась. И лишь одной молодке удалось увернуться, а потом и уволиться, но по другому поводу, семейным обстоятельствам.

Бабёнка казалась разбитной, и, казалось, доступной. Любила покурить, побалагурить. Фривольных тем не избегала. И материлась на уровне слесарей. В перем?гушки играла. Позволяла иной раз прижимать. А на деле… как дала по физиономии – думал, челюсть вышибла. Хорошо, что не оцарапала.

– Ещё раз полезешь ко мне в штаны – на тебя сверху с площадки бункеров ключ какой-нибудь упадёт, или била от мельницы. Паскудник.

Филипп от неё тут же отстал, но уж спуску не давал, и когда бригадиром бы, и когда мастером смены стал. Нашла коса на камень. И она уволилась.

С тех пор он был расчётливым, терпеливым. Теперь он приручал Машеньку. Давал ей послабления и в работе, и в отгулах, в преждевременных уходах с работы. Оставался сам за неё на смене или Палыча «пристёгивал», слагаясь на срочные административные или организационные мероприятия в старых цехах.

И Палыч, добрая душа, всегда шёл навстречу Машеньке.

Надо девушку психологически привязать к себе, да так, чтобы она и опомниться не успела. Как в той сказке, где кто-то там и опомниться не успел, как на него или на неё медведь насел. А когда подойдёт тот момент, когда нужда, необходимость ли сильно прижмёт, и девочка будет отпрашиваться, тут он её и сломает. И пока же всё шло хорошо. Он ей потакал, и она его не раз благодарила, правда, устно. Но пора и меру знать. Спасибо не булькает и не шевелится.

Он как-то в шутку сказал ей на её благодарность:

– Спасибом не отбудешь, пока натурой не отслужишь.

Машенька зарделась, глазки округлились, но как будто бы не испугалась, приняла за шутку. А он подмигнул ей. Она ещё больше смутилась.

Но пора переходить и к действиям.

…Филипп, закрывая за ними двери в комнатку, ещё раз выглянул в коридор, – на всякий случай. Вдруг кого поднесёт не в урочный час.

Маша, оглядываясь и прикидывая примерное время, что потребуется для приборки в комнатке, успела спросить:

– А что тут надо делать, убраться?..

Но слова её потонули не то в испуге, не то в удивлении, и возглас застрял в жёстком поцелуе. А тело, грудь, казалось, сдавило с такой силой, что спёрло дыхание. Она задохнулась. И если бы он не ослабил губы, то она, наверное, действительно потеряла чувства. Бурная, горячая волна окатила её и оглушила. Но это был первый приступ на грани возмущения, при котором, возможно, она бы и могла справиться с собой, возможно, нашла бы силы оттолкнуть Филиппа. Но вторая, на грани возбуждения намного мощнее, отняла у неё силы, парализовало тело до постыдной слабости, при которой его руки были уже полновластными хозяевами на её теле.

Левая рука, лежавшая на её спине, зашла под подол курточки и почти без усилий спустила с бёдер свободные и широкие рабочие брюки на резинке. Она горячим телом ощутила, как они беспрепятственно сползли по голым ногам. Но падения их не расслышала, так как правая рука, проникшая в плавки, оглушила её. Маша уже не осознавала реальности, словно в неё ввели сумасшедшую долю транквилизатора. А любое её движение упреждала левая рука, прижимая, казалось, с неимоверной силой к груди Филиппа. И поцелуи… но даже они были не так страшны, как рука, её пальцы… они разбойничали в её гениталиях. Маша безвольно оседала в его объятьях.

– Да будь ты проклят…

Но она уже не могла понять – откуда этот голос?

4

Филипп пришёл в пультовую, как ни в чём не было. Показатели приборов уже стояли в крайнем правом положении, кроме температурного от печи – его кривая медленно съезжала к наименьшим значениям.

На ящиках у окон горели красные лампочки, и рычаги были повёрнуты в обратную сторону – транспортёры остановлены. Всё это он охватил привычным взглядом.

Еще, будучи в «комнате свиданий», как он про себя называл этот запущенный до крайности раёк, слышал, как остановились транспортеры, как затихала печь, шум подачи газа в неё. И как Нинка прикрывала жалюзи на приточном вентиляторе, проходя через коридор. Этот момент его немного напряг, ведь могла заглянуть и к ним, местечко для неё «прикормленное». Ему-то её появление не опасно, а вот Машеньку могла вспугнуть. Но всё обошлось.

За столом сидела Нина и от нечего делать, болтала по телефону.

Вскинула на Филиппа взгляд и усмехнулась. Положила трубку.

– Что, крепость пала?

– А то.

Нина осуждающе покачала головой.

– Не сносить тебе головы.

– Почему? – спросил Филипп вроде со свойственным ему спокойствием, но Нина уловила вибрацию в его голосе.

– Сашка тебе её сшибьёт.

– Хм. Гришка сшиб?

– Я промолчала. И потом, ты мне давно нравился. Но я не знала, что ты такой бесбашенный. Думала, тебе нас двоих хватит.