Дивная ночь на Ивана Купалу

Одна сотрудница, сидевшая за последним столом, обернулась.

– Насчет трудоустройства? – обратился уже к ней лично Паша. Она ничуть не удивилась, и, оставаясь серьезной, показала рукой на ту закрытую дверь, что была освещена изнутри:

– Туда обратитесь.

«Они же про производство пишут, – озарило Павельева. – Это не могло не отразиться».

Он постучал, затем вошел в небольшой кабинетик. За столом в нем сидела одна-единственная дама зрелого возраста.

– Здравствуйте, можно?

Паша быстро изложил суть дела. Назвал свое имя, фамилию, сказал, что он студент водного института, направлен на практику в теплопартию ВОРПа и зашел поинтересоваться, не найдется ли в газете для него тоже какого-нибудь задания, чтобы попробовать себя в журналистике. «Волга широкая» ведь пишет про речной флот?

– Вы раньше публиковались? – спросила дама. – Нет? Внештатно у нас работают только фотографы. – Женщина сказала это спокойно, вежливо, почти ласково, но суть от этого не менялась. Паше ненавязчиво отказывали.

Самое грустное, что он успел уловить, и в том зале, где сидели все, и в кабинете редактора, была такая же ровная, спокойная обстановка, что и… в теплопартии, в других «производственных» местах. Люди заняты своей рутиной, и никакой творческой эйфории! Им, видимо, тоже план давать надо…

– Ясно, – сказал Павел. – Извините, до свиданья. – Он обернулся, только тут заметил, что в волнении не прикрыл за собой дверь, входя в кабинет, вернулся в предбанник и увидел, что дверь напротив теперь открыта, хотя там по-прежнему темно, в проходе стоит мужик в вельветовой рубахе с засученными рукавами, смотрит на Павла и манит к себе рукой. Паша шагнул следом за ним в темную комнату. Мужик включил свет, помещение оказалось фотолабораторией.

– Что ты с ними разговариваешь? – спросил мужик хорошо поставленным актерским голосом. – Они все молью поточены, из них песок сыплется.

Паша невольно улыбнулся. От мужика исходил заряд силы. Он поставил перед молодым человеком стул, усадил его буквально насильно, опустив свои мускулистые руки ему на плечи, сам сел напротив:

– Лев Раскатов, – представился он.

– Паша, – оробел кандидат в репортеры, забыв даже назвать фамилию, но Лев, очевидно, ее слышал:

– Павельев из «Горьковского рабочего» тебе кем-то приходится? Твой отец?! Да ты что! Я же твоего отца знаю прекрасно! Он с нами, тогда – внештатниками, занимался. Я ему столько своих снимков перетаскал! Кое-что проходило.

Радостная, теплая волна накрыла Павельева. Вот оно! Его узнали! Приняли! Как Буратино в театре Карабаса-Барабаса! И также примут когда-нибудь в театральном!

– Как он сейчас? – спросил Раскатов.

– Отец? На пенсии. Ведет фотокружок.

Через пять минут Паша вместе со своим новым знакомым покинули стены газеты «Волга широкая» и отправились в ближайшее кафе, чтобы вместе перекусить.

Конечно, всю дорогу говорил только Лев, а Паша слушал его, раскрыв рот. Репортер признался, что любит возиться с молодежью. Похвастался, что кое-кому уже выписал путевку в большую журналистику.

– Там одни борзописцы сидят, – махнул он рукой в сторону своей редакции и принялся всем перемывать косточки. Паша хоть и понимал, что это все треп, но не мог не потешаться над эпиграммами профессионала.

Затем Лев заговорил о его будущем.

– Начни с фотографий, – советовал он. – Удачный снимок я протолкну у Тайки. – Это, как догадался Павел, было именем, а не национальностью редакторши. Горький – закрытый город. – Тогда и текст напишешь сам.

В том, что Паша владеет азами фотографии при таком отце, Лев не сомневался.

– Насчет твоего желания сделать очерк о работе теплопартии, – заключил он, – это пожалуйста. За такое время книгу можно написать! Но, снимками не гнушайся. Где будешь, фотографируй. Как узнаешь ваш маршрут, забеги ко мне, я тебе подскажу по своему календарю, где, когда, что интересное будет на Волге. И, кстати, выпишу справку внештатника, чтобы всем было ясно, что ты – не сын лейтенанта Шмидта. Я ведь здесь, батенька, давненько! Почему не ухожу, хотя снимки и в центральнее газеты у меня берут? Корнями оброс. Многих знаю на реке… Кто, говоришь, у тебя специалист?

– Тимофей Сергеевич… Фамилию не успел спросить.

– А! Тузьев! Я его «Ручной тормоз» называю про себя.

– Точно, тормоз! – невольно рассмеялся Павел, но тут же взял себя в руки. – Я ничего плохого не хочу сказать, но, и вправду, немного он того, медлительный.

– Тормоз, тормоз, – безапелляционно заявил Лев. – Но дело знает. Буквоед.

В этот вечер они не расставались допоздна. Хорошо, что не представилось случая отдать жизнь за своего нового знакомого, от которого Паша был в полнейшем восторге, а то он, чего доброго, сгоряча сделал бы это!

На другое утро Паша вскочил с постели уже в приподнятом настроении. Ведь со вчерашнего вечера он – внештатный корреспондент газеты «Волга широкая», это вам не хвост собачий! Пусть он не написал еще ни одной заметки, да и справку ему выдадут не сегодня. К счастью, это не такая справка, которой надо стыдиться. К сожалению, в армию с такой справкой все равно заберут. Но, это еще через два года! И пусть кто-то из однокурсников, например, Гриша Царев, то, что написано в этой справке, тоже сочтет, в каком-то смысле, «диагнозом». Паша своим «диагнозом» доволен. Грише Цареву всего в жизни хватает, даже Она крутится рядом с ним, а Паше – нет.

Кстати, вчера он услышал от Раскатова, что «Она» на их журналистском сленге – это выпускающий редактор. Тоже, по их понятиям, королева. Правда, для газетчиков авторитетов нет, кроме других газетчиков, только еще более прожженных. Есть чему поучиться!

Паша доехал на «рогатом» (троллейбусе) до площади Минина и двинулся к памятнику Чкалову. Паша надеялся, что тот жест, в котором сложены руки знаменитого летчика (на самом деле, натягивающего перчатку), обращен не к нему. Жаль было бы растерять свой оптимизм.

С высоты Чкаловской лестницы Павельев обозрел окрестности и, кажется, увидел свой катер. Нет, на танк он не был похож. Паша принял бы его за «Ом», переправляющий народ на Бор, если бы омик как раз в этот момент не проходил мимо. Борский теплоход был вдвое больше размерами, а так, очертания те же. Белый, красивый…

Вперед! Чтобы достичь цели, Пашке-букашке осталось лишь сползти с величественного склона Дятловой горы. Паша был уверен, что свое название гора получила не в честь сообразительности земляков, в крайнем случае – их упорства. И ему все удастся: и добраться до катера, и отплыть на нем, и пройти практику, окончить институт, отслужить в армии, стать актером, режиссером, писателем, ур-р-ра!!!

Настроение зашкаливало. Главное, чтоб оно не упало, когда он спуститься вниз и окажется вблизи «производства».

Тимофей Сергеевич Тузьев – специалист, инженер, или кто он там по должности? —словом, Пашин бугор, не шутил про название. На белом борту катера и вправду было выведено черным: «Т-34». Паша не мог не усмехнуться: «Интересно, сколько танкистов? Как в фильме – четверо? И есть ли собака?»

Нет, это уже был перебор! Действительно, первым, кого увидел Паша, подойдя к сходням, был… пес! «Чистокровная» дворняга, волчьего окраса. Кондиций – небольших. Видимо, как рыба вырастает под размер аквариума, так пес – под габариты катера. Кобелю южно-африканского барабуля, достигающему семидесяти пяти сантиметров в холке и девяносто пяти килограммов веса, было бы тесновато на «Т-34». Тем более что при колпите (коллективном питании), животное вполне могло бы превзойти свой вес, как это случается со многими речниками.

Пес трижды гавкнул на Павельева. В первый раз громко, затем два раза тише. Решив, что в это утро достаточно понес службу, барбос уселся на палубу и почухал ухо задней лапой. Можно подумать, он так громко пролаял, что у самого уши заложило!

Паше понравился дружелюбный вид собаки. На Шарика из «Четырех танкистов», конечно, не тянет, но и теплотехникивсе же не на танке, и отправляются, слава богу, не на войну!

– Как тебя зовут? – задумался молодой человек, глядя в глаза собаке. – Раз тебя взяли на катер с таким именем, у капитана есть чувство юмора. Поэтому, скорее всего, ты не Шарик. Это было бы слишком банально. «Му-му» – тоже вряд ли. У той с рекой как-то не заладилось…

Пес, видя, что Паша им заинтересовался, в качестве ответной любезности перестал чесаться, посмотрел на юношу, опустив сначала левое ухо к палубе, потом – правое, затем поднялся и двинулся по сходням навстречу Паше, приветливо махая хвостом. «За что тебя любят звери и птицы, Метельщик?» – вспомнил Павельев один из любимых фильмов детства «Город мастеров».

В тот момент, когда Павельев гладил собаку, на палубе появился новый персонаж, и весьма колоритный. Если по примеру Раскатова давать всем с первого впечатления прозвища, Паша назвал бы его «Индеец Джо». Или нет, лучше – «Чингачгук», «Индеец Джо» – слишком мрачно! Долговязый мужик имел простоватое, при этом —высокомерно-непроницаемое лицо. Поверх футболки с коротким рукавом у него был надет оранжевый жилет. Брюки давно потеряли свой цвет, стали серыми, как выгоревшие на солнце бревна деревенского дома. Какого колера они были изначально, мужик, наверное, и сам не вспомнил бы. Невозможно было себе представить, сколько его жилистые руки за время трудовой биографии отдали швартовых, завязали морских узлов, высушили весел, слили воды, бросили концов…

– Здрасте, – сказал Паша, поднимаясь от собачки.

– Здоровее видали, – ответил Чингачгук. Если он мысленно сравнил Пашу с кем-то, то Павельев и сам не считал себя Гераклом. Именно поэтому в Кузнечихе шишку держат братья Царевы, а не он. Тем более что он вообще живет в другом районе – в Приокском.

В Кузнечихе две банды делили пешеходный мост над оврагом, чей он будет считаться. В Приокском делить было нечего, поэтому махались просто так с соседями. Паша старался от идиотов держаться подальше, поскольку мама не велела ему дружить с плохими мальчишками. Его друг Женька Птичкин также был «космополитом», он мог спокойно навешать как придуркам со своего, Приокского района, так и дебилам из соседнего.

– Я – к вам на практику, – сообщил Паша на всякий случай матерому речнику. Он не успел выяснить, что Чингачгук ответит на это: «Практичнее видали», – или что? Услышал позади себя:

– Ты уже здесь?

Он обернулся и увидел бугра вместе с Артемом.

– Я – здесь, – подтвердил Паша, начавший потихоньку привыкать к тому, что начальник не склонен доверять своим глазам, любит переспрашивать.