– Ну что, почапали? – Он открыл дверь Алесе и церемонно протянул ей руку.
– Ах, сэр, ну что у вас за разговорные обороты речи? Как будто вы служили в рабоче-крестьянской армии! Фи!
– Ну дык, эва как обернулось-то, надоть пофасонистей, дык в академиях-то не обучамшись! – Жук всегда был рад подхватить игру своей барышни.
– Так вот, юноша. От этой двери и до закрытия этой лавочки извольте изъясняться партикулярно! – Алеся жеманно поджала губки и походкой фотомодели направилась к дверям заведения.
– Слухаю, ваш сиятельство!
Они вошли в полутемный зал, внеся на входе изрядную сумму за счастье несколько часов потолкаться в прокуренном танцзале под оглушающую музыку, попить сомнительных коктейлей.
Алеся тут же присоединилась к шапочно знакомым подружкам, лихо отплясывавшим в центре зала. Через минуту она уже извивалась под грохот неизвестной Жуку группы и была откровенно счастлива.
Жук сел за столик. На нем стояли оплаченные напитки и легкая закуска – орешки, салатики, соленые сухарики. Он взял бутылочку пива, хлебнул от души. Он мог себе позволить это в начале дискотеки – через четыре-пять часов, когда настанет время уходить, пиво должно выветриться.
К нему подсела ярко размалеванная старшеклассница – эту публику Жук узнавал сразу.
– А у вас свободно? – В меру своих слабых сил школьница пыталась быть обольстительной. Девушек в этот бедлам пропускали бесплатно, и они, попав внутрь, старались прибиться к сидящим за столиками парням – из чистого спортивного интереса, в основном.
– Занято – буркнул Жук. Сегодня ему здесь было откровенно скучно, он не понимал, что находил здесь раньше, почему в кругу его друзей сходить в «Макс-шоу» было круто. Убого и плохо, жалкое подражание польским дискотекам (каковые были жалким подражанием европейских).
Все же он решил терпеливо ждать, не зря же были потрачены немалые деньги. Может, еще раскумарится, появиться кураж. Мало ли что еще может быть.
… Прошло три часа, Жук уже изрядно устал от грохота музыки. Несколько раз за столик подсаживалась разгоряченная Алеся, с удивлением смотрела на него (приходилось врать, что температура и головная боль), выпивала очередной коктейль и вновь упархивала в вихрь танца. Ей было хорошо, и это несколько компенсировало хандру Жука.
Ближе к полуночи он начал собираться. Алеся, увидев его поднятую руку, быстро протолкалась к их столику сквозь разгоряченную толпу.
– Что, уходим?
– Не знаю, как ты, а я матери обещал быть в двенадцать. Не хочу нервировать старуху.
– Хорошо, хорошо, пошли. – Видно было, что девушке еще хотелось побыть здесь, но Жук уже давно приучил ее к субординации и дисциплине.
Они вышли в декабрьскую темень. Старичок «Опель» верно ждал у входа, завелся с полоброта, и просто чувствовалось, что и ему не терпится отправиться домой.
Алеся прижалась к плечу Жука.
– Саша, заедем на круг?
Круг – конечная остановка трамваев, место их обычного секса (у обоих дома были родители, поэтому зимой они решали свои вопросы в темени станции, летом было проще – зеленая травка всегда была недалеко).
– Нет, не могу. Температура под сорок, еще тебя заражу каким стрихнином.
– Стрихнин – не болезнь. Поехали!
Нет, сегодня не хочу.
Алеся отвернулась, не на шутку обиженная и немного огорошенная. Раньше Жук сам требовал покувыркаться после всяких светских мероприятий, его сегодняшнее поведение не лезло ни в какие ворота.
Он понял чувства барышни и сказал:
– Понимаешь, заяц, что-то не то происходит. Что-то залезло в голову, мешает жить. Видения какие-то, непонятка. Если хочешь, расскажу.
– Расскажи. – Ответ девушки был холодным. Ее оскорбили в лучших чувствах, и тоном ответа она хотела дать понять этому идиоту, что с ней так поступать нельзя.
– Бодяга одна в башке завелась. Даже боюсь тебе о ней рассказывать, еще подумаешь, что с катушек съехал. Короче, война какая-то завязалась, и я вроде как офицер на той войне. И надо мне сделать что-то очень важное, типа спасти свою армию. Можешь не верить, но все как есть в натуре – и пушки вижу, и всякую конницу, и генералов разных. Самое интересное, что не сон – когда к тебе собрался, возле машины прохватило.
– Ты у психиатра когда был?
– Когда в армию призывали. А что?
– А то, что это болезнь такая психическая. Называется паранойей. Ты со своим Вовиком скоро вдвоем на дурхате засядете.
– Может, и паранойя. Я ж не спорю, да только вряд ли. Что-то слишком уж вживую все. – Жук не обиделся на паранойю. Он вообще на девушек не обижался, понимал, что в этой ситуации Алесе надо стравить пар. Так пусть лучше дуриком объявит, чем бросит – все ж два года вместе.
Молча Алеся вылезла из машины, пошла к подъезду. И на входе к нему обернулась, сказала по возможности ядовито:
– Так и до импотенции можно досмотреться!
Жук тронулся домой. Ждала мама, надо было выспаться, завтра были некоторые планы по работе. А самое главное – очень хотелось узнать, что же происходит дальше…
…Бронетранспортер медленно тащился в гору. Было темно, как бывает только в тропиках – чернильная тьма обступила стеной, лучи фар выхватывали только ближайшие пять-шесть метров неторной проселочной дороги, гибким серпантином вползающей на перевал.
Сидящие в машине тревожно вглядывались в ночь. Чтобы не изнурять напрасно солдат, поручик У Тао сел рядом с водителем, приказав оставшимся своим бойцам спать. И карены, послушно завернувшись в свои бесформенные накидки, через несколько минут сладко дрыхли.
Меррит не мог уснуть. Тьма его несколько пугала, к тому же делала бесполезной и без того довольно приблизительную карту Уханского перевала, к которому полз бронетранспортер.
– Поручик, мы правильно едем? Я ни черта не вижу в темноте.
– Правильно, господин лейтенант. Я здесь вырос. На той стороне будет хуже – там земли шанов, я бывал там значительно реже.
– И сколько времени нам еще ползти?
– Где-то шесть часов. К рассвету будем на перевале, оттуда до Саравака – день пути.
– Скажите, поручик, только по возможности откровенно – зачем вы пошли служить в армию? Ведь карены, как и все горные народы, набираются добровольно? – Меррит задал этот вопрос не случайно. Ему хотелось знать, до какой степени он может доверять этому непонятному каренскому егерю.
– Все очень обыкновенно, господин лейтенант. Мой отец – староста деревни Уттар-Кареш, она севернее, миль восемьдесят отсюда. Я – шестой ребенок. Отдать меня в военный колледж в Амритсаре – это был лучший выбор из всех возможных, ведь в горах довольно трудно прокормиться. А армия всегда щедро платит за кровь.
– Вы … воевали?
– Прошел с бригадой всю Такинскую войну. Сначала командовал стрелковым взводом, потом – ротой пешей разведки. Был ранен при взятии Банданга, имею серебряную медаль «За отличие в бою» и личную благодарность генерала Маунтбеттена. До сегодняшнего утра состоял в должности начальника штаба батальона Второй бригады каренских егерей. Вот и весь послужной список, вкратце.
– Тогда извините меня за мою несдержанность в палатке полковника.
– Пустое. Все имперские офицеры считают туземные войска ни на что не годными. Это нормально. – Поручик едва заметно махнул рукой. И Меррит понял, что он имел в виду. С точки зрения У Тао офицеры метрополии – тщеславные и честолюбивые молодые карьеристы – только обуза для тех, кто по-настоящему воюет, кто вместе со своими солдатами идет под пули и проливает кровь. Только такие имперские командиры, как полковник Роджерс, полной мерой хлебнувшие всех прелестей колониальной службы, могут иметь авторитет у туземных офицеров и солдат.
– Откровенно говоря, в штабе маршала слабо надеются на местные бригады.