Максимовна и гуманоиды

– Птеродактиль сударыня, – ответил Зяма, и нажал на кнопку фотоаппарата.

Сквозь объектив в тот самый миг он увидел на груди Максимовны камень невиданный чистоты и красоты. В его голове мгновенно образовался вакуум, и он подумал той частью мозга, которая не успела съежиться:

– «Бриллиант».

Он навел объектив прямо на «нубирит», стараясь как можно крупнее и подробнее снять это чудо вселенской власти. Камень сиял. Он завораживал. Он был такой чистоты и лучезарности, что сердце Зиновия замурлыкало, от навалившейся на него удачи. Несколько раз фотограф пыхал фотовспышкой стараясь найти нужный ракурс. В тот момент, когда Максимовне надоело, и она уже хотела встать, Зяма сказал:

– Все готово!

– А когда карточки, – спросила Балалайкина.

– Сейчас будут готовы, – ответил фотограф, и подключив фотоаппарат к компьютеру с головой ушел в монитор, редактируя и без того прекрасный образ Максимовны. Его трясло от увиденного как трясет на ветру рябину. Ему хотелось потрогать «нубирит». Хотелось дыхнуть на него и потереть о рукав. Хотелось покарябать ногтем, но он героически перенес этот соблазн, подавляя его в самом зародыше.

Распечатав на принтере фотографии, он подал их Балалайкиной и как бы ненавязчиво, сказал:

– Стразы от Сваровски?

Максимовна удивленно глянула на фотографа и, не поняв его, переспросила:

– Стразы от чего?

Зяма поняв всю глубину отсталости барышни, ответил:

– Девушка, я спросил вас – это у вас стразы от Сваровски? Это такая фирма, которая выпускает бижетерию.

– Нет, голубчик – это лунный камень от Дарта Вейдера, – ответила Максимовна, и рассчитавшись за фотографии, вышла на улицу.

Зяму в этот миг, как будто ударило током. Он выскочил следом за ней и прокричал, боясь упустить шанс:

– Девушка, вы забыли…

Балалайкина обернулась.

– Что я забыла?

Заикаясь и задыхаясь от волнения Зяма сказал:

– Сдачу!

– Вы ж мне сказали сто пятьдесят, я вам сто пятьдесят и подала.

– Я забыл, что сегодня у нас день «любимого клиента». Скидки на фотографии на паспорт пятьдесят процентов.

Балалайкина удивленно хмыкнула и вернулась в фотоателье. Зяма задыхаясь от возбуждения, закрыл входной замок и повесил табличку с надписью – «Технологический перерыв 20 минут».

Он достал из кассы деньги и подал их Максимовне.

– Может барышня эротическую фотосессию сбацаем?! Я могу вам бесплатно портфолио сделать, как на журнал «Плейбой» или еще круче?!

В эти секунду Максимовну озарило. Чудные современные иноземные слова «фотосессия, портфолио» завораживали и в тоже время пугали некогда бывшую партизанку. – А что это за хреновина такая, ваше портфелио? – спросила Машка, заинтригованная удивительным словом.

– Это солнце мое, альбом с фотографиями! Индивидуальные портреты невиданной красоты, отражающие вашу женскую стать! Неизменный, мадам, атрибут при приеме на работу в солидные фирмы Москвы и всей России!

– Это мне обязательно нужно, – ответила Максимовна, – Давай, касатик, трудись над своими портфелями, – сказала она и скинув шубку прошла в фотосалон.

Зиновий Шнипельбаум с трясущимися руками прыгнул к своим тайным закромам и достал дорогой японский фотоаппарат, который был его гордостью и его достоянием. Он включил все софиты и томным эротическим голосом, сказал:

– Раздевайся, детка, Зиновий Шнипельбаум будет из тебя богиню «Плейбоя» ваять!

Максимовна, ничего не поняв, влепила фотографу оплеуху. Тот отлетев в угол своей студии, чуть не заплакал от обиды.

– Я тебе покажу, раздевайся! – орала она, наступая на фотографа, – Ты у меня, так разденешься, что тебя ни мама, ни папа тебя не узнают!

Зяма, забившись в угол, прокричал:

– Стоп, стоп, стоп!

Максимовна замерла в тот момент, когда ее рука, схватив со стола бронзовый канделябр, занесла его над его головой тщедушного фотографа.

Впервые за долгие годы работы фотографом эротическая фотосессия стала для Зиновия настоящим кошмаром.

– Ты, что творишь, идиотка?! Ты фоткаться пришла, или меня хочешь тут уконтрапупить?! – заорал Зяма.– Я сейчас полицию вызову. Ответишь мне за нападение при исполнении служебного долга!

Максимовна поставила канделябр на место и заплакала:

– Я думала, ты, меня хочешь невинности лишить, – сказала она и присела на стул.

– Мне твоя невинность нужна, как корове парашют! Я же фоткать тебя собирался!

– А, а, а! Так ты бы мне так и сказал! А я, дура, думала, что ты меня силой решил взять, – сказала Максимовна и рассмеялась.

В какой—то миг, когда Маша успокоилась. Она обнажила свою грудь, и растянула в улыбке рот, видя, как отвисла челюсть Зиновия. Его взгляд вновь уперся в драгоценный «нубирит». Каким— то чутьем Шнипельбаум почувствовал, что от камня удивительная сила. Будто сам Моисей говорил ему: «Возьми меня Зяма, и тебе будет счастье! Ты станешь самым влиятельным, самым властительным евреем на всей планете Земля». Казалось, что глаза Зиновия в этот миг просто выпрыгнут наружу от удивления. Максимовна для него, словно растворилась в воздухе, оставив вместо себя огромный бриллиант. «Нубирит» удивительной красоты и чистоты приковал его взгляд. В своей голове Зяма просчитал его стоимость по ценам Нью—Йоркской алмазной биржи.

Зиновий Шнипельбаум не был бы русским фотографом Зямой Шнипельбаумом, если бы не любил подобные камни больше, чем божественные женские прелести. Он знал, что даже в целом борматухинском районе не хватит денег, чтобы выкупить у Максимовны сей драгоценный кулон. Правда, даже это отсутствие у него «резервных фондов» не могло остановить в достижении своей цели. Вот тут—то и началось самое интересное…

Фотограф Зиновий Шнипельбаум не знал удивительных свойств этого камушка – не знал и не ведал, что ни за какие деньги Максимовна не сможет я с ним расстаться. И даже не за его чистоту и красоту, а за то, что камень этот даровал ей новую, совсем иную жизнь и необыкновенную харизму, которая подавляла волю любого человека на этой планете.

– Занимательная безделушка, – как бы невзначай сказал Зяма, взяв кулон с драгоценным камушком крупным планом.

– От бабушки досталась, по—наследству, – соврала Мария, видя, как алчно заблестели глаза у местного фотографа.

– Продается? – спросил он, как бы намекая, – Хорошую дам цену! Ну, рублей, так тысяч пятьдесят! Пойдет?

– Нет, это, касатик, не продается, это же бабушкина память, – ответила Максимовна, чуя своим сердцем какой—то подвох в словах хитрого фотографа.

Зиновий, от слов сказанных Максимовной, был почти вне себя. Он прыгал перед ней, словно обезьяна по клетке зоопарка. Шнипельбаум старался изо всех сил угодить ей, чтобы поближе подобраться к вожделенному камню и завладеть тем, что так сильно будоражило внутренние струны его алчности.

– Сто тысяч, наверное, дам и ни копейкой больше, – сказал Шнипельбаум, в надежде, что, услышав столь значительную сумму, девчонка мгновенно сдастся, выкинув свои трусы, словно белый флаг капитуляции Германии.