Гори огнем

На позициях мы с Шишаковым никого не обнаружили. Потом уже прибились к небольшому отряду. Через день с тяжелыми боями сумели наконец прорваться к своим.

Глава третья

В темном полуподвальном баре вечер только начинался. Один офицер был еще трезв, другой уже неприлично трезв – так Фролов называл состояние, когда ты вроде как и выпил по-человечески, но все еще сохраняешь трезвый рассудок и мир тебе отвратителен. Еще один дремал за столом. В уголке сидели двое в гражданском. Они мельком взглянули на русских и вернулись к своим делам. Власовцев тут уже хорошо знали. В местном гестапо привыкли, что проблем от них можно не ждать – знают свое место.

Из мембраны патефона звучал голос Эрика Хелгара[5 - Эрик Хелгар (1910–1992) – немецкий певец и киноактер, звезда эстрады Третьего рейха.].

Едва Гуляев, Фролов и Бурматов заняли угловой столик, к ним подскочила бойкая полуодетая девица и принялась щебетать на ломаном немецком с отчетливым южнославянским говором.

Иван виновато улыбнулся и развел руками – мол, не до тебя. Девица все поняла, нахмурилась и отошла. А напоследок обернулась к ним и спросила по-русски:

– Водки?

Все трое кивнули.

С графином и тремя лафитничками подбежала уже другая девица – полячка, знакомая Гуляеву еще с прошлых визитов. С дежурной улыбкой накрыла на стол, забрала деньги.

На закуску попросили соленых огурцов и жареных колбасок.

– Огурцы тут говно, – сказал Бурматов, разливая водку по лафитникам. – По нашим скучаю.

– Ты это, – ответил Гуляев. – С такими фразами осторожнее. «По нашим скучаю». Могут не так понять.

– По огурцам, конечно, – усмехнулся Бурматов. – По огурцам. Мама моя, царствие небесное, такие в бочке солила. Я даже, когда еще не пил, за обе щеки уламывал.

– А пить когда начал? – спросил Фролов.

– А как в армию пошел, так и начал. До того ни-ни. С тех пор огурцов маминых так и не видел. Да и маму тоже. В тридцать пятом умерла. На похороны в Рязань съездил. А сейчас когда еще в Рязани окажусь…

– Ну, кончится война… – сказал Гуляев.

– Кончится-то она всяко кончится, – и как будто хотел договорить, но не стал. – Ладно, вздрогнем.

Чокнулись, выпили, закусили огурцами.

Девица с южнославянским говором пыталась охмурить неприлично трезвого офицера в другом углу. Тот отмахивался.

Спустя полчаса в бар ворвался Цвайгерт, и не один, а с двумя хмельными лейтенантами. Майор явно успел догнаться алкоголем и, судя по необыкновенной бодрости, чем-то еще.

– Вот они! – улыбаясь во все зубы, Цвайгерт показал лейтенантам на русских. – Шли по улице и русские песни пели! Звери, друзья, они просто звери!

Он совсем не походил на того Цвайгерта, которого они видели на дороге – ни капли сна в глазу, веселые глаза, развязная походка, безобразное красное лицо перекошено дикой улыбкой, а бельмо будто еще сильнее помутнело.

– Они назвали свой боевой корабль в честь иностранцев, которые пришли править ими! – продолжал веселиться майор. – Не удивлюсь, если они еще ходят в атаку под музыку Вагнера.

Гуляев напрягся. Майор явно что-то принял, и его поведение могло оказаться непредсказуемым. Кокаин? Ну да, точно, и движения дерганые, и настроение слишком приподнятое… Иначе он бы спал на ходу.

Цвайгерт притащил три стула, подсел к власовцам, пригласил лейтенантов. Те сняли фуражки, майор же остался в ней, свернутой набекрень, и в расстегнутом кителе. Теперь Гуляев увидел, что он еще и шмыгает носом. Что ж, понятно.

– Что вы пьете? Господи, водку! Водку! Вы в России водки не напились?

– Вы же сами хотели пить только водку и ничего, кроме водки, – ответил Гуляев.

– А-а… Это… – Цвайгерт засверкал глазами. – Понимаете, я очень ветреный и внезапный человек. Война, друзья! Война! Что только она может сделать… Ах да. Друзья, выкладывайте.

Лейтенанты, как по команде, открыли походные сумки.

Гуляев не думал, что в сумках может уместиться столько бутылок.

Спустя полминуты стол оказался заставлен тремя бутылками французского коньяка, рейнским вином, ветчиной, шоколадными плитками…

– Угощайтесь, берите все! – сказал Цвайгерт. – Не жалейте, у меня еще много такого.

Персонал заведения не обращал на это ровно никакого внимания. Видимо, Цвайгерт был у них совсем своим. Даже двое в штатском не взглянули на майора.

Фролов, увидав знакомый французский коньяк, принялся открывать бутылку.

– Познакомьте нас с вашими друзьями, герр Цвайгерт, – сказал он, разливая коньяк.

– Совсем забыл, прошу прощения! Но не имеет никакого значения, как их зовут. Они скоро уйдут. Вы даже забудете, как они выглядели.

Один из лейтенантов вдруг взглянул на часы, встал из-за стола, надел фуражку и совершенно чистым, трезвым голосом сказал:

– Прошу простить, у нас дела. По долгу службы.

Второй тоже встал и надел фуражку, ничего не сказав.

Оба откланялись, вытянули руки в приветствии и пошли к выходу.

Когда за ними захлопнулась дверь, Гуляев вдруг понял, что и правда не помнит, как они выглядели: «Цвет волос? Глаза? Лица? Телосложение? Стройные, полные? Рост? Тьфу! Как будто они как пришли, так и ушли с размытыми пятнами вместо лиц. Что за чертовщина? Как…»

– Ты помнишь, как они выглядели? – спросил он шепотом у Бурматова.

Полковник пожал плечами:

– Как-то не обратил внимания.

– Да что вы к ним прицепились! – вскрикнул Цвайгерт. – Ну были и были. Это не имеет ровно никакого значения. Давайте пить!

И немедленно присосался к открытой Фроловым бутылке коньяка.

– Я же вам налил… – сказал тот.

Цвайгерт не ответил. Он сделал, кажется, глотков десять.

– Как воду пьет, – прошептал Бурматов Гуляеву.

Майор закончил пить, вытер ладонью лицо и ответил: