Молодость

Кастеллаци, ничего не ответив, вышел из кабинета и закрыл за собой дверь. За это он и сам себя ненавидел.

Глава 13

Пламенный борец

Чиро Бертини в очередной раз за вечер задал себе вопрос: «Что я здесь делаю?» И в очередной раз ответил: «Ты делаешь Сандре приятно». Отношения двух молодых людей развивались стремительно. Чиро даже сам был этому удивлен. Всего полторы недели назад Бертини страшно досадовал на себя за то, что выбрал совершенно неудачный фильм для первого свидания, а два дня назад он отказался участвовать в покушении на чернорубашечника ради того, чтобы проблемы с законом не помешали им с Сандрой встречаться.

Этим вечером девушка затащила его на собрание Всеобщей итальянской конфедерации труда. Этот профсоюз склонялся влево и был открыто связан с Компартией. Несмотря на то, что, в общем и целом, Сандра была достаточно далека от политики, о профсоюзе она трещала почти без умолку последние несколько дней. Правда, Бертини имел серьезные основания полагать, что интерес Сандры был вызван не социальной ответственностью рабочей итальянки, не актуальностью борьбы за права рабочих и даже не симпатиями к коммунистическому движению, а вполне конкретным человеком. Этого человека звали Фабриццио Пикколо и он был одним из лидеров Конфедерации труда в Риме. Страстный оратор, харизматичный предводитель, Фабриццио был одним из тех людей, глядя на которых Комиссар обыкновенно презрительно посмеивался. Чиро тоже относился к профсоюзам со скепсисом, о чем не преминул рассказать Сандре – она почему-то изрядно обиделась.

По мнению Бертини профсоюзы уже давно утратили в значительной степени свой первоначальный смысл механизмов защиты прав рабочих. Сейчас большую часть постов в той же Конфедерации труда занимали люди, которые либо вообще никогда не были рабочими, либо были ими давно и недолго. Сама Конфедерация занималась в основном агитацией за Компартию в рабочей среде, в свободное время устраивая хаотичные и недостаточно согласованные стачки и забастовки. Помощью многодетным семьям, улучшением жилищных условий рабочих, организацией мест отдыха в рабочих кварталах профсоюз практически не занимался.

Однако если к профсоюзам в целом Чиро испытывал обыкновенное пренебрежение, то Фабриццио Пикколо вызывал у него вполне конкретную неприязнь. Молодой человек помнил слова синьора Кастеллаци о том, что не следует ревновать к знаменитостям, но не был уверен, что это распространяется на профсоюзных лидеров. А Сандра могла говорить о нем часами, еще больше распаляя Бертини.

Собрание, на которое молодые люди пришли сегодня, ничего нового Чиро не дало. Одни и те же слова и лозунги о классовой борьбе и загнивающем капитализме, которые перекочевали, казалось, еще с довоенной поры в неизменном виде. Все это Бертини прекрасно знал. Знал он и то, что победитель в классовой борьбе определяется не здесь и не сейчас, а загнивание свойственно капитализму с самого его зарождения и является для него естественным состоянием.

Пытаясь отмежеваться от чуждого ему воодушевления царившего вокруг, молодой человек прикрыл глаза и вспомнил последний фильм, который смотрел. Отношения с Сандрой требовали времени, которое он охотно тратил, отодвигая на второй план свое увлечение. По этой причине последним фильмом, который посмотрел Бертини, был «Королевская свадьба» со стареющим Фредом Астером еще в прошлую пятницу. Глуповатый американский мюзикл не вызвал в Чиро никаких эмоций и он вернулся еще чуть назад в памяти. В понедельник на прошлой неделе он ходил на «Леопарда» Висконти.

Это было их первое с Сандрой свидание, и оно было провальным. Бертини, начисто забыв, что в этот раз он идет в кино не для того, чтобы смотреть кино, потащил девушку на трехчасовую костюмную драму. Висконти был хорош. Очень хорош. Чиро не читал книгу, поэтому не мог сравнить впечатления, но фильмом он проникся и трагедию князя Салины смог понять, хотя, ни на секунду не забыл, что видит метания идеологического противника – представителя отжившей свой век аристократии. И для него трагедия заключалась не в угасании аристократизма, а в том, что на смену ему пришла приспособленческая буржуазность.

Впрочем, проникнуться до конца у Чиро не вышло. Где-то на исходе второго часа молодой человек почувствовал, как Сандра приблизилась и даже облокотилась на него, положив голову ему на плечо. Чиро вдыхал запах ее волос, сдерживая себя от движений в затекшем теле, чтобы не тревожить девушку. Дыхание Сандры было ровным и глубоким. Чиро слушал его, решительно позабыв о фильме. А потом девушка всхрапнула. Бертини чувствовал, что задыхается от расстройства и смущения. В таком ощущении удушья он не смог оценить кульминационную сцену бала, постоянно мысленно коря себя за столь неудачный выбор развлечения для первого свидания. Но побеспокоить Сандру Чиро не счел возможным, из-за чего к концу сеанса начисто перестал чувствовать собственную правую руку.

Вопреки ожиданиям Бертини, Сандра не отказалась встретиться еще раз и отмела все его извинения, сказав, что просто устала на смене, а фильм был очень даже ничего и Ален Делон – красавчик.

Молодой человек отвлекся от воспоминаний и вернулся в душноватое помещение, в котором с трудом угадывались черты небольшого театрального зала. Сандра стояла рядом. Вопреки ожиданиям Бертини, на ее лице тоже была написана скука, но также и ожидание. Чиро приблизился к ней и произнес так, чтобы никто кроме Сандры не услышал:

– Давай уйдем?

– Нет, нет, он скоро будет говорить. Он хочет выступить с каким-то предложением. Тебе это будет интересно услышать, вот увидишь!

В душе у Чиро появилось чувство какой-то тревоги. Все эти люди, сама эта обстановка вдруг стали очень ему неприятны. Духота и скученность вызвали у Бертини чувство удушья. Он с большим трудом удержался от того, чтобы выбраться из театра на свежий вечерний воздух.

На сцену вышел элегантно одетый мужчина лет тридцати-тридцати пяти. Он назвался и Чиро не смог сдержать презрительного смешка. Фабриццио Пикколо выглядел именно так, как Бертини его представлял. Пикколо подошел на собрание только что и все еще держал в руках отличную шляпу. Бертини готов был спорить, что это была самая настоящая шляпа от Борсалино. Одет был Пикколо вовсе не в рабочую спецовку, чтобы собравшиеся даже случайно не решили, что он только что со смены. Он был в великолепном костюме, который, судя по виду, стоил несколько месячных окладов Чиро. При этом Бертини не мог не отдать Пикколо должное – Фабриццио не держал окружающих за полных идиотов и потрудился придать своему виду несколько растрепанный вид, чтобы не столь явно выделяться. Лицо Пикколо несло на себе легкую небритость, а волосы были малость взъерошены. Костюм был идеально чист, но не идеально выглажен. Дополнялся образ настоящего революционера расстегнутой верхней пуговицей на рубашке при отсутствии галстука.

Речи Фабриццио тоже не потрясли Чиро – стандартный набор из пламени революционной борьбы, Мао Цзэдуна, Че Гевары, Фиделя Кастро, Юрия Гагарина, съездов, пленумов, постановлений, призывов вступать в Партию и обещаний разобраться с проблемами. Чиро внезапно понял, почему старые бойцы, вроде Бородача и Комиссара, относятся к новому поколению коммунистов настолько отрицательно, почему почти единогласно критикуют Партию, почему говорят о кризисе. Дело было не только и не столько в том, что Партия играла в республиканские игры, устранившись от уличной борьбы, дело было в том, что левизна теперь была в моде.

Чиро буквально почувствовал себя Комиссаром: он смотрел на Пикколо и видел обыкновенного буржуа. Говорить о коммунизме, сыпать цитатами из Че Гевары или, на худой конец, из Сартра, быть чуть-чуть вне закона – теперь это было модно.

Перед внутренним взором Бертини предстал синьор Кастеллаци, распинающийся о куске ветчины. Чиро изрядно разозлился, слушая ту пропитанную самодовольством и буржуазной леностью речь. Синьор Кастеллаци так упивался радостями жизни, что вовсе не обращал внимания на тех, кто этих радостей был лишен, более того, причиной его невнимания была вовсе не глупость, а идеологическая убежденность. Но, глядя на ораторствующего Пикколо, Чиро испытывал к фашисту и прожигателю жизни Кастеллаци большее уважение, чем к человеку, который называл его товарищем. Кастеллаци хотя бы был честен – он был самодовольным буржуа и вел себя, как самодовольный буржуа, не прячась за громкими лозунгами.

Однако самой раздражающей чертой Фабриццио Пикколо было то, что Сандра слушала его с открытым ртом и блестящими глазами. Чиро захотелось увести ее отсюда, объяснить, почему этот фигляр никакой не боец и не революционер. Он вновь приблизился к девушке и произнес:

– Я больше не могу это слушать.

Бертини повернулся к выходу и потянул Сандру за собой, но она не двинулась с места. Тогда Чиро отпустил ее руку, не желая неволить девушку, и вышел в одиночестве. Вечерний воздух приятно холодил его разгоряченное лицо. Чиро почувствовал слабость в ногах и привалился к стене. «Да, что это со мной?! Неужели простудился?»

Через пару минут молодой человек пришел в себя и посмотрел на жизнь вполне вменяемо. Похоже, у них с Сандрой появились разночтения во взглядах на то, что является хорошим совместным развлечением. Причем, если она еще смогла найти в кинематографе хоть что-то интересное для себя, то Чиро больше не при каких обстоятельствах не собирался посещать мероприятия подобные сегодняшнему. Это было неприятно, но с этим можно было жить – в конце концов, большая часть их совместного досуга была занята не кино и не профсоюзными собраниями, а прогулками по городу и поцелуями в укромных местах.

Вообще, любовь Сандры к пешим прогулкам уступала лишь ее любви к болтовне. Девушка готова была разговаривать о чем угодно, и за время совместных прогулок они перебрали все темы от спортивных машин до сигарет, при том, что оба не умели водить и не курили.

Чиро отвлекся от размышлений, увидев свое отражение в подсвеченной витрине маленького кафе. На лице Бертини застыло сосредоточенное выражение, а сам он был самую малость похож на Рокко из фильма «Рокко и его братья». «Ну, может, поэтому ты ей и понравился – потому, что в минуты задумчивости слегка похож на Алена Делона?» За размышлениями о Сандре и их встречах Чиро довольно далеко ушел от треклятого душного театра и теперь вынужден был быстрым шагом возвращаться, не желая упустить девушку.

Она вышла с немного растерянным выражением на лице, которое, впрочем, сменилось улыбкой, когда она увидела Чиро:

– Вот ты где! Я тебя немного потеряла.

Похоже, она даже не заметила его ухода.

– Решил уйти пораньше. Душно.

– Да, слегка душновато. Как тебе Пикколо?

– Ну… да никак, честно говоря. Еще один франт, который думает, что борьба это красивые речи.

– Он не франт…

Они шли по направлению к дому, в котором жила Сандра. Если бы Чиро в этот момент посмотрел в глаза девушки, он наверняка не стал бы с ней спорить, но он не посмотрел:

– Самый настоящий франт. Шляпа от Борсалино, костюм от какого-нибудь Гуччи, я уверен, что свои дорогущие часы он снял прямо перед выступлением.

– Я не думала, что ты такой…

Бертини еще только начал говорить о недостатках Пикколо, но, услышав слова Сандры, осекся. Следующие несколько минут они прошли в тишине. Наконец, Чиро заговорил, попытавшись оправдаться:

– Я вовсе не из ревности или какой-то зависти так сказал.

– А почему тогда?

– Ну, я, правда, считаю, что человек, который претендует на какую-то близость к рабочим, к народу, который пытается призывать нас к борьбе, и, при этом, выглядит подобным образом… не до конца искреннен.

– Да ты что, не слышал его? Неужели ты судишь его лишь по внешности? А меня ты тоже только по внешности оцениваешь?

Бертини осознал, к насколько неприятным последствиям может привести этот разговор, и попытался закруглить его шуткой:

– Тебя я не оцениваю. Тебя нельзя оценивать – можно только любоваться.

– Ты просто уходишь от ответа. Почему ты считаешь, что Фабриццио лжет?

Чиро глубоко вздохнул. Он безумно жалел о том, что просто не согласился с Сандрой, но теперь она не оставляла ему иного варианта, кроме честного ответа:

– Я не сказал, что он лжет, я сказал, что не уверен в его искренности. Мне показалось, что для него наше Движение это просто игра, развлечение, как для меня кино. Он красиво говорит о быте рабочих, но ты обратила внимание на его руки? Руки рабочего человека так не выглядят. Даже у меня мозоли от отвертки, да и у тебя царапинки и огрубелости. В этом обстоятельстве, в самом по себе, нет ничего плохого. Человек не обязан быть рабочим, чтобы быть полезным обществу, но вот для того, чтобы призывать меня на сопротивление каким-то не до конца проясненным оппонентам, взывая к моему пролетарскому долгу, он должен хотя бы быть тем, кем пытается казаться. Если рабочее движение в Италии это Фабриццио Пикколо, то я точно не с ним.

Он все время говорит о Кубе, о Советском Союзе, о Патрисе Лумумбе… Я пришел туда для того, чтобы слушать о наших делах, о наших проблемах. О том, что нам в Италии, в Риме, на нашем заводе нужно сделать, чтобы наша жизнь стала лучше. Об этом он говорит общими фразами, которые можно свести к следующей формуле: «Итальянский рабочий страдает под гнетом капитализма, но скоро он воспрянет и освободится!» – я согласен с этими тезисами, Сандра, но я не услышал, какие конкретно шаги предпринимает Конфедерация труда, Коммунистическая партия и лично Фабриццио Пикколо для достижения поставленной цели…

– А ты?..

– Прости, не понял…

– Что ты делаешь для этого, Чиро? Если бы ты не был занят поливанием Фабриццио грязью, то услышал бы, что он предлагает всеобщую забастовку, чтобы нам улучшили условия труда. А вот что ты можешь предложить кроме бесконечного нытья?