Крылатое человекоподобное существо. История одной семьи

Они, прячась от тяжёлых взглядов Калерии, выпили по стакану страшного, ударяющего в голову грубого вина, в которое сам Илья в жёлтом октябре превращал с десяток килограммов синих, почти чёрных гроздей с лозы во дворе.

Стаканы не сдвинули – Илья пояснил:

– Это в память бравого парня, третьего дня положившего душу за други своя.

Вино преобразило бедолагу пилота. Выпрямился в кресле спокойный молодой человек с дерзким взглядом, с хорошими манерами, вернувшимися к нему вместе с умением держать себя постоянно на взводе.

– А что, крокодил? – Чуточку опьянев с отвычки, отчего его речь приобрела приятную развязность, молвил он. – Он не из каких-либо, м-м… учреждений? А?

Илья похлопал по ручке кресла.

– Ни, ни. – Твёрдо заверил он.

На Илью Чёрная Стрела не действовала, он только посмуглел и движения его стали вкрадчивей.

– Таких не держим-с.

– Да? – Ляпнул лётчик, не зная, что сказать. И сказал – А я думал…

Осёкся.

– Что старый продавец заклинаний для толпы был иных привычек, – подхватил Илья.

Каля, вставшая и направлявшаяся в кладовку, издалека вмешалась:

– Нет, тятенька норовили в сюртуке ходить и гостей любили собирать.

Илья небрежно, на правах семейного хроникёра, подкинул:

– Через то был и вызываем и расспрашиваем.

Лётчик приподнял рыжую до смешного бровь.

– Ух, ты.

Илья, ворочая столом со сползающей скатертью, шутовски кивнул:

– А то. И вот туда-то пошёл не в сюртуке.

Оля шагнула в комнату незаметно в светленьком платье, до того простеньком и скучном, что как бы его и не было вовсе, а наличествовала только лёгкая фигура, проступающая сквозь досадное облако. Она заговорила журчащим голоском:

– Авгур Прокопий прибил там посохом того, кто с ним беседовал. Ну, не насмерть… Это не из сборника городских легенд. – Добавила она, подходя, и зубки беличьи показала.

Лётчик молча размышлял.

– Думаете, не убежать ли? – Тихо спросил Илья.

Валерьян – оп! – поднял глаза, чисто выстрелил ими, и пробормотал:

– Вы меня за дурака числите или за кого? Лучше уж за дурака.

Илья одобрительно хмыкнул и пробормотал: «Эти плечи дорого стоят, хорошенький мой, дорого стоят».

– Что? – Улыбаясь, спросила довольно громко Оля. Ручейки журчащие иссохли.

Лётчик отвернулся к окну, чтобы взять вазу с яблоками. Олюшка показала распрямляющемуся и упёршемуся кулаками в колени Илье: шея гостя с рыжим пухом, выбившимся из-под бритвы, была красна густо.

Илья поднялся чёртом на пружинке, вышел. Лётчик – обычного цвета, вернувшийся в общество, различал в темнеющем окошке, что тот идёт через внутренний дворик, видимо, к тому самому коттеджу.

Поля вошла и, озираясь, принялась шарить в буфете.

– Чего тебе, Полька? – Спросила Олюшка.

Та показала маленькими пальчиками что-то в воздухе.

– Мармаладочки. Она спрятала, а я хочу масюсечке их…

С порога раздалось рычание. Поля подскочила, да и Оля, и лётчик вздрогнули. Калерия, недурно изображая крупную охотящуюся кошку, приближалась к Поле, двигая под платьем лопатками. Та визжала от блаженного страха.

– Красавица моя… Елена Прекрасная… Голубица… – Рыдая, вопила Поля, которую, сопя, кусала Калерия, шумно дыша ей в ухо и шею.

– Такая-то красота, и в едином енземляре… – Кричала Поля. – Где ж ещё такую сыщешь?

Оля обводила пальчиком чашку по краю.

– Да если б была такая, второй Луны, как говорят в горах, небо не выдержит.

– А, может, и была. – Хрипло заявила Калерия, отдышавшись, но придерживая добычу. – По семейной легенде нас было двое.

Она вытащила из угла рта Полин волос.

– Две, вернее. – Уточнил вошедший Илья (когда успел выскользнуть?), дотошный к таким телячьим нежностям.

Он что-то держал под курткой.

– У вас была сестра?

– Да отчего же… вот она.

Анастасия молчала, приветливо поглядывая на говорящих.

– Близнец у меня был. И назвали её якобы Валерией.

– Аксаковские атакуют, – пошутил Илья, пробираясь к столу.

– Что ты там прячешь?

Лётчик встопорщил рыжий чуб, размышляя. Поймав внимательный взгляд Анастасии, не зная, что ей сказать, просто улыбнулся. Внезапно та ответила гневным и холодным взглядом, лицо её столь разительно переменилось, что опешивший лётчик не знал, что и думать.