Успеть повернуть на Лагиш

Успеть повернуть на Лагиш
Александр Валерьевич Усовский

Изначально писалось философское эссе о смысле жизни – но получилось то, что получилось. Я попрошу читателя не судить строго мою работу – книге этой уже двадцать лет от роду, писалась она, страшно сказать, ещё в прошлом веке, отсюда и её персонажи, выглядящие сегодня несколько архаично. Но зато описаны они с натуры – автору довелось некоторое время провести рядом с прообразами будущих героев книги, вдумчиво вникая в их дела и заботы. Посему та часть книги, что описывает реалии конца прошлого века – документально достоверна, автор готов за это поручится всем своим будущим гонораром. Что же касается той части книги, которая повествует о делах куда более давних – то просвещенный читатель, знакомый с историей японской агрессии в Юго-Восточной Азии, разочарованно хмыкнет и пожмёт плечами. К счастью для автора, таких читателей нынче крайне мало, а скоро вообще не будет…

Читайте книги, друзья мои! Иногда это бывает чертовски занимательно!

Александр Усовский

Успеть повернуть на Лагиш

Памяти моего товарища, младшего сержанта Игоря Лапуки, навсегда оставшегося девятнадцатилетним

Пролог

С севера все еще глухо и редко доносилась артиллерийская канонада, изредка перемежаемая раскатами грозы. Грузные темно-свинцовые тучи наплывали с моря на прибрежную часть полуострова, неся влажную удушающую тяжесть. Джунгли, обступавшие шоссе, накатывали на людские колонны густой и мертвенно-пряный запах разложения. Казалось, сама природа стремилась изгнать из цветущего некогда Каодая разгромленную и бегущую армию.

Вот уже второй день через город Пейракан под непрерывным моросящим серым дождем шли отступающие войска, густо разбавленные беженцами. Пронзительно и жалко скрипели колеса интендантских повозок, натужно ревели моторы расхлябанных грузовиков и артиллерийских тягачей с бесполезными уже пушками на буксирных крюках, иногда по кое-где сохранившейся брусчатке лязгали гусеницы немногих уцелевших танков бригады Лорендейла. Сражение было проиграно, и остатки армии маршала Креббса покидали северный Каодай.

Солдаты, измученные недельными бессмысленными маршами, угнетенные гибелью товарищей и последние два дня не получавшие довольствия, угрюмо и отрешенно тащились бесконечной серо-зеленой лентой по шоссе. Шли туземные стрелки и егеря, шли гренадеры и зуавы войск метрополии – все одинаково грязные и измученные, многие – без оружия и знаков различия. Чудовищное поражение начисто уничтожило разницу между когда-то столь разными частями.

Иногда среди толп пехоты и скопищ грузовиков проходили кавалерийские эскадроны корпуса Марджерета – когда-то блестящие в своих расшитых золотом мундирах, с яркими значками на опереточно длинных пиках. Теперь – такие же измученные, оборванные и грязные, как остальные солдаты. Усталые кони еле передвигали ноги, многих уланы и драгуны вели в поводу, чтобы дать отдохнуть измученным животным. От некоторых кавалерийских полков в строю оставалось от силы полторы сотни солдат во главе со смертельно уставшими и ни во что не верящими уже ротмистрами. Как кровавый кошмар, уцелевшие вспоминали первый день сражения, когда генерал Марджерет лично водил корпус в сабельные атаки, свято уповая на силу белого оружия – а враг косил кавалерию густым пулеметным огнем и давил обезумевших кирасир изрыгающими пламя танками.

Пехотные батальоны ползли без строя, толпами. Немногие офицеры, оставшиеся в строю (большинство их было убито снайперами врага в первый день катастрофы на Ируане) уже не пытались поддерживать порядок в своих изрядно поредевших ротах и отчаялись получить хоть какие-то внятные приказы командования, а просто шли вместе со своими солдатами вперед, в призрачной надежде достичь пристаней Армонвайса и погрузиться на транспорта. У всех отступающих войск главной и единственной целью этого нечеловеческого похода осталось – транспорта в гавани, склады продовольствия в порту и пакгаузы с оставленным в спешке имуществом в самом городе.

Никто из этих сорока пяти тысяч уцелевших солдат и офицеров не знал, что уже сутки, как Армонвайс занят морской пехотой врага, транспорты захвачены, а комендант крепости бежал на торпедном катере в затерянную в океане Мирру. Спасения не было, как не было и надежды. Армия была обречена, и многие офицеры в глубине души понимали это, но приказа на капитуляцию не было – и колонны войск шли на юг, из последних сил и на последнем дыхании.

Дождь, не прекращающийся вот уже двое суток ни днем, ни ночью, еще более усугублял положение отступающей армии. Горные речки вздулись, снося жалкие деревянные мосты, и саперы выбивались из сил, наводя временные переправы.

Более тысячи машин, главным образом штабных и санитарных (зачастую вместе с умирающими ранеными и немногочисленным медперсоналом), было брошено на берегах бесчисленных речушек, стекающих с гор. Жизнь раненых была принесена в жертву призрачной надежде оторваться от безжалостного врага.

Толпы беженцев (чиновники с чемоданами и плачущими детьми, сотни местных полицейских, безоружных и жалких в своих опереточных мундирах, рабочие с балхских заводов и все те, кому приход врага не сулил ничего хорошего) запрудили шоссе и мешали бежать армии, клянча продовольствие и умоляя посадить на грузовики детей и женщин. Но никто уже ни из солдат, ни из офицеров не имел физических сил для помощи беженцам, и многие из беглецов, обремененные семьями и имуществом, обреченно садились на обочинах, с усталым безразличием глядя на проходящие колонны.

Катастрофа была полной и всеобъемлющей.

К концу второго дня поток людей и техники, текший через Пейракан, начал ослабевать. Канонада на севере затихла. Город настороженно стал ждать, что произойдет в ближайшие часы, когда последние регулярные войска маршала Креббса уйдут из Пейракана. Обыватели спешно закапывали в огородах столовое серебро и фамильные ценности, брошенные раненые и измученные сверх всяких пределов беженцы, отставшие от своих, сбились в жалкий табор на Пласа Майор, покорясь судьбе. Все с ужасом и замиранием сердца ждали прихода врага, сломившего в ходе четырехдневного сражения семидесятитысячную армию Креббса, словно веточку бамбука.

Около полуночи прекратился дождь, в это же время город оставили последние отступающие войска – батальон кханских стрелков. Смуглые узкоглазые солдаты, такие же измученные, как и все остальные, тем не менее, держали строй и шли довольно быстро, поминутно озираясь на север. Масляно блестели стволы винтовок и пулеметов на их плечах, хищно раскачивались длинные антенны полевых радиостанций. Замыкал колонну броневик, на башне которого, угрюмо уставившись в никуда, сидел командир разбитой под Лахор-беем Первой бригады кханских стрелков – молодой, но уже поседевший бригадный генерал в изорванном мундире и заросших грязью сапогах, еще совсем недавно – наследный кханский принц. Единственному уцелевшему из батальонов его бригады досталась сомнительная честь – быть последними войсками Империи в Северном Каодае. За спинами его кханских стрелков уже маячил враг – все такой же таинственный, как и полмесяца назад, когда началась эта кровавая бойня.

Через полчаса в звенящей тишине, опустившейся на город после прохода войсковых колонн и прерываемой лишь стрекотом цикад и стонами умирающих раненых, вдруг раздался еле слышный лязг, приближающийся к городу со стороны гор.

Мост через Равайо, подготовленный к взрыву саперами капитана Риджуэя, так и не был взорван – и теперь раненые, бессильные что-либо сделать, глухо матерились, проклиная все и вся и зная, что оставленный мост даст наступающему врагу несколько часов так дорогого сейчас времени.

Лязг нарастал. Он шел с севера, с гор, с полей так бездарно и кроваво проигранной битвы, и все, кто не спал в эту ночь в Пейракане (а не спал почти никто) все более и более ясно понимали, что у отступившей армии очень мало шансов оторваться от преследования. Слишком мощным и ровным был гул машин врага и лязг гусениц его танков, слишком измучены были прошедшие через город полки и батальоны Креббса.

Около часа ночи через мост промчался одинокий мотоциклист. В городе, две недели живущем в состоянии полной светомаскировки, луч его фары произвел ошеломляющий эффект. Но мотоциклист промчался через город и исчез на южном шоссе, и жители только гадали – к какой армии он мог бы принадлежать.

Во всяком случае, приближающийся лязг уже явственно различался на расстоянии не более двух-трех миль.

Наконец, в начале третьего ночи из-за холмов на равнину, лежащую севернее реки Равайо, по шоссе и справа и слева от него выползли густые колонны механизированной пехоты врага. Ревели моторы танков, бесчисленные синие огни грузовиков создавали жутковатый эффект наползания на город орды гигантских жуков-светляков.

Первые танки врага появились на мосту. Это были не жалкие танкетки королевской уланской бригады, сгоревшие в первые же дни приграничного сражения, и даже не легкие танки генерала Лорендейла, пытавшиеся спасти армию в день катастрофы на Ируане – это были приземистые широкие машины, мощные, с довольно серьезными орудиями в округлых башнях.

Словно принюхиваясь, три первых танка осторожно поползли по мосту. Никто не стрелял по ним с этой стороны реки – дивизион резервной артиллерии, вооруженный пушками времен покорения Каодая, на деревянных колесах и со шрапнелью в зарядных ящиках, бесполезной против танков, три дня промокший под дождем в охранении моста, снялся еще утром, и теперь его капониры и огневые позиции были безжизненно пусты.

И вдруг…Никто из жителей и беженцев, с трепетом наблюдавших движение танков врага, в первое мгновение ничего не понял. Ярко-оранжевый столб огня вдруг поднялся над средним пролетом моста, через секунду до города докатился глухой рев взрыва. Первые танки, достигшие уже середины моста, исчезли в пламени взрыва.

Через минуту начался ад.

Колонны врага быстро стали разворачиваться, с буксировочных крюков грузовиков прислуга сноровисто стащила орудия, танки заняли позиции вдоль реки, развернув жерла своих пушек на город. Сотни ярких огоньков вспыхнули почти одновременно по всей линии войск наступающего врага – и через миг город потонул в грохоте и пламени артиллерийских разрывов. Огненные букеты вспыхивали повсюду, руша стены, обваливая крыши, с корнем выворачивая деревья в городском парке, калеча и убивая обезумевших беженцев, раненых и местных жителей, пытающихся спастись в подвалах своих рушащихся домов.

Вакханалия смерти продолжалась более двух часов – ровно столько понадобилось саперам врага, чтобы навести три наплавных моста через неширокую, но довольно бурную после прошедших дождей Равайо. Не было места в городе, где бы несчастные жители могли бы найти спасение от разрывов снарядов. На реке же деловито разгружались понтоны, и стук молотков саперов сливался с разрывами снарядов на городских улицах. Ни одной минуты не пропало даром – пока артиллеристы сравнивали с землей город, саперы создавали новые пути для прохода смертоносного полчища на юг, на Корасон, и дальше, к мангровым лесам южного Каодая и главному городу провинции – крепости и военно-морской базе – неприступному еще вчера Армонвайсу.

… С рассветом механизированные колонны войск генерал-лейтенанта Аун Бона вошли в растерзанный Пейракан. Впереди шли пятнисто-хищные бронетранспортеры легкой дивизии наследного принца, за ними двойной серо-зеленой стальной лентой – танковая дивизия генерала Бо Такина, за танками – бесчисленное стадо мощных тупоносых грузовиков с корпусом генерала Не Вина. За каждым грузовиком по кочкам и ямам вдрызг разбитого шоссе прыгала пушка, за некоторыми – полевые кухни и полуприцепы с амуницией. Шли лучшие войска Императора Островов, две недели тому назад высадившиеся в заливе Аоба и за прошедшие дни отвоевавшие своему властелину половину тропических владений Великой Западной Империи.

Легкие бронетранспортеры, шедшие в первых рядах, на мгновение остановились, открылись люки – и на улицы города выплеснулась волна солдат в желто-зеленом обмундировании. Императорские егеря принялись сноровисто обшаривать развалины домов, подвалы, уцелевшие здания, штыками добивая немногих уцелевших жителей, беженцев, расстреливая раненых солдат – потому что, как учит священная книга Такусидо, воин должен благородно погибнуть от пули.

Три часа над городом раздавался рев моторов и прерывающиеся крики умирающих людей, треск винтовочных залпов и короткие зычные команды офицеров егерей.

К полудню все было кончено. В Пейракане не осталось живых…

Часть первая

– А что, хлопцы, не поработать ли нам с клоунами из «Осттрансинвеста»? Вчера ихний боец сдал, что притарили из Германии фуру всякого барахла – конфет, шоколадок, праздничных наборов к Рождеству – штук на двенадцать зелени. Рождество – через три недели, а они сертифицируются в лучшем случае дней через десять. Отдадут на реализацию без базара, если возьмем без сертификатов, а? – сказавший это парень лет двадцати пяти искательно обернулся с переднего сиденья жухлого «Опель Кадета» к двум своим товарищам, сидевшим сзади.

– Нет конторы для кидняка. И с конфетами вожкаться лениво – даже за треть цены барыги берут с оттяжкой. – Ответивший был такого же возраста, в такой же потертой кожаной куртке и во всем напоминал водителя, как брат-близнец, вот только глаза у него были нехорошие – со злым прищуром, с затаенной ненавистью.

– Надо брать, если дают. Двенадцать косарей – это если за треть цены – четыре штуки, почти по полторы тонны баксов на каждого. Не шибко кучеряво, зато живое лаве. – Третий вступивший в дискуссию пассажир был повальяжней двух своих товарищей, одет в новое, хотя и не слишком дорогое «кашемировое» пальто (из турецкого, конечно, «кашемира»), носил очки в псевдозолотой оправе и старался изо всех сил казаться солидным и уверенным в себе коммерсантом.

– Ага, щас. Дают… Догонят и еще раз дадут. Надо контору достойную, да чтоб магазины свои были, на крайняк – точки на рынках. А так, за здорово живешь, они шиш нам что дадут. Так что кочумайте, думайте, как бабок накрутить. Скоро Новый год! – мрачно процедила кожаная куртка.

Водитель включил радио и из динамиков понесся «Атас». Задние закурили дешевенький «Бонд». Утреннее совещание мелкоуголовной группировки Вовика (так звали кожаную куртку со злыми глазами) началось с глубоких раздумий.

Мыслей было две. Первая – где взять денег, чтобы заправить прожорливый, несмотря на вопиющую микролитражность, «Опель» (эта мысль тревожила главным образом водителя), вторая, исконно русская – что делать. Причем «делать» не в смысле как заработать денег, а что сделать, чтобы получить их способом наименьшего сопротивления с минимальной затратой физических и умственных сил – проще говоря, где их украсть.

– Давай скокнем к Мордатому. У него висит контора, уже месяц хочет отдать. Просит полторы штуки. Может, сговоримся на кредит? – Водитель все же пытался провести в массы свою идею.

Массы вяло реагировали.

– Мордатому живые бабки нужны. Он нам в кредит и на полтинник не поверит. – вальяжный пассажир, в миру Андрей Чешко, по кличке Чешир, все же заинтересовался идеей.

Деньги были нужны позарез. Никто из троицы не работал (да и не собирался делать это в принципе), а красивая жизнь, на которую так жадно смотрят подростки из рабочих кварталов, стоила жутко дорого. «Красивая» – опять же по понятиям заводских окраин, то есть водка от пуза, любая жратва из «Макдоналдса» (предел мечтаний детства), доступные девчонки, в идеале – сауны и рестораны, шикарные иномарки. На все это требовались деньги, и сейчас решался вопрос, как их раздобыть.

– Чешир, кинь денег на керосин. «Опель» жрать хочет. – Водитель снова искательно посмотрел на вальяжного пассажира.

– Кто бы мне дал… – протянул вальяжный, но понимая, что без машины все дальнейшие действия невозможны (ну как это крутые парни будут ездить на муниципальном транспорте?), начал копаться в бумажнике из крокодиловой кожи (подбрили в прошлом месяце на вокзале у заезжего лоха из Москвы). Увы, поиски были напрасны – из всех отделений шикарного лопатника на свет были извлечены лишь полтора десятка помятых сотен – на литр девяносто второго.

– Вовик, идеи за бензин есть? – поинтересовался водитель у вождя.

– Идеи есть. Нет материально-технического обоснования. – Лениво отозвался вождь.