Максимовна и гуманоиды

– На во, попробуй! – сказала старуха, и налила в стакан сто грамм самогона.

Коля, придерживая одной рукой заячью шапку, зажмурив глаза, поднес граненый к своим губам и влил в рот то, что еще вчера называлось «бальзамом». Гадкая, противная, на вкус кошачьих какашек жидкость, ворвалось в нутро Николая. Колька, зажав рот рукой, выскочил из хаты и вернул природе все то, чем питался последние четыре часа. Его чистило так, что после десятого позыва рвоты он упал на крыльце, распластавшись, словно погибший в схватке с врагом.

– Что за дерьмо ты мне подсунула старая кляча, – заорал Коля. – самогонку делать разучилась? Он схватил со стола миску с квашеной капустой, и стал охапками засовывать её себе в рот, чтобы заглушить исходящее из кишок вонючее послевкусие.

– А вот такое, Коля, оно усё! Усё! Я сколько сегодня гоню – усё такое дерьмо идеть! Не идеть горелка! А идеть сплошное кошачье дерьмо! – сказала Канониха и зарыдала, всхлипывая, словно обиженный ребенок.

В этот миг в хату вошли кузнец Прохор и Семен по кличке «Гутенморген», которые, как и все деревенские мужики нуждались в срочном опохмелении.

– О, гляньте мужики, «Шумахер» уже тут как тут! Что Колян – трубы опять горят?! – спросил Прохор, подкалывая тракториста.

– Ага, горят! – сказал Шумахер, держа в руке миску с квашеной капустой. – Вот закусываю уже!

В этот миг «Шумахер» испытывал необычайную радость. Он видел, что за ним по этому пути «идут» другие и этот факт радовал его, что он не последний, кому сегодня доведется отведать зловонья.

– Прысни нам мать, по стаканчику! У нас после вчерашнего, головы лечить надо! – сказал Прохор и положил на стол три десятки.

– Седни бешплатно! – улыбаясь, сказала Канониха, подыгрывая Шумахеру. – Седни за счет фирмы! – сказала она и налила два граненых стакана.

– Удачно мы зашли, – сказал Сеня Гутенморген, —видно праздник сегодня какой— то…

Радуясь бесплатному угощению, Прохор и Сеня чокнулись. Широко открыв рты, они стали вливать в себя самогон, который дьявольски вонял какими— то непонятными испражнениями.

Увидев перекошенные лица своих односельчан, Коля Шумахер, залился громким смехом. Он смотрел на мужиков, как они давятся и во все стороны выплевывают напиток и держался от смеха за живот, опасаясь обмочить трусы.

Прохор вылетел их хаты первый.

Следом за ним Семен.

Их так тошнило, что они корчились на крыльце в приступах рвоты.

– Ну что Прошенька, халява прошла?! – спросил улыбаясь Шумахер, поднося тарелку с квашенной капустой. – Халява она штука жестокая!!!

– А что это было? – спросил Прохор, пихая в рот закуску. —У меня дома тоже водка протухла!

– Это же какое – то дерьмо! – сказал Семен Морозов, следом за кузнецом набивая рот бабкиными заготовками.– Кишки выворачивает! – Что за дрянь, ты, нам подсунула тетя Таня? Ти травить, ты, нас удумала старая клизма?! – спросил Семен Гутенморген.

– А что я! Аппарат видно шпортился! Не хочет ён зараза, гнать горелку! – ответила она и вновь залилась слезами. – Вы мужики, сходили бы до сельпо. Может вам там повезет!

– Айда, мужики, в сельпо! – сказал Шумахер, – там водка казенная авось не стухла!

Несмотря на раннее морозное утро, народу вокруг магазина собралось невиданное множество, словно это был митинг, посвященный «Дню Урожая» или выборам местного главы администрации. Мужики гудели, обсуждая сегодняшнюю новость, словно мохнатые шмели на лугу с цветущим клевером.

Нинка шла по утоптанному тракторами снегу в дорогой шубе и в сапожках на высоком каблуке, оставляя в дороге дырочки от железных набоек. Ее алые, цвета перезрелого помидора губы, были вытянуты в трубочку, через которые она выпускала густой пар, исходящий из горячей женской груди. Оренбургский пуховой платок по краям покрылся инеем, а ее щеки рдели от мороза, словно наливные яблочки.

– О, гля, краля идеть! – сказал Коля Шумахер, дымя папироской.– Давай, открывай свой лабаз. Смотри, как народ лечиться хочет!

– Ага, прямо сейчас! Глянь бегу уже растопырив крылья, – съехидничала Нинка, улыбаясь своим намалеванным «свистком».

Подойдя к магазину, Нинка сняла три амбарных замка, и открыла двери. По деревне прокатился вой подводной лодки. Это сработала сигнализация. Заткнув ладошками уши, Нинка исчезла за дверями ив тот же миг гудок умолк. Над деревней нависла звенящая тишина. Мужики, дымя самосадом, сгрудились около входа в магазин, ожидая условного сигнала. Традиций утреннего опохмеления ни кто не отменял и этот фактор подгонял финансовое положение местного «Райпищеторга».

Сигнал поступил и в этот самый миг, замерзшие на морозе мужики, гурьбой ломанулись в открытую дверь. Они, пихали друг друга в спины. Они перли на пролом лишь бы оказаться у прилавка в первых рядах. Но традиционно первым у прилавка оказался Шумахер. Не зря местный народ окрестил его такой кличкой. Люди знали: где бы Коля не был – он всегда будет первым. Шуми, словно скользкий угорь, проскакивал меж телами, оставляя позади всех тех, кто локтями работать не умел.

– Дай мне пузырь водки, – сказал Коля, бросив на прилавок деньги.

– Что пить изволите? Выбор у меня будет побогаче, чем у Канонихи! – ответила Нинка, страстно двигая накрашенными губами.

– «Пшеничную» хочу, – сказал Николай, устремив свой взор на эротические движения продавщицы. Она как бы ходила перед Шумахером по подиуму, и чувственно демонстрировало свое тело.

Достав бутылку водки, она плавными движениями поставила её на прилавок. Не спеша отсчитав сдачу, Нинка подала ему деньги и кокетливо улыбаясь, сказала.

– Шуми, сегодня вечером у меня небольшое рандеву – романтический вечер так сказать. Тебя ждать или я позову Кольку Крюкова?

– Жди меня и я приду, всем смертям назло, – ответил Шумахер, и выскочил на улицу.

– Следующий! – сказала Нинка нараспев, видя, что сегодня она будет с хорошей выручкой.

Через пятнадцать минут торговли очередь закончилась, а гул стоявший в помещении магазина стих.

В тот момент, когда продавщица отоваривала последнего покупателя, «больного на голову» в магазин с криком вновь ворвался Шумахер.

– Ты это, что Нинка, такое делаешь? Ты, почто рабочий люд травить изволишь!

Ты эту гадость сама пила?

– А ты мне не тычь! Купил – проваливай! Не хрен мне клиентуру распугивать, – сказала Нинка подбоченясь.

По физиономии Шумахера было видно, что сейчас он полезет на прилавок как Александр Матросов на амбразуру.

– Что, что ты мне эту бутылку в харю тычешь, – завопила Нинка, – сейчас, как возьму разновесы, да как стегану по твоей небритой роже! – заорала она, держа в руке двухкилограммовую гирю.

– Так стухла же!

– Что стухла— спросила продавщица.

– Водка твоя стухла, чуть не плача заверещал Шумахер, протягивая ей открытую посуду!

– Как это – стухла? Водка не тухнеть— идиот! Водка продукт вечный как вселенная!

– А ты откушай из этого пузыря своей вселенной! – ответил Шумахер.– мы с мужиками хотели накатить по—соточке, а там сплошная вонь и никакого тебе спирта!

– Да этого быть не может – заорала Нинка, и выхватив из рук Шумахера бутылку уже хотела влить себе в рот, но в магазин с открытой посудой вновь ворвались мужики.

Каждый тянул назад пузыри с водкой и вином, жалуясь продавщице, что продукт протух и не подлежит употреблению в виду его сильного зловония.