Дивная ночь на Ивана Купалу

Под стеной причала рыболовы активно дергали удилищами. По большой воде шла чехонь. Пока Маторин добрался до середины судна, держась рукой за поручень, один мужик вытащил сразу две серебристые рыбины, другой – одну.

Иван Александрович, занимавший немаленькую должность в Волжском пароходстве, не хотел плыть в салоне, как простой смертный, и поднялся в капитанскую рубку. С капитаном, тоже бывалым волгарем, им было о чем поговорить. Настроение оба имели приподнятое. Капитан – от того, что открылась навигация, минула скучная, но необходимая, пора зимнего судоремонта, с коротким световым днем и холодным металлом под руками. Маторин был воодушевлен тем, что не все теперь придется сидеть в кабинете, можно будет чаше бывать на реке, присматривать начальственным оком за обширным хозяйством. Везде его будут встречать с почетом.

Нынче же Иван Александрович добирался по воде до райцентра, чтобы дальше ехать автобусом в свою родную деревню на праздник, День Победы.

Как человек, себя уважающий, считающий себя состоявшимся, Маторин любил бывать в своем Линькове, показать себя народу, пображничать с родней, особенно если приезжали земляки из дальних краев. Узнавать, кто как устроился в жизни, что пережил.

Его родители, прошедшие через трудное время, внушали детям, надо держаться друг друга, помогать своим. Это городские не больно роднятся, а они, деревенские, всегда знали и помнили всех своих вышедших в люди, близких и не очень, родственников, проживающих в разных уголках. К кому можно, в случае чего, обратиться.

С тех пор, как Маторин осел в городе, оброс связями, к нему тоже многие обращались, чем мог – помогал. В родных пенатах его встречали как большого человека, уважали, почитали за честь видеть у себя в гостях.

В этот раз застолье получилось необычным. Попав в гости к двоюродному брату, Маторин оказался рядом с Петькой Травиным. Когда-то Петька был приятелем, да с тех пор, говорили, сделал своеобразную «карьеру». Пошел по кривой дорожке: украл, отсидел, потом – еще… Однако за решеткой не сгинул, на воле не спился. Лицо в морщинах, что морда слона в зоопарке, а рука крепкая, стакан не трясется. Сказывали, вор он, прозвище «Цирюльник» имеет.

Петя, впрочем, за столом пальцы не гнул, по фене не изъяснялся, да и вообще представлялся с виду нормальным человеком, обстоятельным, себе на уме.

Иван Александрович на своем опыте знал, что в жизни к успеху не всегда ведут прямые пути. Петя был интересен ему своей необычной, темной биографией.

Они выпили, вспомнили юношеские забавы, дружков. Иных уж нет, как говорится… Вышли покурить, а когда вернулись, появился новый гость – худощавый, прилично одетый мужчина с седыми висками. В его лице Маторину показалось что-то знакомое.

– Что глядишь, Ваня? – спросил мужик. – Не узнаешь? Миша я, Шарыгин.

– Мишка! – узнал, наконец, Маторин. – Вот так встреча! – Когда-то ведь за его сестрой ухлестывал, но не сложилось. – Сто лет не виделись!

Обнялись, друг друга по плечам похлопали.

– Здорово, Петр, – пожал руку Шарыгин Цирюльнику.

– Ну что, со встречей!? – Маторин разлил по рюмкам.

Чокнулись, выпили.

– Ну, рассказывай, как живешь. Сестра как?

– Сестра нормально, – ответил Шарыгин, – в Сормове с мужем живет. Двое детей: старший пацан и девчонка. А я… – Шарыгин на секунду замялся. – Окончил техникум в Костроме после армии. Потом институт технологический, на вечернем. Женился, сына родили. Работал на производстве, дорос до главного инженера Костромского промкомбината… Да, было неплохо, но… разладилось. А! – махнул рукой Шарыгин. – Прорвемся! Давайте хлопнем еще по одной! Расскажи лучше ты как, Иван? Я слышал – большой человек в пароходстве?

Маторин не стал лезть в душу к другу детства, что там у него стряслось, стал рассказывать о себе так, как он любил и умел, подробно, подогревая периодически интерес слушателей вовремя сделанной паузой. На полчаса он завладел вниманием сотрапезников своими байками:

– … Когда наша посудина села на мель с товарищами из горкома на борту, я думал, все, приплыли! Спишут к чертовой матери.

– Как же обошлось? – последовал ожидаемый вопрос Шарыгина.

– Напоили их посильнее, чтобы чувство юмора проснулось, да посмеялись. Однако перестарались маленько. Наутро у товарищей головушки бо-бо… Влепили все же выговор помощнику, его вахта была. Для меня, капитана, обошлось…

«Как это знакомо», – подумал Шарыгин.

Петр Травин по прозвищу «Цирюльник» промолчал, хотя отлично знал, кому обязан был Маторин не только сохранением должности, но и последующей карьерой.

В этот же вечер, после того, как выпили еще и еще, разговор пошел по душам, и Маторин узнал до конца историю Шарыгина.

– Жена другого себе нашла, – Михаил расстегнул ворот рубашки, – я на нее зла не держу. Молодец, что сумела! Когда меня посадили, ей сорок пять стукнуло. Видно, не зря говорят: «Сорок пять – баба ягодка опять…» Сын на Севере работает. В отличие от своего отца, по доброй воле… А вот с директора своего бывшего хочу взыскать! Они ведь, мои бывшие товарищи по цеху, живут и ныне припеваючи как ни в чем не бывало. Разжирели. Хоть бы раз передачку прислали! Ну, ничего…

Все были уже достаточно хороши. Маторин и не вспомнил бы эту пьяную откровенность друга детства, да только с ними был еще один, не совсем обычный слушатель. Цирюльник пил наравне со всеми, но, казалось, это никак на нем не отражается. Он мало участвовал в разговоре, только похлопывал Шарыгина по плечу, мол, не бери обиду близко к сердцу. Но тот уж вовсе не обиду свою раздувал, а вел речь о конкретных планах.

– Я же все про них знаю! Когда, кто, сколько. А они и думать обо мне забыли. Знаю, где касса хранится, когда пополняется. Руку протяни только и возьми!

Маторин счел, что разговор этот из цикла «пьяному море по колено», и ушел спать.

На другой день поехали на реку, варить уху. Брат взял машину на скобяной фабрике, дававшей работу всей деревне. Вчерашний разговор, к удивлению Маторина, имел продолжение. Теперь больше говорил Цирюльник:

– Надо помочь Мише восстановить справедливость, – убеждал он Маторина. – Пусть он получит свое с барыг.

Это было первое такое словечко, слетевшее с уст Цирюльника. Маторин понял, что дело принимает серьезный оборот. Травин, очевидно, был не из тех, кто бросается словами. Ивану Александровичу стало страшновато и… интересно. Что вор задумал?

– Я растрясу цеховиков. Миша дал мне весь расклад. Тебе, Ваня, надо будет лишь организовать какое-нибудь служебное суденышко, вывезти кассу из Костромы по воде, по суше стремно. Недалеко. До одной пристаньки. Там я встречу твоего перевозчика, лаве заберу и все.

– Петя, – насупился Маторин, – я всегда рад помочь своим, но…

– Тем более, и свои тебя выручали, – вставил Травин.

Конечно, Маторин помнил, что заместитель начальника пароходства, спасший его тогда, перешедший теперь на партийную работу, приходится дальним родственником Цирюльнику. Седьмая вода на киселе, да и не общались они никогда, быть может, и Цирюльник блефует, щеголяя родственной связью, но как проверишь?

– Я все понимаю, Петя, но мне есть, что терять. Если милиция…

– Какая милиция, Иван? Кто станет мусоров звать, цеховики, что ли?! Помоги, нам, родная ментовка, вернуть обратно то, что мы у государства отчекрыжили?

Маторин задумался: «А действительно, причем тут милиция?»

– Твоя задача лишь организовать перевозку. И за это – двадцать пять кусков!

– Двадцать пять тысяч?

– Да. Минус то, что ты отдашь перевозчику. Сам решай, сколько ему отстегнуть. Жадничать не надо. Втемную использовать его не стоит, лучше сказать, что везет. Пусть осознает ответственность. Дай ему пять кусков, мой совет.

– А твой интерес? – не удержался все же, спросил Маторин.

– Нормальный вопрос, – успокоил его Цирюльник. – Миша тоже получит двадцать пять кусков. А я возьму себе пятьдесят. Он говорит, там, в кассе, сто кусков всего будет. Понимаешь, так справедливо, Иван. Это я делаю дело, только я. Иное мне и не по чину, если честно. Без обид! Миша дает наколку, твоего человека я нанимаю доставить деньги. Это ясно? Нет никаких нас с вами, все проворачиваю я один. Именно мне базарить с костромскими придется, если стрелку забьют. Не вы же барыгам растряску даете! К тому же, требуется подготовка. До основного не раньше, чем через месяц, дойдет.

Все намечалось так, как задумал Шарыгин, которому Цирюльник отводил теперь роль простого наводчика.

Паша хотел спросить у своего декана, что это за «теплопартия» такая, в которую он распределился для прохождения практики, но все не решался. Вдруг окажется, что он еще с первого курса должен был знать, что такое «теплопартия», а он ни сном, ни духом?

Хотя, вряд ли, конечно. С первого курса они штудировали историю другой партии, и он все же осмелился:

– Александр Потапович, скажите, пожалуйста, мне, троечнику, что это за «теплопартия»?

– Есть такая партия, Павельев, – прогудел своим приятным баритоном декан. – Скоро узнаешь.

Он вручил Паше направление. Павельев с благоговением – не дай бог помять! – спрятал официальную бумагу в пластмассовый дипломат – «мыльницу». На кожаный кейс он еще не заработал, и, судя по всему, заработает не скоро. Чтобы грести деньги лопатой, надо было распределяться в какое-нибудь Обь-Иртышское или Амурское пароходство, а для этого вовремя сдавать зачеты и экзамены. Пока он подтягивал свои хвосты, кто-то другой услышал, как «под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги». А он отправляется на родную матушку-Волгу. Конечно, не на пассажирский теплоход, где весело, музыка, девчонки хохочут, и даже не на сухогруз какой-нибудь. Уж про «Сибирский» финской постройки с «кондишэном» говорить не приходится, – хотя бы на «Волго-Дон», или «Шестую пятилетку». Нет! В какую-то «теплопартию», иными словами, черт знает куда! Плохо будет, если там в курсе, что к ним ссылают одних недоразвитых, – теплый прием, «задекларированный» в названии партии, тогда ему обеспечен!