Пастухи счастья

– А родители? Почему они меня не предупредили?

– Об этом и речи идти не могло – вся подготовка должна проходить втайне от больного.

– Почему? Зачем?

– Для точнейшего диагностирования. Психокод – тонкая штука, иногда попадаются такие экземпляры… – он осекся, увидев мои глаза.

– Я надеюсь, мой не вызвал сложностей?

– Нет, что вы, в пределах разумного. А почему вы спрашиваете?..

– Потому, что хочу расплатиться и прекратить наше… э-э …сотрудничество. Сколько я вам должен?

В глазах – смутное, темное, усмешка, тонкая (нет, я убью его!), снисходительная.

– Нисколько. Ваш case ляжет в основу статьи для Medline.ru, так что будем считать работу оплаченной.

– Статья! Еще лучше! Я чуть было не стал звездой! Знаменитостью!

Сергей выглядел абсолютно спокойным.

– Напрасно вы так переживаете – фамилии, даты, топонимы изменены, любая утечка исключена; у нас, вообще, все и всегда – абсолютно анонимно.

Душило-распирало, трещали, крошились дамбы благоразумия.

– Как бы то ни было. Я принял решение – я в ваших услугах не нуждаюсь. Засим – я вас не задерживаю… – я изобразил что-то наподобие императорского жеста; будто защищаясь, Сергей выставил руки ладонями вперед.

– Хорошо-хорошо, мы уйдем, прямо сейчас, не сомневайтесь. Просто в качестве постскриптума, эпикриза-анамнеза, так сказать – позвольте узнать: а что дальше? Не поймите неправильно, чистое профессиональное любопытство…

Холодком, зябко скользнуло сомнение, неизвестность; хмель, тоска, отчаяние соединились, выплеснулись желчью, злой, бессильной откровенностью.

– А хоть что! Пить буду! Деградировать, опускаться! – это хотели услышать? Умирать буду, если хотите!..

Он покачал головой.

– Нет.

– Что нет?

– Умереть не получится. По крайней мере – в ближайшем обозримом.

В горле пересохло, заплясали огненные с фиолетовыми разводами кляксы.

– Это почему же?

Он пожал плечами, улыбнулся грустно, устало; неожиданно стало (вот же черт!) виновато, тревожно.

– Не сможете. Не та фактура. Такие как вы живут прочно, основательно, корни пускают глубоко. Кроме того, может сработать еще и так называемый закон подлости, – это когда назло и наоборот. И закончится все, – улыбка снова стала жесткой, ледяной, – общей палатой, процедурами, капельницей, клизмой…

Муть отхлынула, я с тоской посмотрел на него. Зачем разыгрывать этот спектакль, зачем тянуть время? Раны бередить зачем? Элемент игры, профилактическое кровопускание? И ведь остается, прячется что-то недосказанное, темное, фальшь…

– А вы – злой.

– Увы, нет, просто повидал многое, многое знаю. Все болезни и больные похожи друг на дружку, подвержены тем же законам…

Решимость растаяла, надломилась весенней сосулькой.

– И что же делать?

Он придвинулся, заговорил мягко, задушевно – слова уже не жгут, не ранят:

– А, может, просто хватит фантазировать? Может, пора взглянуть правде в глаза? Никакая ваша Юля не мечта, не Богиня (он что, мысли мои читает?), и никуда она не пропадала. Просто ушла от вас, вот и все. И вы – не герой, и фантазии ваши – банальное бегство от действительности. В которой вы, увы, не состоялись, и которой – нет-нет, никакого сарказма – испугались. И все это отсюда, со стороны отнюдь не кажется трогательным и романтичным; вы уж извините, из возраста Ромео вы давно вышли. Короче, налицо – банальное падение, саморазрушение, деградация. Умного и сильного вчера еще человека, мужчины, гражданина…

Он оборвал монолог, и я будто поплыл в тишине, в прозрачной, инертной невесомости, полупрострации. Тщедушный гнев сменился тоской и безысходностью, спазм сжал горло. Неожиданно я почувствовал себя на мартовском льду, посредине реки – снежная гладь во все стороны, потерянность, незащищенность, пустота…

– Вы не понимаете, – слезы жгли, душили (да что это со мной!), – мне нужно побыть одному… Я не могу так… Это предательство… – хотелось прижать ладони к лицу, погрузиться в привычное горькое, острое, кромешное, и в то же время пустота угнетала, давила; я ждал его слова, его голос – он уже стал частью, необходимостью, условием; я не мог, не умел, не хотел быть без него. И он вынырнул, подхватил, увлек, глубокий, завораживающий, зовущий…

– Предательство? Никакое это не предательство, – пустота подернулась патиной, текстурой надежды, – просто самосохранение, если хотите – обновление, ренессанс; возвращение к жизни. Да, жизнь – трудная, местами мстительная, но незлопамятная, забудет, простит, – мало ли, убежать хотел, испугался, маленький, глупый, бывает. Но нужен залог, доказательство лояльности – пара-тройка адекватных решений, благоразумных поступков. Например, выбросить из головы весь этот фантасмагорический бред, все эти мечты о смерти, этот несуществующий, иллюзорный мир. Отыскать, в конце концов, эту вашу Юлю, настоящую, материальную, одним фактом ее существования, отражением на сетчатке стереть из памяти фантом… Очаг боли и бессилия, метастаз безысходности…

Он говорил что-то еще, но я не слушал, не слышал; мысль рванулась, к воздуху, на свет, – глоток, еще – вот оно, ну вот же!

– Отыскать? – осколки, разрозненное соединились простым и ясным, затеплились розовым, горизонтом. – Говорите! Говорите же! Вы сплетете для меня эту историю?

Голос улыбнулся, глаза поплыли рядом, мягкие, чистые, добрые.

– Конечно, почему нет! Злой волшебник похитил прекрасную принцессу по имени…

– Юля…

– Конечно-конечно! Юля! И вам нужно ее освободить…

– Да… Да… Освободить…

Все скользило, утекало, мимо, сквозь, где-то далеко жили, кружились слова: Юля, освободить… Да, да, все так, все правильно… Давно нужно было, самому… И все-таки, что-то останавливает, держит, саднит, горечью, тревожным.

– А я… я справлюсь?..

Откуда-то сверху и отовсюду – ласковый взгляд, вкрадчивые интонации.

– Конечно… Неудача исключена, все учтено, каждый шаг – под контролем…

– И когда это все можно будет устроить?

– Да прямо сейчас, если вы не против, конечно… Чу-чу-чу! Не надо так переживать. Всей процедуры – час, не более. Проснетесь, будете – как огурчик.

Час, огурчик… Легко ему говорить…

– Так, встаем, встаем… Вот сюда, пожалуйста…