Три шага к вечности

Тарновский посмотрел и опешил. Хваленая швейцарская сталь в нескольких местах будто выкрошилась, показав на сверкающей полировке россыпь темных пятен – случай, и в самом деле, неслыханный. И это при том, что ни с какими агрессивными веществами Тарновский не контактировал, и в этом году даже еще не купался!

Не веря своим глазам, он вглядывался в следы неизвестной аномалии и внезапно, словно от иголки, почувствовал мгновенный укол страха. Укол был несильным, почти незаметным, но, все же он был, и, делая вид, что внимательно изучает браслет, Тарновский прислушался к себе, попытался сконцентрироваться. Показалось? Может быть, просто – отголосок последних тревог, сожаление из-за порчи любимой вещи? Нет, это точно был страх – слишком характерна боль, и осадок после нее, неприятный, липкий – его ни с чем не перепутаешь.

Но откуда? И при чем здесь часы?

Приняв замешательство Тарновского за огорчение, Тамара Михайловна попыталась его успокоить.

– Ну, и черт с ним, с браслетом! Капнул, наверно, чем-нибудь. Вы, мужики, всю дорогу – неряхи, хоть тракторист, хоть, директор!

Она сердито поерзала в кресле.

– Вот мой тоже: хочу часы дорогущие, и все тут! Ну, что хочешь с ним делай! А куда ему часы такие? Он же у себя в гараже с машинами постоянно, с железом, с соляркой, угробит их через месяц, а это ж деньги такие! И хочет, чтоб, как у городского все было. Увидел, наверно, где-нибудь, позавидовал, – она покосилась на Тарновского. – Я ему говорю: Петя, Петя, вспомни, как начинали мы с тобой, как жили когда-то – какие часы! У меня всего приданого – чемоданчик, да то, что на мне надето, а у тебя – и того меньше, белья сменки не было. Я с семьей – только-только из землянки, чуть отстроились, семеро по лавкам, ты, вообще, сирота, с тетками жил. Голодуху вспомни, вспомни, как шелуху картофельную ели! А сейчас часы тебе понадобились! Куда тебе на старости лет франтить, кому пыль в глаза пускать собрался! – глаза Тамары Михайловны неожиданно подернулись грустью. – А он мне знаешь, что? Говорит: что же я – всю жизнь с железом, и на кусок железа не заработал? А что мне ему ответить? Ведь, заработал же, Петя мой. Как думаешь, Валерьевич? – она заглянула Тарновскому в глаза. – Пусть хоть перед смертью поносит, что хочет…

Ого, поворотец! Шекспир, прямо!

– Что-то вы не о том говорите, Тамара Михайловна, – Тарновский хотел было разразиться пафосной отповедью, но женщина только махнула рукой.

– Знаю, что скажешь, Саша, знаю! А-а, говори, не говори, жизнь прожита. И это все, – она кивнула небрежно на так и не спрятанный конверт, – только пеня нам за страдания наши. Сколько Бог даст – все мое. Ни копейкой больше, ни копейкой меньше.

Потом помолчала, убрала конверт в стол. Держалась она спокойно, даже надменно.

– Да, что часы, не в них дело, – Тамара Михайловна посмотрела в сторону, вздохнула. – Внучка моя куролесит. Учится в университете, второй год уже учится-мучится! В общежитии жить не хочет, квартиру ей подавай. Сняли ей квартиру, живет там с такой же, как сама. Заехала я к ней как-то, так что я только в той квартире не понаходила!

– А что такое? – Тарновский вежливо улыбнулся.

– Так, ведь, стыдно тебе признаться, Саша! – воскликнула Тамара Михайловна. – Но, говорит: не мое это. Говорит – подружки, а той уже и хвост простыл.

– След простыл, – машинально поправил он.

Ну, когда же она о деле заговорит?

– Да хоть что простыло, – Тамара Михайловна даже пристукнула по подлокотнику. – Я в ее годы про учебу только и думала, а про хлопцев – ни-ни, что ты! Да и какие хлопцы! Дома матка хворая, хозяйство, огород…

У-ух, натерпелись мы. Да все поколение наше натерпелось. Перебивались с хлеба на воду, страну заново строили. Построили, наладили, а рулевые наши тогдашние все это в воровские руки-то и отдали, а то, что осталось – теперешние разбазаривают! И спросить некому! А кому спрашивать – там, наверху, теперь все такие, а сам не воруешь – так, извини, подвинься. Вот тебе и вся идеология!

А дети видят все, они ж поумней нас с тобой будут, видят, и повторяют, как под копирку. Живут только, чтобы брать. А спроси его, ребенка этого: не боишься, что потом отдавать придется, так еще посмеется над тобой – на мой век хватит. А того не понимают – чтобы брать, так сперва дать что-то нужно. А даром взятое счастья никому еще не принесло, и им не принесет. Нет, не принесет… – последние слова Тамара Михайловна произнесла уже совсем тихо, будто разговаривая сама с собой. – Как оно все дальше будет, Саша? – она снова заглянула Тарновскому в глаза. – У тебя же у самого сын растет!

Тарновский неопределенно пожал плечами, меньше всего ему хотелось сейчас ударяться в патетику.

– Ему четырнадцать только. – ответил он максимально нейтрально. – Рановато еще думать об этом.

– Вот пока мы так будем рассуждать, страну всю и профукаем! – Тамара Михайловна вновь хлопнула ладонью по подлокотнику. – И в запасе у нас года три от силы, не больше. Вот ты уезжаешь, я слышала? – она наклонилась к нему, цепко всмотрелась. – Правда?

– Да это в планах только, когда еще будет! – Тарновский безмятежно улыбнулся. – И потом, я же только туда обратно, Тамара Михайловна, через недельку-другую снова с вами разговаривать будем.

Ну, наконец-то, решилась! Значит, все-таки Канада; а он-то уж все передумал. И ради этого уже битый час слушает историю ее жизни!

Тамара Михайловна бросила на него скептический взгляд.

– Ну да, ну да. Гена твой тоже на месячишко, как будто, уезжал, а уже сколько годков с того месячишки? Дай Бог памяти, четвертый пошел. Знаешь, его не жалко, гнилой был человечишка, а вот тебе, тебе зачем это надо? Или ты что-то скрываешь от меня?

Тарновский постарался, чтобы его голос звучал, как можно искреннее.

– Дела там у меня, Тамара Михайловна, и скрывать от вас мне нечего.

– Дела у тебя здесь, а там – делишки!

Она величественно выпрямилась, поправила кулон на цепочке. Потом наклонилась, придвинулась, словно их могли подслушать:

– Так ты, правда, возвращаться собираешься?

Тарновский не смог сдержать улыбку. Детский сад, ей-богу! Ладно, пора огрызнуться.

– А вы сами, Тамара Михайловна, вы сами от меня ничего не скрываете? – он посмотрел ей прямо в глаза. – Я с вами абсолютно откровенен, а вот вам, я чувствую, есть, что мне рассказать, только ходите почему-то вокруг да около.

Тамара Михайловна уже поняла, что перегнула палку и быстро организовывала отступление.

– А может, я тебя сначала хотела послушать? – она подарила ему невинную улыбку. – Всегда лучше от самого человека узнать, что он задумал.

– Тамара Михайловна!

Тарновский уже приготовился произнести спич, но собеседница предупредительно подняла руку.

– Ну, все, все, побаловались – и будет. Что-то мы с тобой, действительно, вокруг да около… А, ведь, тут – дела серьезные, люди большие замешаны.

Тарновский почувствовал, как пересохло в горле. А он-то наивно полагал, что все закончилось!

Тамара Михайловна встала, отошла к окну.

– Я ведь не только от своего имени сейчас разговариваю. Понимаешь? – она говорила повернувшись к нему спиной, и от этого голос ее казался приглушенным, чужим.

Тарновский склонил голову в знак понимания, будто она могла это видеть.

– Появилась у нас информация, Александр Валерьевич, что неприятности у тебя. – Тамара Михайловна все так же глядела в окно, неподвижно, не оборачиваясь, и Тарновский насторожился еще больше – она редко называла его полным именем. – И неприятности твои – из Минска, чуть ли не с самого, что ни на есть, верха. Вот мы и подумали, а не потому ли сваливает наш Александр Валерьевич за кордон – уж больно все как-то совпадает. Что скажешь?

Тарновский задумался. Мысли замелькали стремительным пунктиром, сплелись бестолковым клубком. Кто такие мы? Какие неприятности, с какого «верха»? Сегодняшний звонок, ДФР?

Он сцепил пальцы рук в замке, хрустнул.

– Нечего мне сказать вам, Тамара Михайловна, кроме того, что уже сказал. Еду я в Канаду, к своему старому другу, с датой, с билетами, да, если честно, и с самой поездкой до конца еще не определился. А про неприятности свои я сейчас только от вас и услышал. Кстати, а вы о них откуда узнали?

Произнося последнюю фразу, Тарновский сделал ударение на слове «вы», Тамара Михайловна обернулась, и он увидел улыбку на ее лице. Но улыбка тут же исчезла, словно соскользнув с губ, оставив после себя смутную теплоту.

– Кто такие «мы», откуда, и что нам известно – не твоего ума дело, – она роняла слова веско, тяжело, будто давая ему отповедь. – Вот, если бы это «мы», хотя бы, лет десять назад было создано – в другой стране сейчас жили. А ты для нас – человек не последний, нужный ты нам человек, поэтому и волнуемся. Но информация верная, верней не бывает. Так что, подумай, кому ты там на хвост наступил.

– Да, где там, Тамара Михайловна? – в знак искренности Тарновский прижал ладони к груди. – Подскажите, хоть, откуда прилетело? ДФР, налоговая, ОБЭП – кому я нужен?

– Налоговая… – Тамара Михайловно презрительно скривила губы. – Тоже мне, нашел организацию! КГБ тобой интересуется, Валерьевич. А в самом КГБ человек один, ну, очень серьезный. Больше ничего тебе сказать не могу, сама не в курсе. О чем задумался?