Мои монологи

Ужасный Овечкин

Когда я сказал домашним, что пригласил на свой день рождения Овечкина, то тёща панически запротестовала:

– Кого угодно, но только не его! Ни в коем разе!

– Чем же он вам не по нраву? – удивился я.

– Разве вы не знаете, что о нём говорят?

– Нет, а что о нём говорят?

– Совершенно ужасные вещи, даже рассказать невозможно! Это неописуемо! Истинный страх и настоящий ужас!

– Странно, – удивился я, – а мне он известен только с хорошей стороны: предельно скромный, деликатный, застенчивый человек. Ничего ужасного в нём не нахожу.

Словом, я настоял на своём. Овечкин к нам пришёл.

Ещё стоя за порогом, он робко поздоровался и, смущаясь, шагнул в прихожую. Алея щеками, выдавил из себя:

– Знаете, я совершенно не представлял, какой подарок вам выбрать, а тут на улице один интеллигентный старичок упросил меня купить у него кошку.

– И, надеюсь, вы отказались? – вмешалась в разговор тёща.

– Знаете, не смог, – потупился Овечкин, – я её взял. Вот она, берите. Дарю её вам.

– Зачем нам всякая тварь! – всплеснула руками тёща.

– А мне она нравится, – примирительным тоном сказал я, дабы загладить её грубость, – весьма милое создание.

– Правда? – солнечно просиял Овечкин, прямо-таки осчастливленный.

– Да, очень, – подтвердил я и в доказательство своих слов взял кошку на руки.

Она тут же цапнула меня за палец. Я вскрикнул и выронил её: кошка метнулась под диван и забилась там в самый угол.

Жена сбегала за бинтом и стала перевязывать мне руку, а тёща принялась энергично выгонять шваброй кошку из-под дивана. Та не усидела там, стремительно выпрыгнула и скакнула на край стола, уцепилась когтями за скатерть и своим весом увлекла её вниз: на пол попадали фарфоровые тарелки, блюдца с закусками; хрустальными бомбочками бились фужеры, бокалы, рюмки, в унисон траурно звенели падающие ложки с вилками…

Увидев праздничный стол совершенно разгромленным, жена впала в полуобморочное состояние.

Бледный от волнения Овечкин погнался за кошкой, но спотыкнулся и упал, угодив лбом в новенький телефон, который словно только того и ждал, тут же разлетелся вдребезги. Терминатор же потерял сознание и в стойке «смирно» свалился на пол.

Взъярившись, тёща яростно замахнулась шваброй и… напрочь снесла с креплений хрустальную люстру, которая обрушилась на меня фугасным снарядом, набив шишку на голове и осыпав всю комнату осколками. Тёща окаменела в каком-то ступоре.

Испугавшись грохота, кошка ошалело заметалась по комнате: сшибла бра, чеканку, столкнула телевизор «Витязь» кинескопом на пол, порвала тюль и свалилась в аквариум. Отчаянно забарахталась. Аквариум зашатался и тяжко рухнул, залив водой с золотыми рыбками ковёр и лежащего на нём в беспамятстве Овечкина.

Это привело его в чувство. Он открыл глаза, обвёл мутным взором помещение и содрогнулся всем телом. С усилием встал, покаянно молвив:

– Простите великодушно, Христом Богом вас молю! Я за всё, за всё заплачу! Только не волнуйтесь, пожалуйста!

– Тут уже не за что волноваться, – показал я на погром в комнате, с трудом удерживаясь от более эмоциональных выражений. – Только вам придётся её забрать. И побыстрее, ну!..

– Конечно, конечно! – закивал Овечкин. – Сию же минуту, не извольте беспокоиться!

Неловко повернувшись, он локтём вышиб стекло в серванте, попутно разбив большую часть посуды в нём. Мне стало дурно.

Овечкин весь покрылся красными пятнами. Барсом метнулся со звериным рыком к кошке, ловко ухватил за хвост ошалевшее от его прыти животное, сгрёб в охапку и с реверансами и всяческими извинениями попятился к выходу, повалив по пути тумбочку с малахитовой вазой.

Когда дверь за ним закрылась, тёща обрела дар речи. Слабым голосом она произнесла:

– Я же предупреждала вас, это ужасный человек. Хуже Содома и Гоморры вместе взятых.

На сей раз спорить с ней мне уже не хотелось.

«Храбрец»

Семён – отъявленный хвастун. Это известно всем и каждому в нашем классе, но подловить его нам никогда не удаётся. Без всякого стеснения, чтобы объяснить одну нелепицу, он громоздит горы небылиц, холмы выдумок и утёсы привираний… Словом, уводит разговор в такие словесные дебри, что поневоле приходится соглашаться со всеми его вымыслами, только бы он отвязался.

Лопнуло наше терпение и мы решили его проучить. А сделать запланировали так: заведём разговор, начнёт он бахвалиться, мы зададим каверзный вопрос, спровоцируем, и когда он несусветно заврётся, что обычно с ним и бывает, то по нашему сигналу выйдет Генка, сосед Семёна, и уличит вруна.

Всё так и получилось.

Вошёл он в свой привычный раж лжеца и мы спросили:

– Кто самый храбрый в твоей деревне?

– Я, – не задумываясь, ответил Семён и гордо выпятил хилую грудь.

– Докажи, – потребовали мы. – Сказать всё можно, но правда ли это?

– Доказать легче лёгкого, труднее лысому причесаться, – заверил он. – Вы знаете, я врать не люблю, не в моём это обычае. Так вот, ходили мы однажды по жигулёвским горам и столкнулись нос к носу с медведем. Он набросился на меня, но я не растерялся, ухватил за лапу, швырнул через бедро и тут же провёл приём горийской борьбы. Так его сдавил, что опосля он заревел и умчался свирепым галопом. Наверное обиделся, бедняга!

– Ты про быка расскажи, – подсказал Алёшка.

Мысленно мы приняли боевые стойки, ибо сейчас он должен был ступить на заминированные поле, где завзятого враля, вне всяких сомнений, поджидал конфуз.

– О каком быке – быке дяди Яши? – деловито осведомился Семён, ступая в нашу ловушку. – Да, вот с ним я показал себя истинным, небывалым храбрецом. Можете мне поверить без справки. Значит, дело было так: в прошлом году у дяди Яши имелся бык. Небывалый бычина! Двух таких сложить – настоящий слон выйдет. Африканский. Можете себе представить подобного зверюгу. И злючий, как наскипидаренный козёл. Врать не стану, вы меня знаете.

– Знаем, знаем, – закивали мы, – ври… то есть, рассказывай дальше. Не сомневайся, мы тебя хорошо знаем. И твою честность – тоже.

– Так вот. Как-то сей бычина переломил, ну, словно простые прутики жерди ограды и выбежал на улицу деревни. Все, понятно, врассыпную. Тут случайно я оказался, шёл с пруда домой. Вижу, огромный бык мчит на меня, аж пар из ноздрей валит, острые рога выставлены вперёд, как два копья. «Эге, – думаю, – я и не в таких ещё переделках бывал, враз тебя укрощу!» Сдвинул кепку набок, поплевал на ладони, крякнул и…

Язык Семёна онемел, ибо на наш условленный сигнал в комнату вошёл Генка, свидетель того случая.

– Ну, а дальше? – спросили мы почти хором, не показывая внутреннего ликования. – Ты «поплевал на ладони, крякнул и…», и что ты сделал дальше?

– А потом, – нехотя продолжил свой рассказ Семён, – я подумал, что ежели другие храбрецы бегут, то и мне не зазорно. И припустил во все лопатки к ближайшей ограде. Едва успел на неё вскарабкаться, бычище чудом не запорол меня рогами.

– Значит, испугался быка? А ещё называл себя храбрецом!