Доброе имя

Еще через два дня он позвонил заведующей и поинтересовался, как идет работа по закупке необходимого.

Лариса Тимофеевна была очень довольна и удивлялась, как быстро Лев Сергеевич сумел решить вопрос, который камнем висел на ее шее.

– А как дела у Веры? – спросил Лев.

Голос заведующей отделением сразу остыл.

– Ей хуже, ее перевели в реанимацию.

Лев, поднялся со своего кресла, толком не понимая, что предпринять.

– Я могу ее увидеть?

– Да, я проведу Вас.

– Я еду сейчас же.

Выпал первый снег, которому люди должны быть рады. Но дороги встали в мертвые пробки, и горожане в большинстве этот снег проклинали. Лев уже полтора часа не мог доехать до больницы. В одном месте он не выдержал:

– Леша, поезжай по тротуару!

– Лев Сергеевич, нам запрещают хамское вождение.

– Давай, говорю, я уже не могу!

– Это Ваше решение.

Леша вывел машину на тротуар и поехал. Большинство пешеходов расступились, но один пенсионер, то ли не слышал, то ли принципиально не желал уступать и шел посередине тротуара. Водитель осторожно посигналил, но пешеход не отреагировал.

– Придурок! Слушай, Алексей, бортани ты его!

– Лев Сергеевич, может быть, не надо, Ваш отец меня уволит. Вам тоже, наверно, достанется.

– Алексей! Меня слушай! – потеряв последнее терпение, закричал Лев.

Ширина тротуара не позволяла объехать пешехода ни с одной из сторон. Водитель вышел из машины и сильно оттолкнул пенсионера в сторону стены дома. Тот споткнулся и упал в свежевыпавший снег, освободив проезд.

В больницу Лев приехал уже когда смеркалось. Лариса Тимофеевна ждала его. Она проводила его в реанимацию и оставила с Верой наедине. Несколько минут они смотрели друг на друга молча. Это было очень долгое молчание, но ни Вере, ни Льву оно не было в тягость. Глядя друг другу в глаза, не отводя взгляда, они оба чувствовали, как голова кружится от чувства, названия которому они даже не могли подобрать. Лев опустился перед койкой на колени, а Вера стала гладить его по волосам – единственное, на что ей хватало сил.

– Я знала, что так будет. Зачем это тебе?

– Не говори! Ты поправишься! Папа говорит, что Бог любит меня, что он одарил меня без всяких моих заслуг. Значит, и тебя он мне оставит, иначе, все другое не имеет цены.

– Удивительно! Мне так мало осталось, а жизнь моя полна, как не может наполниться жизнь человека за сто лет. Только что я умирала и была одна. А теперь я просто живу и не могу надышаться счастьем. За минуту я прожила гораздо больше, чем можно прожить за сто лет. И еще интересно, что я все это знала заранее, когда только тебя увидела. Ты спросил, как я себя чувствую, а я подумала, почему он спросил, как все, ведь это же он!

Молодые люди улыбнулись друг другу.

– Как же ты себя чувствуешь?

– Я чувствую, что для того и жила, чтобы сейчас лежать в реанимации, а ты был рядом.

– Ты должна жить! Для меня должна!

– Да, я знаю. Для себя я уже прожила жизнь. Теперь я должна жить для тебя.

Не все в этом мире решают деньги, но все-таки лечение Веры с того момента, как Лев объявил отцу, что любит ее (а это случилось сразу после выхода его из палаты реанимации), стало гораздо более интенсивным. Врачи, правда, долго считали, что деньги на нее тратятся напрасно, поскольку не верили в счастливый исход, но их скепсис таял как снег первой весны ее выздоровления. Понятие животворящей силы любви врачами не используется, но все причастные к ее воскрешению были согласны, что только сверхчеловеческая воля этих детей быть вместе на земле позволила взрослым добиться того, что Вера снова ожила.

Но все это было потом. А пока внезапная любовь молодых людей вызвала вихрь последствий в их окружении. Вера боролась и побеждала казавшуюся неизбежной смерть. Лев в считанные дни повзрослел, что отражалось в его облике, но гораздо более в поступках. Каждый день он бывал у своей возлюбленной в палате, но не проводил с ней более часа. Все остальное время он посвящал делу. Он научился управлять своим временем, не хуже, чем опытный менеджер, держать в голове огромный объем информации и свободно оперировать им, выработал манеру твердо держаться в переговорах и ловко подхватывать идеи, способные вести к победе в споре. Семья Льва поначалу посчитала его увлечение чудачеством ребенка, но постепенно он сумел доказать, что такие стойкие и серьезные перемены в нем не могли возникнуть из-за мимолетного каприза. Его мать сначала умилялась на родного Ромео, но со временем должна была понять, что ей следует определиться в своем отношении к новоявленной невестке как неизбежности. Сергей Аркадьевич должен был быть недоволен более всех. Но этого не произошло. Да! Как он удивился странному выбору сына, привыкшего жить в роскоши и комфорте! Но прежде, чем делать какие-то выводы, он предпочел спокойно наблюдать за тем, что будет. И он опять был удивлен тем, что эта девочка в несколько дней смогла сделать из его сына то, что он не смог сделать своим примером, своей заботой и своими поучениями. Она смогла сделать его мужчиной из тех, за кем как за каменной стеной мечтают укрыться женщины, на которых держится общество, как на атлантах держится небесный свод.

Уже в мае следующего года Сергей Аркадьевич захотел проверить Льва в большом деле. Французы продавали добывающие мощности в центральной Африке. Сергей Аркадьевич летел в Париж на вероятное подписание предварительных условий контракта и брал Льва с собой. Все подготовительные материалы он предложил сыну для изучения и потребовал, чтобы он выработал свою позицию по предполагаемой сделке.

В самолете они обсуждали предстоящую встречу.

– Ну, какие у тебя соображения?

– Я могу рассуждать только о том, в чем могу разобраться, – отвечал Лев, – технические и экономические расчеты делали профессионалы, ловить их ошибки занятие неразумное. В конечном счете, если они ошибаются в расчетах или, хуже того, намеренно тебя дезинформируют, их ответственность прописана.

– То есть ты согласен с предварительными условиями?

– Раз мы летим, я понимаю, что ты сам согласен.

– Лев, ты не ответил.

– Согласен.

– А ты изучил материалы к переговорам?

– Изучил.

– И тебе все понятно?

– Я думаю, папа, что ты достаточно позаботился о рисках недостоверности этих материалов.

– Лев, ты быстро усвоил манеру перебрасываться словами, но здесь она неуместна. Здесь не папа, а твой руководитель. И ты должен изложить свои соображения без воды, коротко. Желательно, чтобы ты дал какую-нибудь полезную мысль. По крайней мере, ты видишь ситуацию не так как я, и твой взгляд мне может быть полезен.

– Зачем они продают добычу?

– Официальная версия: консолидируют средства для покупки чего-то другого. Детали не раскрываются.

– Ты знаешь, что они для работы в руднике нанимают детей, а их карманный новостной агрегатор постоянно поднимает фотографии этих детей за работой в топ? Меня это очень беспокоит. Зачем они все это делают, ведь это снижает привлекательность актива?

– Нет, не снижает! В развитых странах активы переоценены. Слишком много стабильности. Я куплю производителя станков в Германии по цене, которую отобью не раньше, чем через 80 лет. И мне придется надувать пузырь на бирже, заинтересовывать каких-нибудь норвежских пенсионеров, чтобы они денежки свои вкладывали в обновление славного имени наследника ганзейских традиций и подобной чепухой заниматься. А в Африке покупать что-нибудь – большой риск: начнется гражданская война или эпидемия геморрагической лихорадки, Эбола какая-нибудь – все потерять можно. Зато и доходность таких покупок очень хорошая. Вполне возможно, что они таким странным способом пытаются привлекательность только увеличить. «Смотрите, в каких условиях мы тут бьемся за высокий доход. Если еще проблемы людей решить, то тогда и доход вырастет».

– На китайцев рассчитано?

– Нет. Китайцы интересуются только благосостоянием самих китайцев. Никакой справедливости во всемирном масштабе от этих товарищей ждать не стоит.

– Но ведь тебе предлагают купить только одно звено – добычу. А обработку французы оставляют у себя.