Превратись. Вторая книга

– Пустяки.

Веда делала резкие движения, одёргивая на себе платье, которое, по-видимому, натягивалось на ходу.

Всеволод настаивал:

– Нет, нет… глупо вышло. Мне бы следовало извиниться по-мирийски.

Веда подняла на него кроткие глаза и улыбнулась уголками губ. Леопард, трусивший с заложенными за спину лапами, воскликнул:

– Господин знает древнее гиперборейское наречие?

– Нет, но…

Веда вмешалась:

– Он только учит.

Леопард, сочтя слова дамы приглашением и шедший до того чуть позади Всеволода, догнал Веду и, приветливо кивнув ей, обратился к дракону:

– Пусть господин не расстраивается. Мирийский диалог не труден для гиперборейца. Он сходен с родным языком господина – те же неуловимые изменения слова, делающие его иногда неузнаваемым.

– Это обнадёживает.

– Да, и к тому же, мёртвый язык весьма лаконичен… теперь здесь говорят куда красочней.

Веда, что-то припомнив, вытащила из кармана гребешок и подала его Всеволоду, для чего ей пришлось высвободить свою руку.

– Мне, в свою очередь, неловко. – Сказала она. – Я немножко его попортила…

Всеволод поглядел на гребешок, который теперь мог похвалиться крайней лаконичностью устройства и нагло показывал владельцу два зубца по краям.

– Пустяки.– Повторил дракон словечко акулы и забрал свою собственность.

– Он такой ломкий.

– О да.

– Он у тебя, верно, с военного училища. – Грустно заметила Веда.– Милые реликвии прошлого дороги нам, даже если прошлое ничего из себя не представляет.

Так как она не понижала голос, вежливый пастырь убедился, что не является лишним в интимном разговоре.

– Госпожа полагает, что прошлое не имеет значения?

До них теперь доносились голоса, и над двориками в нескольких местах поднялся дымок, тонкими столбиками устремившийся к небу.

– Ну, не то, чтобы… знаете, на этот счёт столько всяких поговорок. Слышали, кто прошлое помянет… и всякое такое.

– Тому глаз вон, если не ошибаюсь. – Подхватил пастырь. – Но у этого присловья есть продолжение, по-моему.

– Да… А кто забудет, тому два.

Леопард тихонько засмеялся.

– До чего кровожадны новые языки. – Пролепетал он. – В старых ничего подобного нет, уверяю вас. Я и сам, представьте, иногда изумляюсь. Недавно кто-то мне сказал, что насилие – часть жизни.

– Если я на это согласна.

– Это вторая часть поговорки? – Подняв брови, проговорил пастырь.

Но акуле, похоже, наскучил разговор. Поглядев почему-то на Всеволода, воспользовавшегося тем, что его спутники отвлеклись, и упрятывающего гребешок в карман джинсов, она молвила:

– Мы только пылинки, танцующие на жгучем космическом ветру.

Леопард заулыбался.

– Госпожа в хорошем настроении, я рад. А вы, Всеволод?

Тот подтвердил, что он тоже рад.

– Мы все ничтожны. – Не унималась акула, которую гибель гребешка привела в обычное для всякого разрушителя возбуждение. – Исписанные клочки бумаги в огне страсти, сжигающей тех двоих.

И она указала на небо, где единственная дневная мерцалка двигалась низко над землёй. Бриджентис слиняла, поспешно скатившись за взгорье.

Они втроём шли по главной улице, где обольстительная ночная прохлада, хранимая могучими кронами на крышах, обещала умиротворение, завтрак и неторопливые мысли. Акула и дракон заметили, что невольно пропустили вперёд своего проводника – он на полшага по-хозяйски опережал их. В одном из дворов за низким ветровым заслоном из негусто сросшихся кустиков можжевельника Веда увидела катающегося на спине котёнка. Он ловил свои задние лапы. Всеволод тоже увидел его.

– Напоминает мне одного нашего старого знакомого.

– Это он и есть. – Оглянувшись, засвидетельствовал Григорий.

– У вас плоховато с количеством котят.

Всеволод с упрёком посмотрел на Веду. Пастырь смиренно вздохнул.

– Мудрость мира помнит о милосердии.

– Другими словами, у вас мало места.

В ответ пастырь смущённо повёл плечами и состроил грустную рожу. Глаза его выпустили несколько искорок.

– Ежли госпожа укажет, что делать, мы будем благодарны.

– И не подумаю. – Отрезала Веда. – Я ведь не мудрость мира.

Всеволод спокойно сказал:

– Не говорите в таком тоне с Ведой Львовной.

Григорий опешил и, приложив лапу к сутане, разразился извинениями. Всеволод молчал, слушая, затем, когда леопард смолк, отчеканил: