Планета в клетке

– Могло.

– Но не нагорело.

– Быть может. – Легко согласилась призрачная моя гостья. – Не погасить ли вашу?

Тут меня откровенно продёрнуло холодом. Я ласково ответил:

– Да ни в коем разе.

– Что так?

– Хочу видеть вас.

– А вы меня, как разглядели, хорошо?

Я начал фразу относительно относительности такой штуки, как время – мол, когда пуля пущена, на неё не нагля…

И тут случилось со мной постыдное – в кои-то веки военный фонтан мой дал осечку, засорился, мерзавец, и я – умолк. Да, на полуслове.

И она поняла меня и не осудила. Впрочем, я всё же попытался расковырять своего журчащего друга, и пустить хоть вялую струйку.

Глядя в дуло осанистого серебряного потёртого пистолета, я то и дело отвлекался на сделанную вокруг отверстия надпись – там надпись была, поверьте – и никак не мог прочитать. Не то, чтобы я не ожидал этого, ожидал, само собой, просто не предполагал, что мне придётся вспомнить некогда приобретённое (и за малоупотреблением почти утраченное) умение читать на языках коренных национальностей ближнего космоса.

– Что же касается пространства. – Непринуждённо забросив в дульце фразу, я и бровью соболиной не трепетнул. – То оно тоже относительно.

Она кивнула гладко причёсанной головой, и слабые блики по золоту отозвались сполохами боли в моём мужественном сердце.

– Конечно, конечно. – Серьёзно подтвердила она. – Сплошь и рядом люди, самые разумные, неправильно оценивают обыкновеннейшие расстояния. Им кажется, к примеру, что ничего не стоит это расстояние покрыть и совершить действие, но вот кунштюк, – она прицокнула нежным язычком совсем не вульгарно – он даже стал виден, пунцовый и острый, – в дело вступает опять-таки время.

– Бывает. – Вяло поддакнул я, то есть помятый офицер, которого прервали, когда он ко сну готовился. Улыбка Джоконды всосалась в полотно, складка от угла рта к носу заменила полукружие смеха, как у бедолаги Тима Талера, столкнувшегося к ночи с её (ночи) прародителем.

И вспомнил офицер сразу многое.

Я вспомнил, как мы, совершив обряд застенчивого знакомства, шествовали по улице, и встретили кошку, сшитую природой из лоскутков – лоскуток серого вместо жилеточки, рыжий треугольник под мышкой, где у солдата даже под душем чешется призрак пистолета, белая невинная пилотка. Моя нынешняя ночная госпожа тогда сказала, указывая на кошку:

– Гений. Вы посмотрите, какова Наследственность.

Вздрогнув от сильного ощущения, теперь я понял, что это она о себе говорила. Человек, будь он лиса, волкодрак или беглый полторашка-милашка, часто говорит о себе – надо только слушать. Слушать! Мало мы слушаем друг дружку, мы ленивы, вот почему мир наш, несомненно, падёт в скорости под напором свежих общительных миров.

И родится новый мировой порядок, о котором так долго говорили нам некрасивые дяденьки из голубых прудов наших домашних Покорных.

Я отвлёкся – под дулом пистолета обычное дело.

– Где же? – Спросила она, и чуточку шевельнула дуло на локте правой руки, а пальчики левой так и не охватили пистолетное брюшко покрепче – видно, хорошо чувствовали себя на старте. – Пожалуйста, дайте мне… и, я клянусь честью, ничего вам не сделаю.

– Честью, говорите? – Откликнулся я. – Вы такая красивая, что у меня голова кругом идёт, и умны вы на редкость, как дракон в кошке… но честью от вас не пахнет… простите. Пахнет приятно…

Я потянул носом.

– Но…

(Заметить прошу, ежли не составит труда – я старался всё это время не попадать в её серые окна. Так как понимал, что на второй раунд борьбы с обитателями её внутреннего мира – разумеется, это не символ – не готов.)

Поскольку я заранее и поступательно рассчитываю свои телесные движения, а бывает, и мыслишки могу чётко направить в нужном направлении, удар почти не застал меня на месте. Она тоже где-то обучилась самодисциплине, а так как и насчёт ума я не преувеличил, то в следующую за моим прыжком секунду или ещё через одну, капля-серебрянка, тяжёлая, как поцелуй, капля выстрела прибила моё левое запястье к полу, а над моими глазами оказались два проклятых серых…

– А… – (Это я сказал.)

И пульсирующих чечевичных зрачков тоже было два, ежли вы следите за ходом моего повествования.

Рассказывает посторонний наблюдатель.

Далеко на юго-востоке крупнейшего из девяти материков третьей от Звезды, седьмой от Врат планеты, на внешней стороне одного из колёс, под галактическим языком на дне Улья, в небольшом, низко расположенном в чаше бывшего вулкана, неторопливом и незлом, мягко катящем бочкообразные, густо синие волны, море, расположен полуостров в форме почти правильного ромба.

Геометрический кунштюк довольно глубоко погружён в тихие, полные рыбой и моллюсками, поблёскивающие даже в безлунные ночи, воды. Северный угол, срезанный по самой серёдке закутанной в потёртый жёлто-зелёный плед горы, опущен в море ниже западного.

На этом кусочке земного теста, выплеснувшегося из формочки, живут мирные люди, принадлежащие к разным народам и расам, но соединённые сходством из-за одинакового образа жизни. Несколько вялые, они не ведут войн, но отпускают своих детей на войны Великих Соседей.

Слюна у них вязкая и густая, как след виноградной улитки, и кровь гуще и движется тише, чем у жителей континента. Кровь у них тёмно-красная, почти пурпурная и скоро останавливается, если они ранят себя домашним инструментом или острым крючком лозы на одном из множества виноградников.

Они поклоняются – каждый по принадлежности к роду – разным могуществам и силам, персонифицированным в образах понятных и живых. Особо почитают они небесных учителей, которых хорошо видят с побережья и с плоской глади внутренней степи на своём, низко просевшем под некогда прошедшей небесной конницей, небе. В их честь они называют свои лавки, и даже парикмейстерская посвящена Вечерней Звезде. С течением времени они почему-то очень полюбили почти неприметного на небе посланца богов, которого, по своей простительной наивности, окрестили покровителем торговли и воровства. К торговле они питают особую склонность – даже страсть, если бы это слово было применимо к их тихой натуре.

Великий Трисмегист, соединяющий миры во всех домах и временах, никогда не сердился на них за это.

Верят они и в Первопричину всего существующего.

Слышали они, кстати, историю про Кого-то с Берега Озера, который хотел переменить всё к лучшему. Но знают эту историю как-то обрывочно, и плохо представляют, каков был тот незнакомец и чего, собственно, хотел.

Имеются и поклонники различных философских течений. Они слегка назойливы и по праздникам стучатся в дома, чтобы выведать, что хозяевам известно об истинной мудрости. Как нарочно, это всё сплошь бесцеремонные женщины или мужчины, с папкой-портфельчиком подмышкой, а жители полуострова превыше всего ценят гармонию и прелесть творения – будь то женщина, мужчина или кисть винограда.

Сами они не способны создавать произведения искусства – если не считать винограда, разумеется, который у них красив, как ёлочные игрушки.

Так получилось, что среди них не родился ещё ни поэт, ни скульптор, ни музыкант, способный соперничать с товарищами по цеху из Большого Мира.

Может быть, летний зной, никогда не превышающий нужной температуры, и зимние дожди, когда небо обволакивают творожные пухлые тучи, препятствуют образованию внутреннего огня – во всяком случае, той силы, которая способна породить вдохновение, безумие и насилие. Если бы здесь появился кто-то вроде Незнакомца с Берега Озера, его бы не преследовали…

С их точки зрения, насилие – бессмысленно, а они прагматики.

К предательству, впрочем, способны, но без оттенка величия, так – по мелочи.

Море в глубине тоже обленивело, загустело и превратилось в нечто вроде супа-рассольника. (Это такое кушанье, которое никто ни в одной семье не желает подъедать и остаток, обвиняя друг дружку в расточительстве, выплёскивают тишком в городскую бухточку для весёлых и жадных морских птиц.)

В коллективной памяти жителей славной пенинсулы упорно держится старая история о том, что на дне моря хранится абсолютное оружие, спрятанное или оброненное в пучину во времена великих битв, происходивших по неизвестным причинам и неизвестно чем закончившихся. Это вселяет в их души необъяснимую гордость и спокойную уверенность в себе, хотя они и не ищут это оружие, и посланников с материка не поощряют к этому – правда, и не препятствуют.

Это, скорее, и не в их власти. Ломоть питательной почвы, пропитанный сладчайшим соком, вечно является частью более крупного земного пирога, то того, то сего в разные времена. Он так часто переходил из рук в руки с разным даже количеством пальцев, что бедняги никогда толком не могут вспомнить, какому официальному идолу им следует умиляться и какие сакральные песни в текущий период петь не возбраняется. Ошибаться не рекомендуется, это чревато некоторыми неприятностями, вроде… ну, не будем сейчас об этом, это как бы и ни к месту.

Сей, издающий аромат забродившего винограда, шматочек планетной плоти почти в точности повторяет форму главной ячейки Улья – о чём они не знают, но зато знают об этом в небе, ибо немногие земли могут похвалиться сходством в такой степени. Перевозчик и Письмоводитель особенно внимательны к ним именно благодаря этому.

Они любят покупать статуи и картины у чужих художников и украшают ими свои сады, внутренние дворы, виноградники, улицы и побережье.