Смертью храбрых

– Да, господин коммандан.

Капрал Камбронн был одного с Огюстеном возраста. Левая половина его лица была изуродована шрамом рассекающим бровь, отчего та казалась надменно вздернутой. Капрал был вторым человеком, который отказывался подписывать прошение. Первый апеллировал к тем же доводам, что и полковник Борель и делал это с тем же непробиваемым упрямством. Коммандан потратил на него почти сорок минут, но так и не смог переубедить. Теперь Лануа собирался переубедить Камбронна, но сначала ему нужно было установить мотивы капрала:

– Вы считаете капитана трусом?

– Нет, капитан Мишо храбрый солдат.

– Тогда почему вы хотите, чтобы он был расстрелян за трусость?

– А я не хочу, чтобы он был расстрелян за трусость – я хочу, чтобы он был расстрелян за то, что дал бошам уйти.

– Что вы хотите сказать?

Камброн положил руки на стол и сложил их замком. Огюстен инстинктивно немного отодвинулся назад, сохраняя дистанцию. Капрал заговорил:

– Меня с детства научили всегда доводить дело до конца, господин коммандан. Устал, забыл, отложил на завтра – все это лишь оправдание для губительной лени. Тут вот многие расплылись как чернила на бумаге, размечтались, что Война кончилась. Глупцы не понимают, что самая страшная ошибка, которую может допустить Франция, это дать бошам выжить. Мы должны уничтожить их полностью, превратить их страну в пустыню и обезопасить, наконец, себя от непрестанной угрозы с востока!

– Вы хорошо осознаете свои слова, Камбронн?

– Да, господин коммандан. Я говорю о физическом уничтожении и о справедливом возмездии. Мы должны были пойти в девятую атаку в то утро и если бы она не принесла успеха, мы должны были бы атаковать и десятый, и одиннадцатый раз – столько сколько понадобится для того чтобы истребить всех бошей засевших в окопе и…

Огюстен расхохотался. Заливисто и заразительно.

– Господин коммандан, я разве сказал что-то смешное?

– П-п-простите, Камбронн, анекдот вспомнил! Я вот что хотел спросить, а вот вы говорите: «физическое уничтожение», «истребить всех бошей»… вы вообще как себе это представляете? Вас к утру было сорок человек в строю, большая часть ранена и вы, в общем, не так уж сильно выделялись в этом смысле на фоне всего остального фронта. Допустим, вы истребили всех бошей в том окопе, потеряв еще человек пятнадцать. Что бы вы делали дальше? Продолжили бы наступление? Перенесли бы Войну на территорию Германии?..

– Да! Если бы я принимал решения, мы бы уже форсировали Рейн! Мы бы заставили бошей заплатить за то, что они сделали с нашей страной…

– …И потерпели бы сокрушительное поражение на подступах к Берлину. Хотя знаете, капрал, я даже переоцениваю наши силы – мы бы и Дюссельдорф не взяли.

– Вы не верите во французскую армию, господин коммандан?

– А вот этого не надо, Камбронн! Если бы я не верил во французскую армию, я давно бы сидел дома, обкалываясь морфином и читая «Ле Пети Журналь»!

Капрал, как видно, не в полной мере понимал недостаток своего положения, а потому продолжал упорствовать:

– Но ведь германская армия разгромлена…

– Да… именно поэтому вы всю ночь не могли взять одну единственную оторванную позицию, имея полное превосходство в численности и снаряжении. Германская армия отступила, Камбронн! Не сбежала, не побеждена, не сломлена, а именно отступила, и я с самого момента перемирия непрестанно молюсь, чтобы Фошу с Пуанкаре хватило ума не нарушить его.

Это я даже не говорю о том, что если мы сделаем, как вы хотите, Камбронн, каждая немецкая женщина, старик и ребенок станут солдатами германской армии и тогда… Господи, спаси нас всех! Будет хуже, чем в Русскую кампанию[15 - Имеется ввиду Отечественная война 1812-го года.], капрал. Тогда у людей было меньше огнестрельного оружия на руках. Впрочем, что-то мне подсказывает, что я вас не убедил…

Камбронн больше не спорил, а лишь молча кивнул.

– Значит, вы не будете подписывать прошение о помиловании капитана Мишо?

– Нет, господин коммандан. Разрешите идти?

Когда за капралом закрылась дверь, Огюстен еще раз рассмеялся. Со стороны это походило на истерику, возможно потому, что это и было истерикой, но со стороны никто не смотрел, а Камбронн был одним из самых забавных персонажей, которых доводилось видеть Лануа за годы Войны. «Ничему людей жизнь не учит… Физически уничтожать бошей он собрался. Как и в четырнадцатом – уверенность, что немцы с чего-то жутко нас боятся, что они пигмеи какие-нибудь и непременно разбегутся в стороны стоит лишь пару раз пальнуть в воздух. Сколько нам стоило это невинное заблуждение? Пятьсот тысяч жизней? Миллион?..»

***

Себастьян Нойвиль, сержант.

– Вы немец?

– Прошу прощения, господин коммандан, но я не могу однозначно ответить на этот вопрос.

– Отчего-же, Нойвиль?

– Дело в том, господин коммандан, что родился я немцем, а когда учился в школе, считался французом. Потом началась Война, и я на некоторое время снова стал считаться немцем. Несколько человек за время Войны странным образом находили во мне еврейские черты, но после того, как я получил Воинскую медаль, основной версией моего происхождения вновь стала французская.

Молодой парень лет двадцати двух обезоруживающе улыбнулся. Еврейская версия происхождения сержанта Нойвиля рассыпалась при взгляде на черты его лица, зато немецкая лишь укреплялась. Огюстену понравилось то чувство юмора, с которым сержант рассуждал об этой весьма болезненной для многих теме, поэтому он захотел еще немного поиграть в эту игру:

– А вы сами как считаете, Нойвиль?

– Откровенно говоря, господин коммандан, я не веду по этому поводу никакого счета. Если бы каждый французский солдат нефранцузского происхождения переживал из-за своей национальности, армия стала бы небоеспособна.

Огюстену определенно импонировал этот молодой человек с белесым шрамом, переходящим с правой щеки на шею.

– Господин коммандан, ребята говорят, что вы собираете подписи для капитана Мишо – я хочу, если можно, тоже подписать.

– Разумеется! Но прежде у меня будет к вам пара вопросов, Нойвиль. Капитан Мишо говорил, что вы видели как был поврежден пулемет бо… противника. Это правда?

Сержант улыбнулся, услышав оговорку Лануа:

– Господин коммандан, дозволено ли мне будет напомнить, что Бош это просто достаточно распространенная немецкая фамилия? Ничего оскорбительного для себя я в ней не вижу…

«Да, не видать тебе высоких званий с таким остроумием, парень!..»

– Что же касается вашего вопроса: да, я видел, как капрал Бюкар прострелил кожух охлаждения немецкого MG, о чем и доложил капитану Мишо при первой же возможности.

– Опишите, при каких обстоятельствах вы видели, как капрал повредил пулемет.

Сержант достал папиросу и вопросительно посмотрел на Лануа:

– Разрешите, господин коммандан?

Огюстен кивнул.

– Мы заходили с правого фланга. Я, Бюкар, лейтенант Д’Юбер, Матье и Молинаро. Основные силы вместе с капитаном Мишо заходили слева. Было еще совсем темно, да и туман, поэтому удалось подобраться достаточно близко к немецкому окопу, прежде чем по нам открыли огонь. На последних пятидесяти метрах нас уже встретили, но не густо – пулемет работал по остальным. Насколько я помню, именно тогда погиб Матье. Не повезло – попали в голову. Мы залегли в воронке метрах в десяти. Я, Молинаро и лейтенант бросили гранаты. Молинаро в этот момент подстрелили в руку. Пока противник не пришел в себя после гранат, мы прошли последние десять метров и оказались уже в траншее. Капитан приказал обезвредить пулемет, поэтому мы сразу начали продвигаться в ту сторону, откуда слышался его треск. Я работал дубинкой впереди вместе с лейтенантом – у него был револьвер и нож. Откуда-то сбоку на нас свалился здоровяк с ножом и маузером. Он ударил Молинаро гардой ножа по лицу и успел дважды или трижды выстрелить ему в живот, прежде чем лейтенант застрелил его – Молинаро погиб на месте. В этот момент немцы пришли в себя и контратаковали нас втроем врукопашную. Все начало происходить слишком быстро, чтобы я смог это даже осознать, не говоря уже о том, чтобы что-то запомнить. Могу сказать только, что мне оцарапали левую руку и неглубоко порезали левое же плечо. Лейтенант Д’Юбер получил штыком в живот и выглядело это очень скверно, а у Бюкара было разбито в кровь лицо. Лейтенант сказал, что прикроет нас, а капрал пошел вперед. До пулеметной точки оставалось метров двадцать. Пулеметчик работал в одиночку. Я выстрелил ему в спину, но, как оказалось, не убил. Бюкар подбежал к пулемету и три раза выстрелил в кожух из винтовки, после этого решил погнуть ствол и начал бить по нему прикладом. Неожиданно пулеметчик вскочил, вцепился в капрала и откинул в сторону. После этого он смог поднять пулемет – тот был на сошках, а не на станке – и ударил им Бюкара несколько раз как дубиной. Я все жал на спусковой крючок, но винтовку заклинило. В итоге я отбросил ее и подбежал к капралу и навалившемуся на него пулеметчику. Тот парень был уже мертв, поэтому я стащил его с Бюкара и попытался поднять того на ноги. Капрал был ранен, он с трудом поднялся и, опираясь на меня, смог идти. Когда мы уже почти дошли до лейтенанта Д’Юбера, Бюкару выстрелили в спину – он погиб. Я поднял лейтенанта, который, то терял сознание, то приходил в себя и попытался нести его. Шагов через десять я упал и дальше тащил его за собой по земле. Так я оттащил его в поле довольно далеко от позиций немцев, потом обессилел, но к счастью нас нашел младший лейтенант Делло и привел помощь.

Сержант замолчал. Черты его лица обострились, взгляд был уставлен в несуществующую даль, а шрам оказался заметно глубже, чем Лануа показалось раньше. С момента начала своего рассказа Нойвиль постарел лет на десять и стал почти одного возраста с Огюстеном.

***

Робер Моррас, солдат.