Три шага к вечности

Однако, сегодня Тарновскому было не до игр – ему не давал покоя какой-то важный разговор, о котором пару дней назад намекнула Тамара Михайловна, и ожидание которого растянулось одной бесконечной и томительной неизвестностью.

Несколько раз Тарновский порывался перейти к сути, но всякий раз наталкивался на ледяной взгляд Тамары Михайловны, неожиданно превратившую абсолютно проходную встречу в дипломатическую церемонию, скрупулезно и последовательно выполнявшую все пункты протокола.

Тарновский сатанел. Ритуальный обмен приветствиями плавно перетек в мини-совещание, якобы срочное и безотлагательное, потом они отправились в инспекционную поездку по подотчетным владениям – он и оглянуться не успел, как убежали скорым поездом два с лишним часа, и вышло все время, отведенное на встречу. А впереди – еще обед, длинный, как чайная церемония, светская беседа и только потом, если, конечно, не случится ничего экстраординарного, тот самый разговор. Если, вообще, все это – не блеф, не часть их чертовой, высокоинтеллектуальной игры!

После по-деревенски сытного обеда, съеденного на открытой террасе загородного ресторанчика, они, наконец, вернулись обратно. Там, в комнатке «для своих» Тарновский и передал Тамаре Михайловне в папке, полной документов, обычный в таких сакральный конвертик.

Он выждал несколько секунд, наблюдая за ее реакцией (как всегда – ледяное спокойствие, сквозь него – элементы легкой рассеянности, впрочем, довольно естественные и органичные), запинаясь, проговорил:

– Получилось немного больше, Тамара Михайловна. Образовался неожиданный ресурс, и я не стал жадничать.

Несмотря на громадный житейский опыт, всякий раз, давая взятку, Тарновский переживал сильнейший дискомфорт, внутренне сжимался, как перед прыжком с трамплина. Не то, чтобы он сильно опасался карающих органов, хотя, конечно, элемент страха присутствовал всегда, нет, его мучило другое. Сознание участия в чем-то скверном, порочном раздирало его на две части, на двух разных людей, один из которых боялся оскорбить честного человека, увидеть в его глазах боль и гнев, другой – цепко отслеживал все стадии поединка совести с корыстью. Первый страшился услышать в ответ что-нибудь горькое и обидное, испытать стыд и унижение, второй, веселый и вальяжный, с дружелюбным интересом наблюдал за его муками.

И каждый раз, Тарновский словно рвал в себе что-то тонкое, нестерпимо болезненное, будто сгорал, проваливался в бездну виртуального самоубийства. Потом все срасталось, затягивалось, возвращая привычные краски, притупляя боль, но частые повторения не смогли снять ее совсем, превратив в автономный придаток совести, что-то вроде барометра зла. Однако, как ни странно, сейчас он молчал.

– Жадность – нехорошее качество для людей твоей профессии, – Тамара Михайловна улыбнулась, обнажив золотые коронки, – будешь жадничать – прогоришь.

Тарновский взглянул на нее – очередная уловка? ход в игре? Тот, второй, темный и злорадный, словно ребенок, запрыгал на месте, захлопал в ладоши – да, да, да!

– Странно слышать это от вас, Тамара Михайловна, – вежливо ответил он, – ведь, я должен быть бережливым, я же бизнесмен. Если начну деньгами швыряться, недолго им пробуду.

– Молодежь, молодежь, – Тамара Михайловна все так же улыбалась, серьезно, умно. – Беречь деньги и скопидомничать – разные вещи. Ну, ты-то, ты-то уж наверняка это понимаешь, иначе здесь бы не сидел, – она проницательно взглянула на него. – Или ты, может быть, про меня плохо думаешь? Думаешь, взяточница я, хапуга? (Блестящий ход!) Бог с тобой, Саша! вся система наша так построена!

Тарновский слушал, не перебивая, собирая в живую мозаику все фрагменты действия – слова Тамары Михайловны, щедро приправленные альтерацией интонаций, жесты, мимику – тайную жизнь души, выхваченную на бегу, моментальными кадрами киноленты. Внезапная мысль заставила улыбнуться – а что, если бы они могли слышать мысли друг друга?

Приятная послеобеденная истома понемногу брала верх, сглаживала резкости, скрадывала острые углы, мысли потекли плавно, неторопливо, будто мед по стеклу. Ну, разговор и разговор, мало ли их было, этих разговоров. Вот сына он давно не видел, уже и соскучиться успел. Как там его Женька? Хорошо бы заехать к нему, провести вместе пару дней – там, на Нарочи сейчас клево. Кстати, надо бы связаться с Серегой, узнать, почему он гений. А еще неплохо бы…

– Ну, что задумался, Валерьевич? – голос Тамары Михайловны вырвал его из задумчивости. – Или что-то не так я говорю?

Тарновский стряхнул оторопь, подобрался.

– Да нет, Тамара Михайловна, все так, – он постарался, чтобы голос звучал, как можно тверже и убедительнее, и нечаянно посмотрел на часы (подсознание, черт бы его побрал!). Это не ускользнуло от его собеседницы.

– Что, торопишься? – она моментально свернула со скользкой тропы оправданий, тут же перешла в наступление (старая закалка!). – И куда, если не секрет?

Тарновский отмахнулся, чувствуя подступающее раздражение.

– Какой секрет! Мне еще в Мозырь сегодня надо.

– Правильно, – Тамара Михайловна одобрительно кивнула, – волка ноги кормят. А время почему смотришь? Опаздываешь?

– Да не то, чтобы, – он изобразил смущение (лучшая маскировка). – Привычка просто у меня такая.

– А я заметила, давно заметила, – в голосе Тамары Михайловны неожиданно зазвучало торжество. – И что часики свои любишь, тоже заметила. Ты где такие красивые берешь? Я вот специально мужику своему на юбилей хотела купить. Искала, а таких, как у тебя, и близко не встретила.

Тарновский улыбнулся.

– Такие, как у меня, в простых магазинах не продаются.

– Так и я не в простых смотрела. В дорогих смотрела, в ювелирных.

Тарновский принялся терпеливо объяснять.

– Нет, Тамара Михайловна, это должен быть специализированный магазин, а лучше магазин дилера или торгового представителя. Такие в Минске есть. И все равно, – зачем-то добавил он (грубо, грубо и глупо, черт побери!), – есть такие часы, которые здесь купить невозможно. А есть и такие, которые вам, вообще, не продадут.

– Мне не продадут?!

Тарновский поторопился себе на помощь.

– Не лично Вам, конечно, – он уже злился на себя за неосторожность, – а, вообще, всем. Такие часы стоят очень дорого, иногда целое состояние. Собирают их вручную и только самые лучшие мастера, которые – наперечет. Не всем, конечно, они по карману, но и это не главное.

– А что? – было заметно, что Тамара Михайловна заинтересовалась всерьез.

– Пожалуй, то, что продают их только людям… заслуженным, что ли, – Тарновский с облегчением нашел подходящее слово, – политикам, артистам, бизнесменам. Понимаете?

Женщина внимательно слушала его.

– Выходит, мы с тобой рылом не вышли, так, что ли?

– Ну, наверно, так, – Тарновский против воли услышал в своем голосе нотки оправдания, будто сам был виноват в чем-то.

– Вон оно что! – на лице Тамары Михайловны появилась презрительная гримаска. – Хорошо, а, все-таки, такие, как у тебя, купить можно?

Тарновский развел руками.

– И такие – тоже вряд ли, это – ограниченная серия, их больше не производят и не продают. А, вообще, такой марки – пожалуйста.

Тамара Михайловна поерзала в кресле.

– И это мне в Минск надо ехать? – сейчас она напоминала ребенка, в каждом слове взрослого собеседника ждущего подвох.

Тарновский сдержал улыбку.

– Не обязательно, если хотите, могу связать вас с человеком, он даже и сам к вам может приехать. Привезет образцы, каталоги. Можете заказать то, что понравится.

Неожиданно лицо Тамара Михайловна стало мягким, по-детски застенчивым

– А можешь свои дать посмотреть, – она стыдливо улыбнулась. – А то я издалека на них все любуюсь, любуюсь.

О, скромное обаяние бюрократии!

– Да-да, пожалуйста, – Тарновский снял часы, протянул ей.

– Ой, слушай, тяжеленные! – обаяние возвращалось в материальную плоскость. – А что это такое на браслете?

– Где?

– Да вот же, вот. Смотри!