Глазами маски

– Да что с тобой? – с жалостью посмотрел на него Квентин, откладывая газету. – Может, расскажешь?

– А с вами? Что это вы так дружны?

– Вчера пили вместе, – отмахнулся Хэпи. – Но не переводи темы, что с тобой?

– Яду б выпить… – прошептал Азраил.

– Надоело! Репетиции пропускаешь, играешь скверно, никто в лицо тебе этого сказать почему-то не может, видимо, ждут, когда с тебя слетит меланхолия, и под ней обнаружится прежний талантливый, живой Азраил. – В словах Гордаса не оказалось ни капли пафоса, ни нотки игры. – Надоело! Имей мужество, останься и объясни, в чем дело, или уйди со сцены. Поверь, найдутся короли и помимо тебя.

– Что это? Участие? Ты ли это, Гордас? —удивился Азраил.

Гордас смутился, потупился, заглянулв любезно предложенную ему хозяином чашку чая, Квентин опять взялся за газету. Азраил молчал, напряженно ожидая чего-то.

– Да с Гордасом все понятно: он хочет быть королем вместо тебя, – пояснил Хэпи. – Тут дело не в нем – в тебе, и, если честно, нам всем уже поперек горла твое скорбное состояние.

Газета в руках Квентина не шевелилась, по всему, он был сильно увлечен чтением.

– Быть может, Азраил влюблен? – ядовитые глаза Гордаса вновь ухмылялись.

– Змеи! – зловеще прошипел Азраил, с такой неконтролируемой ненавистью посмотрев на гостей, что их заметно передернуло.

Опять пауза, громкая, больная, обидная.

– Не счастливо, как видно, – сам себе отпарировал Гордас с комическим вздохом.

– Видел бы вас сейчас Вальсам! Не актеры, а балаганная свора, – заметил Азраил.

– Да-да, и станем мы скоро, вот как в этой статье, на стезю воровства и позора, – почувствовав неуместность своей реплики, Квентин тотчас смутился и покраснел.

Хэпи это заметил и не преминул воспользоваться:

– Молодец. Все-таки закончил рифмой. Ты точно из балагана будешь.

Квентин от стыда глубже запрятался в газетные строки. Гордас на это только покачал головой, отчего готический крестик в его ухе немедленно пришел в движение. Он не знал, куда деть глаза и потому отобрал газету у Квентина.

Азраил нахмурился:

– Вы пьяны?

– Хэпи не пьет, – зачем-то уточнил Гордас, не отрываясь от газеты.

– Дело не в том, в каком состоянии мы, а в том… – Хэпи недоговорил.

– Я понял, – сдался Азраил.

– Так посвяти нас в тайны своей души, – предложил Хэпи. – Мы выслушаем и…

Его перебил заинтересованный голос Гордаса:

– Странная эта твоя стезя позора, Квентин! Ты дочитал до конца?

Они только манекен украли, а все остальное оставили. Надо же… Хэпи взял газету из рук Гордаса:

– «Читать новости такой давности – дурной вкус», – произнес он утвердительно.

В ответ Гордас лишь отвернулся к окну.

Хэпи упрямо возобновил допрос:

– Азраил, мы хотим знать, что происходит?

– Что с тобой творится? – поддакнул Квентин.

– Оставьте, – Азраил обессиленно смотрел перед собой. – Вы многого не знаете, да вам и не следует. Никому не следует. Это – мой позор, мой грех, моя боль. – Азраил побледнел, зажал голову руками.

Глава 10. К чему снятся вещие сны?

Быстро листаются календари. Быстро летят в них числа, четким делением суток отбивая ровную дробь жизни. А между тем в них нет той коварной черты, рубежа, на котором встречаются дни. Эти границы нельзя обозначить типографской краской. Подобно оборотню, калечащему живую плоть, единица обретает старушечий горб и змеиный хвост, только когда стрелки указывают полночь.

Конец осени. Ветер дул изо всех немыслимых сил, пугая прохожих скрежетом и разбойничьим свистом. Прошло полтора месяца с тех пор, как пьеса Солы была разрешена к постановке. Бесконечные репетиции, бесконечные переживания. Но даже несмотря на то, что Верти постоянно опаздывал, Квентин душил приторным вниманием, Хэпи язвил по поводу и без, Гордас злился и был чаще всего недовольным, заставляя других ощущать за себя неловкость, а Азраил со своей скорбной мрачностью, которая за последнее время переросла в привычку, забывал роль, Сола была счастлива, как может быть счастлив только смертный человек, прощая многое.

* * *

По всему огромному дому распространялся запах осенней сырости. Барри вышел на крыльцо, судорожно глотая промозглый воздух. Он чувствовал себя виноватым во всех смертных грехах мира и еще в каких-то дополнительно. Ему хотелось выплеснуть свою обиду, и чтобы непременно это сопровождалось бранью, хотелось подраться без объяснения причин. В душе, как в воздухе, преобладала сырость. Хмурое небо обещало дождь. Барри не моргая вглядывался в даль, словно хотел различить то, что обычно различают при помощи увеличительных стекол, подзорных труб, микроскопов, но никак не при помощи обычных человеческих глаз. Он закусил губу и сел на ступеньки дома, так и не увидев желаемого.

Порученные дела навязчивой очередью столпились в им назначенном времени, и Барри не мог выдумать достойного предлога, чтобы проигнорировать их.

Барри был фермером. Все ныне живущие члены его семьи – дед, отец, мать и сестра, а также большое количество другой родни, претендующей на кровные узы, все они были фермерами. Этих самых родственников Барри частенько путал, будучи просто не в состоянии запомнить, кто кому и кем приходится, чем сильно раздражал строгого деда. Испокон века в их роду мальчиков воспитывали сурово, приучая к тяжелому земледельческому и скотоводческому труду с самых юных лет, впрочем, как и девочек. Ферма завещалась в их семье по мужской линии, переходя от отца к сыну, от сына к его потомкам и так далее. Это была большая ферма с большим старым домом в два этажа. Солидная конюшня располагалась неподалеку и по своему неприступному виду напоминала крепость. Семья гордилась своими лошадьми, которые постоянно привозились, перекупались, продавались понимающим в этом толк дедом Барри. Женщины в их роду, как правило, занимались хозяйством. У Бертоков даже был магазин с их продукцией, к которому примыкало небольшое кафе местного порядка. Кафе всегда пользовалось популярностью.

Этим летом дед Барри продал почти всех лошадей, кроме нескольких, особых пород. Они были припасены на крайней случай, для заделывания неожиданных дыр в семейном бюджете. Отец Барри, несмотря на свой уже солидный возраст, в святая святых дедом не допускался.

Наверное, оттого, что зятю лошадиного рая тот по закону, установленному в их семье, завещать не мог. Барри старик откровенно считал дураком и, таким образом, тащил этот рай пока что один на своем горбу.

* * *

– Твоя роль на этот раз не главная, – Хэпи испытующе смотрел на Азраила.

– Пускай, – прошептал тот.

– И все же?

– Я еще сыграю свою роль, еще нет ее… – слова стали едва различимыми для слуха.

– О чем ты? – контрастно громко спросил Хэпи, пересиливая отвращение, которое у него вызывал любой шепот.

– О той роли, в которой я смогу остаться навсегда… – так же шепотом отвечал Азраил.

– Азраил, у тебя горло болит? – поинтересовался Хэпи, сдерживая раздражение.