Смертью храбрых

– Смотрите по обстановке. Если он действительно будет один, разрешаю обезвредить его и продолжить выполнение задания, но в затяжные перестрелки ввязываться запрещаю даже с одним солдатом противника. Учитывайте, Майер, у французов тоже объявлена мобилизация, они тоже готовятся к войне, поэтому одиночных солдат или офицеров вы вряд ли встретите. Больше вопросов нет?

– Нет, господин ротмистр.

– Приказ вам ясен?

– Так точно, господин ротмистр.

– Хорошо, лейтенант, идите.

Майер встал и оправил форму. Он никак не мог стереть со своего лица легкую улыбку – Крипке ясно видел, что его подчиненный был рад полученному приказу. Лейтенант отдал честь и удалился.

Ротмистр Крипке бросил взгляд на так и оставшуюся лежать на столе карту. Майер был последним лейтенантом, которому ротмистр должен был выдать это задание. Крипке достал из ящика стола кусок стирательной резины и начал убирать маршрут проложенный карандашом для Майера. Серая ломаная линия исчезала в направлении французской границы. На границе ее исчезновение на короткий момент замедлилось – здесь ротмистр нажал на карандаш сильнее, и он оставил более глубокий след. Когда линия исчезла совсем, Крипке сложил карту и резину в стол и потянулся до хруста – последние дни изрядно его утомили и, судя по всему, это было только начало.

***

Белльон наконец-то вернулся со старой закопченной лампой. Света от нее было немного, но его хватало, чтобы писать, кроме того, Лануа смог, наконец, разглядеть лицо капитана Мишо.

Тот был похож на свою фотокарточку – бледная кожа, черные волосы, аккуратные усы, выраженные скулы и немного сердитое выражение лица – единственное, что отличало арестанта от фотокарточки, это трудновыразимая, но явственная неопрятность. Но в этой неопрятности коммандан не видел ничего странного – Огюстен тоже выглядел неопрятным в сравнении со своей фотокарточкой 14-го года.

Он наконец-то смог составить в голове примерный план допроса и обратился к Мишо впервые, с того момента, как тот назвал себя трусом:

– Правильно ли я вас понял: вы согласны с обвинениями выдвинутыми полковником Борелем и признаете свою вину?

– Нет, господин коммандан, я согласен с обвинениями выдвинутыми полковником Борелем, но я не признаю свою вину.

– То есть, вы совершили эти преступления, но не считаете себя виновным?

– Можно и так сказать.

Мишо сел на скрипучей кушетке, на которую был положен тонкий матрац, и сделал приличный глоток из бутыли. Разговор с Огюстеном, казалось, ничуть его не интересовал.

– Мишо, вы понимаете, что вас могут расстрелять за это?

Капитан поставил бутыль на стол, утер рот рукавом формы и, наконец, ответил:

– Да, господин коммандан, понимаю.

«Расследование может оказаться несколько короче, чем я полагал…» – Огюстену нужно было нащупать хоть какой-то контакт с Мишо, но тот не оставлял самому себе шанса. Наконец, Лануа спросил:

– Вы хотите жить, капитан Мишо?

Капитан впервые посмотрел Огюстену прямо в глаза. Он внимательно вглядывался, будто желая увидеть в них ответ на какой-то неведомый Лануа вопрос. Коммандану было некомфортно под этим взглядом, но дерзости в темных глазах Мишо не было, а значит, не было и повода его прервать. К своей чести Лануа не отвел глаз – людского взора он не страшился. Неожиданно Мишо ответил:

– Да, хочу, господин коммандан… Вы позволите?

Огюстен даже не сразу понял, о чем его просят. Он проследил за направлением взгляда капитана и понял, что тот смотрел на кусок копченого мяса, лежавший на жестяном блюде. Лануа кивнул и Мишо принялся за еду. Возникшую паузу Огюстен использовал на создание нового плана разговора, потому что прошлый пока летел ко всем чертям.

– Простите мою невежливость, господин коммандан. Хотите?

Капитан подвинул блюдо с лежавшим на нем куском сыра в сторону Лануа.

«Может быть, это тот самый момент…» – не до конца отдавая себе отчет в своих действиях, Огюстен взял сыр и отломил себе половину. Сыр не потрясал воображение и на взгляд Лануа был изрядно пересолен. Коммандан осознал, что запил сыр вином только, когда поставил бутыль на стол.

– Господин коммандан, дело в том, что полковник Борель абсолютно прав. Все, в чем он меня обвиняет, имело место, но я считал свои действия правильными в тот момент, считаю их правильными сейчас, потому и не вижу смысла устраивать из моей неизбежной смерти фарс или, тем более, трагедию.

Капитан возобновил собственный допрос так же неожиданно, как и прервал. «Ничего я тут не сделаю…» – Огюстен понял, что разговаривает с тем, кто уже все понял и со всем смирился. Единственное, что ему оставалось в этой ситуации, это качественно сделать свою работу:

– Расскажите о том дне, капитан Мишо.

– Ну что же, если вам так хочется… Если позволите, я начну с вечера десятого ноября – именно тогда полковник Борель отдал нам приказ наступать на позиции бошей в районе Верт-Равине. Кстати, я так и не увидел там оврага, только ровное поле[5 - «Верт-Равине» с французского переводится, как «зеленый овраг».]…

– То есть приказ о наступлении вы получили не утром одиннадцатого?

Огюстен позволил себе прервать капитана. Слова Мишо не совпадали с тем, что было указано в рапорте Бореля, а это уже было что-то.

– Так точно, господин коммандан. Одиннадцатого полковник Борель только подтверждал свой вчерашний приказ.

Отвлеченный поведением капитана, Лануа совсем забыл вести записи и теперь ускоренно наверстывал упущенное.

– Постарайтесь вспомнить: десятого ноября в котором часу полковник Борель отдал приказ наступать?

– В одиннадцать, плюс-минус десять минут.

– Откуда такая погрешность?

– За день до этого я разбил свои часы, и поэтому пришлось обходиться без них.

– Понятно. Полковник Борель сам отдал вам приказ?

– Да, он посетил наши позиции и лично приказал мне наступать.

«Надо будет обязательно поговорить об этом с Борелем…»

– Опишите состояние своей роты к тому моменту.

Мишо протянул руку к бутылке и сделал еще один большой глоток. Когда он поставил ее на стол, вина в бутыли оставалось на донышке. Еще через полминуты капитан заговорил, и в голосе его явственно чувствовалась хрипотца, которой раньше не было:

– К тому моменту в строю оставались восемьдесят четыре человека. Треть была легко ранена, у пятерых контузии. Солдаты устали после непрерывных боев. Десятое ноября был первым относительно тихим днем за последние две недели. Моральное состояние было подавленным – вывоз раненых и доставка пайка были затруднены – нам удалось продвинуться, и мы оказались сильно восточнее основных позиций полка. Я еще восьмого ноября отправил с курьером полковнику Борелю просьбу отдать приказ о тактическом отступлении, чтобы избежать охвата нашей позиции с флангов в случае внезапной контратаки бошей – он ответил отказом. Не помогали подъему боевого духа и слухи о мирных переговорах, ходившие среди солдат – никто не хотел умирать на пороге победы.

Мишо замолчал, очевидно, считая, что достаточно описал положение дел в роте.

– Несмотря на это полковник Борель отдал вам приказ наступать.

– Наше состояние ничем не выделялось в сравнении с другими ротами, господин коммандан. Мы понесли тяжелые потери, находились в ужасных условиях и наши силы были истощены долгим наступлением, но это справедливо для всего полка, а возможно, что и для всей нашей армии.

– Вы имели средства для проведения штурма?

– Да. Полковник Борель привез с собой продовольственный паек, немного теплых вещей, несколько ящиков патронов, гранаты, немного медикаментов, один исправный станковый Гочкисс, в дополнение к нашим двум ручным и несколько пулеметов Шоша, от которых, ясное дело, толку было немного.