Молодость

Федерико бросил взгляд на освещенную площадку, на которой женщина с серьезным лицом закончила рассыпать песок. Он даже приподнялся на носки, чтобы лучше было видно.

– Да, Мария, очень хорошо!..

– А что вы снимаете? Еще один фильм, в котором все увидят только безнадежность?

Феллини не заметил шутки в словах Кастеллаци, по крайней мере, не улыбнулся.

– Маленькую оду творческому кризису.

– Творческий кризис у вас? Быть такого не может! Вы всегда просто фонтанировали идеями.

– Я, как и все, синьор Кастеллаци – вчера был уверен во всем, а сегодня стесняюсь утреннего бутерброда и боюсь своих тапочек. О том и фильм, черт бы его…

– Федерико! Ну, когда мы уже начнем снимать?

– А ты видишь здесь Марчелло, Анджело?! Без главного героя мы ничего не сможем начать!

– О чем вы хотели посоветоваться, Федерико?

– Помните свою идею насчет Казановы?..

– Федерико, Марчелло не отвечает на телефон!

– Да, Боже ты мой… конечно не отвечает, Бруно! Как Марчелло может ответить на телефон, если едет сюда?!

Идея Кастеллаци насчет Казановы, действительно была лишь идеей. Она родилась на какой-то посиделке в конце 40-х, и, судя по всему, тогда же Сальваторе поделился ею с Феллини, после чего успешно о ней забыл. Ни сценарных наработок, ни, тем более, сценографической концепции Кастеллаци тогда не создал. Теперь ему потребовались серьезные усилия, чтобы вспомнить о деталях, которые тогда пришли в его не совсем трезвую голову.

– Вы очень уж громко это назвали, Федерико: «идея!», скорее просто несколько образов, которые могли бы сработать.

– Не прибедняйтесь, синьор Кастеллаци…

– Синьор режиссер! Платье Клаудии порвано!

– Дьявол! Вы хотя бы на две минуты можете оставить меня в покое?.. Которое? Темное, насколько я вижу, в полном порядке!

– Белое, синьор режиссер!

– У тебя ведь есть с собой белые нитки, Пьеро?! Так используй их…

Федерико подхватил Кастеллаци под локоть и повел прочь от съемочной площадки. Когда они отошли достаточно далеко, Феллини вернулся к разговору:

– Простите, что украл вас оттуда, но иначе мы просто не сможем поговорить.

– Понимаю. Это скорее я краду вас у них, друг мой.

– Так вот: я еще тогда загорелся идеей снять фильм про Казанову, но взять за основу не его, с позволения сказать, автобиографию, а ваши идеи.

– Но моих идей не хватит на целый фильм. Я же просто предложил несколько концепций.

– Разумеется. У меня есть и свои мысли, просто мне важно знать, что вы не против.

Сальваторе не сдержал улыбку. Они как будто вернулись на полтора десятилетия назад, когда Кастеллаци делал вид, что он великий знаток кино, а Федерико делал вид, что принимает его советы.

– Конечно я не против, Федерико. Используйте все, что пожелаете!

– Разумеется, место в титрах за вами.

– Не нужно – я уже давно отошел от дел, не стоит ворошить прошлое.

– И не скучно на пенсии? А то я хотел предложить вам поработать над сценарием.

Это был неожиданный поворот. Сальваторе застыл в нерешительности. С одной стороны, его вполне удовлетворяла роль литературного негра в махинации Диамантино, но с другой, это была возможность напомнить о своем существовании и приобщиться к кино еще раз.

– Безумно скучно, Федерико. Однако дайте мне немного времени подумать над этим предложением.

– Хорошо. Когда мне вам позвонить?

– Завтра я уезжаю из города… Позвоните мне через неделю.

Феллини кивнул. Понимая, что возможность задать этот вопрос в ближайшее время не представится, Сальваторе решил удовлетворить свое любопытство сейчас:

– А что именно вы хотите положить в основу фильма?

– Образы кукол. Фильм будет построен, как биография Казановы, который будет искать женский идеал. Уже находясь на смертном одре, он его найдет. Это будет механическая заводная кукла, с которой он будет танцевать. Куклы будут сопровождать все его развратные приключения, как образ этого поиска и как лицо Эпохи Просвещения, когда люди все пытались объяснить через механику.

Это было занимательно. Фильм выстраивался в разуме Сальваторе. Эта история должна была стать масштабной и в то же время очень личной.

– И где же здесь мои идеи?

– Это ведь вы предложили куклу, как образ женщины в уме Казановы, синьор Кастеллаци.

– Это совершенная мелочь… Как я уже сказал, мой юный друг, используйте все, что пожелаете.

Кастеллаци увидел, как со стороны съемочной площадки к ним приближается костюмер.

– Синьор режиссер, я починил платье!

– Отлично, Пьеро, я и не сомневался! Марчелло приехал?

– Пока нет, синьор режиссер.

– Дьявол! Тянуть больше нельзя – начинаем снимать сцены с Клаудией.

Феллини вместе с костюмером направился к площадке, оставив Кастеллаци позади. Через несколько десятков шагов Федерико обернулся и крикнул:

– Синьор Кастеллаци, присоединяйтесь! Будет весело.

«Почему бы и нет?» – Сальваторе не был на съемочной площадке уже несколько лет и успел позабыть этот терпкий запах людского возбуждения и пота. Федерико ускорил шаг и ушел вперед, начав раздавать распоряжения на ходу. Скоро все было готово: юная красавица по имени Клаудия должна была сказать: «Ты не умеешь любить». Она села на ступеньку перед закрытой дверью старого дома и посмотрела чуть направо от камеры, которая держала ее красивое лицо крупным планом. Сальваторе встал за плечом Феллини, желая видеть то же, что и он. Федерико скомандовал: «Мотор!»