Выключить моё видео

Обязательно скажут.

Тогда какого чёрта надо сидеть на скамейке?

Зачем меня звать?

– Завтра, – говорит Всеволод, не вставая, – завтра позвоню в больницу. Скажу, что племянник.

– Серьёзно? Ты на самом деле это? Такого не может быть. Просто не может быть. Ты придурок.

Не отвечает.

Качаю головой, не прощаюсь.

Надо будет к маме заглянуть, спросить, над каким проектом работает, можно ли посмотреть уже. Она покачает головой, в лоб поцелует, но не взглянет. Даже думаю иногда, что могу прийти избитый, окровавленный – и тогда она только в лоб поцелует, не заметит.

Но Сева вдогонку, не отстаёт:

– Его же кинут, понимаешь, в какую-нибудь яму. А Тамара Алексеевна из больницы выйдет – так и не узнает, где, не скажут. А она однажды купила всему классу одинаковые тетрадки в клеточку, а про деньги не говорила, только когда-то потом, когда спросили. Мы так ей и не вернули – ну там копейки, понятно, и не в деньгах дело, – но только понимаешь, нам, кажется, пора вернуть ей эти копейки.

Тебе мячом по голове не прилетало случайно никогда, хочу спросить, но молчу – наверняка было, у них часто такое, вот и ходят тронутые, дёрганые, сложные какие-то, замороченные на своё.

А ведь ни разу не видел его ни на одном дурацком стадионе – как они там играют, тренируются. Или на игре. Захотелось вдруг. Не знаю. Наверное, интересно. Но нужно теперь ждать, когда нога заживёт. Быстро растяжения проходят? Я однажды падал, в детстве, и что-то такое произошло, но совершенно не помню – может быть, и сейчас в ногах осталось немного растяжения, потому что левая заболела тоже, когда я поднялся с лавочки и пошёл в сторону дома.

Иду, не оглядываясь, а когда оглядываюсь – сидит Сева один на скамейке, не встаёт, как был в тапочках.

Малолеток у моего подъезда нет, а пусть бы сидели, пересмеивались.

София Александровна

– Алло. Алло, говорите. Говорите, я слушаю.

– Алло. София Александровна? Слышно меня?

– Да-да, кто это?

– У вас что, мой номер не записан? Это Фаина Георгиевна. Вообще-то стоило бы записать. Надеюсь, ещё не спите?

Не сплю, конечно. С Ваней хотели посмотреть «Красоту по-американски», уже сто лет в видеозаписях висит, но никак не могли добраться. А сейчас говорили – приготовим спагетти с томатным соусом, достанем «Изабеллу» из стенного шкафа под окном, включим фильм и два часа не будем думать ни о чём.

Но вот не отключили телефоны… Ване и не страшно, потому что ему с работы вечером не звонят. А мне могут. И вот она звонит, нервничает.

– Нет, не сплю. Что-то случилось? Я знаю про мужа Тамары Алексеевны.

– Знаете. Хорошо, что знаете, но я не об этом хотела поговорить. Не о муже Тамары Алексеевны.

– А о чём? Кстати, говорят, что 10 «А» хочет как-то помочь, решает…

– Там мамочка-активистка из родительского комитета всё устроит. Но, повторяю, не об этом хотела говорить.

– Да, сейчас. Извините.

Закрываю трубку рукой, наклоняюсь к Ване.

– Извини, пожалуйста. Это по работе.

Он кивает, ставит фильм на паузу, а только титры пошли. Если разговор затянется, точно ничего не посмотрим. «Изабелла» пахнет остро и резко, раздавленными ягодами, гнилью, тёплой сладкой слизью. Впервые почувствовала этот запах в детстве, на море – возле санатория рос виноград, одичавший, ничейный, но крупный, дозревший. Хотела сорвать несколько виноградинок – не смотрел никто, да и можно, раз ничейный, а пахло сладко, приторно. Попробовала – и пахну?ло белой плесенью, влажной сладостью, вкусом пластикового стаканчиком из-под йогурта, что на жаре долго стоял и да ничего с ним не случилось, там же химия одна, не выдумывай, только всё равно пробовала ложечку и тихонько выливала в унитаз, а пустой стаканчик выкидывала в мусорное ведро. Но даже после ложечки казалось, что внутри всё в испорченном скисшем молоке, в котором из-за клубничного вкуса не замечаешь гнилостного вначале, а потом он приходит отчётливее и омерзительнее.

Потому с тех пор любое вино пахнет той плесенью, но мне нравится этот запах – какие мы хорошие были, гуляли втроём по маленькому городу у моря, такому маленькому, что даже название не вспоминается.

Потом ездила, узнавала. Выходила ночью из отеля, искала виноградные лозы, искала запах.

Плотный и тяжёлый, как гроздья самой ночи.

Скоро и наша ночь запахнет раздавленными ягодами.

Иду на кухню, чтобы Ване не мешать.

И чтобы слушал – не хочу.

– Да, Фаина Георгиевна, да. Могу говорить. Что случилось?

– Даже и не знаю, как вам сказать. Тебе. Это ничего, что я на «ты»? У меня дочка тебя старше.

Ничего.

Хотя не нравится. Ничего. Я потерплю, потерплю, не сделается ничего, не приключится. Если и вправду дочь старше – кто может запретить? Но я-то к ней всегда на «вы» буду, иного и не предполагается.

– Давно хотела сказать, чтобы ты держала, ну, дистанцию с учениками.

– Сейчас в «Zoom», кажется, дистанция вполне достаточная, разве нет?

– Подожди. Я тебе не ради шутки позвонила. Дело серьёзное.

– А вы смотрели «Доживём до понедельника»?

– Смотрела. Ты тогда, наверное, ещё в школе не училась, когда смотрела. Но там про другое. Соня, если смеяться – то лучше поговорить в другой раз. И тогда уже более официально, в присутствии директора. Создадим конференцию и поговорим. Этого хочешь?

– Нет, Фаина Георгиевна, не хочу. Слушаю.

– Это я тебя слушаю. Почему опаздываешь на уроки?

– Меня только за двадцать минут предупредили, что литература у них первым. Я же не знала. Вообще хорошо, что проснулась и телефон включила.

– Вообще-то вы обязаны быть на работе с 8:30 вне зависимости от того, есть у вас первый урок или нет. Много раз говорила. Это время отдыха детей, не ваше. Это понятно?

(На «вы» снова – что это значит?)

– Понятно.