Звёздная пыль

– Мох. Мох – это Ветер. У Султана хороший конь. Ему за него четырёх коней давали, он не взял.

Я никогда не ездил на лошадях, более того, я даже не знал с какой стороны к ним подходить. Рустам помог мне взобраться на коня, и я, устроившись в седле, понял, что это не так уж и плохо.

Султан уложил мой саксофон в мешок и приторочил его к седлу своего Моха. После этого он легко вспрыгнул в седло, отчего его конь взвился свечкой и, протанцевав на задних ногах один круг, стал, покорно опустив голову. Обернувшись, Султан что-то крикнул Рустаму, тот привязал уздечку моего коня к хвосту Моха, затем подошёл ко мне и сказал:

– Держись крепче. И не бойся.

Подумав, он добавил:

– Я тебя обязательно найду, где бы ты ни оказался!

Наш «тандем» тронулся и уже издалека я снова услышал голос Рустама:

– Дала мукълахь кхин а гур ду вай!

Султан обернулся и перевёл его слова:

– Он сказал тебе: «Даст Бог, увидимся!».

Глава 13. Бессмертники

С первых дней моей практики я быстро освоился со своими обязанностями по работе, сдружился с ребятами из ансамбля, которые почему-то очень благоволи мне. Со Светланой мы тоже стали друзьями, хотя иногда и возникали у нас с ней мелкие ссоры, в основном из-за предлагаемого мной репертуара. Петь джаз она категорически не хотела, и я буквально силой навязывал ей «вечно зелёные хиты» Эллы Фитцджеральд и Билли Холидей. Все мои старания привить ей любовь к джазу оказались тщетными исключительно из-за отсутствия материала для прослушивания. Из всего того, что я предлагал ей, у меня в сравнительном достатке была только Элла Фитцджеральд. Как раз в это время фирма «Мелодия» выпустила пластинку с несколькими её песнями, в частности «Summertime» в дуэте с Луисом Армстронгом. Тогда джаз только начинал культивироваться в СССР и всю информацию мы черпали из радио, в частности из передач Уиллиса Коновера, которые прослушивались на коротких волнах шесть раз в неделю после полуночи. Мы записывали его передачи «Jazz Hour»[32 - Час джаза (англ.)] на магнитофоны, а потом тексты переводили на русский язык и списывали перевод в тетрадки. Качество же записываемой музыки было катастрофически низким, но и это было для нас тогда величайшим достижением.

Очарованный голосом Светланы, я всеми силами пытался увлечь её джазом, и, если бы у меня было в достатке музыкального материала для иллюстраций, несомненно, победа была бы за мной.

Характер у Светы оказался сложным: она была очень вспыльчивой, хотя и быстро отходила и ещё необыкновенно ранимой – даже безобидная шутка в её сторону могла вызвать у неё болезненную реакцию. Обнаружилось это буквально с самого начала наших с ней творческих изысканий.

Получив распоряжение о создании агитбригады на период уборочной страды, мы все вместе дружно взялись за дело. Я быстро набросал сценарий (благо, в библиотеке нашёл подходящий материал) и мы приступили к репетициям. Репетировали всю неделю по вечерам, а в субботу и воскресенье договорились поработать с утра. На последней репетиции я сидел в зале и делал замечания по ходу всего происходящего на сцене. И если с самим выступлением было, в общем-то, всё в порядке, то сам выход представлял собой неприглядное зрелище. Несколько раз я возвращал всех участников на исходную позицию за кулисы и заставлял их выйти красиво и непринуждённо. Обращая внимание на походку Светланы, я сделал ей замечание:

– Света! Ну как ты выходишь? Ты посмотри на Довгаль Юлю! Она плывёт, словно лебёдушка, а ты скачешь как кенгуру!

Светлана резко остановилась и, повернув ко мне залитое краской лицо, выпалила:

– Счастливого плаванья тебе и твоей лебёдушке!

С этими словами она спрыгнула со сцены и выбежала из зала. На какой-то миг воцарилась полнейшая тишина, которую нарушила Юлька:

– Зря ты с ней так, Саша. Теперь она не придёт, проси не проси. А завтра нам выступать.

– Ладно, я поговорю с ней. Все свободны.

Раздосадованный, я вышел из дома культуры и направился домой, в надежде помириться со Светой. Дома я её не застал, ни Лёшка, ни Валентина Ивановна её не видели.

– Может быть, она пошла на скамеечку? – высказала предположение Валентина Ивановна, когда я рассказал ей о случившемся. – Когда она чем-то расстроена, она обычно уходит туда и долго там сидит, пока не выплакает все слёзы.

– А что это за скамеечка? – спросил я её. – И где она находится?

– Эту скамеечку сделал наш папа, когда ещё был жив. А находится она на горе, сразу за посёлком.

– А как туда можно попасть?

– А как выйдешь из посёлка, прямо иди по дороге и там увидишь высокую горку, поросшую кустарником. Поднимешься на неё и там, на полянке, скамеечка.

– А в какую сторону идти?

– В сторону Ясногорки, по старой дороге. Сначала пойдёшь по нашей улице, а через один квартал свернёшь вправо и идёшь до конца посёлка. А там увидишь.

В ту же секунду я сорвался с места и помчался в сторону, указанную мне Валентиной Ивановной. Но, то ли моя поспешность, то ли ещё какая другая причина, помешали мне правильно сориентироваться на местности, и я попросту заблудился. Старая, заброшенная дорога завела меня в какой-то овраг и, пропетляв в нём несколько сот метров, закончилась у поросшего бурьяном глинища. Из оврага я выбрался по еле заметной тропинке, которая вывела меня на обширное степное пространство, сплошь поросшее красивыми душистыми цветами, похожими на маленькие пурпурные солнышки. Отсюда открывался великолепный вид на излучину Северского Донца. Река, окаймлённая зелёной полосой леса, за которым лежали ровные квадраты нескошенных хлебов, ослепительной синевой блестела в лучах полуденного солнца. В знойном летнем воздухе висел пряный запах полыни и чабреца, кузнечики отчаянно стрекотали, а неутомимые шмели басовито гудели, перелетая с цветка на цветок. «Какая красотище! – подумал я. – Как жаль, что у меня нет фотоаппарата! Впрочем, разве можно запечатлеть всё это бесчувственным инструментом?».

Я долго и с упоением рассматривал идиллическую картину летнего дня, а потом собрал большой букет ярких солнышек и пошёл в сторону близлежащего холма. На моём пути оказался ещё один овраг, поросший лесом и с пересохшим ручьём. Чтобы сократить расстояние, я решил идти напрямик, но увяз в липкой глине, из которой с трудом смог вырвать свои сандалии. Выбравшись на сушу, я направился в сторону реки с намерением привести в порядок себя и свою обувь. После всего этого мне уже было не до скамеечки. По берегу реки я добрался до каменного карьера, а оттуда вернулся в посёлок.

Перед тем как войти в калитку, я спрятал цветы под рубашку, затем тихонько подобрался к распахнутому окну Светиной комнаты и положил их на подоконник. Так же осторожно я прошёл в свою комнату и улёгся на кровать.

Я не знаю, сколько прошло времени потому что, наверное, уснул. Очнулся я от какого-то лёгкого движения возле себя. Я открыл глаза и увидел Светлану. Она сидела на подоконнике, поджав ноги под себя, и весело смотрела на меня. В руках у неё был букет тех самых цветов, которые я принёс ей; она держала их у своего рта, как бы вдыхая их аромат. Я мигом сбросил с себя сон и, поднявшись, обратился к окну.

– Спасибо за цветы, – улыбнувшись, сказала она. – Где ты их нарвал?

– В поле. Я пошёл искать тебя, а нашёл эти цветы. Красивые, правда?

– Это бессмертники. Папа их очень любил.

– Почему бессмертники?

– Потому что они никогда не умирают. Даже когда высохнут, они остаются такими же яркими и душистыми.

– А ты где была?

– Я училась красивой походке. Показать?

– Покажи.

Света спрыгнула с подоконника и стала прохаживаться вдоль окна, нарочно выворачивая ноги и подёргивая плечами.

– Ну, как?

– Здорово! – смеясь, ответил я. – Сам Чаплин позавидовал бы!

Света подошла к окну и, перегнувшись через подоконник, сказала:

– Вот так завтра я буду выходить на сцену.

Я вплотную приблизился к ней, коснувшись своим лбом её лба.

– Ты прости меня, Светлячок. Я был не справедлив к тебе. Не обижайся, пожалуйста.

Она наклонила голову так, что моё лицо окунулось в её волосы, и тихо произнесла:

– А я и не обижаюсь уже.